Бог на радуге. Сборник рассказов

– А с кем нужно было целоваться? – душа замерла и в липко-радостном сиропе потекла между пальцев.

– Со мной! Со мной! Ты же мой любимый…

В последний момент она успела перехватить языком готовую упасть на небесно-синие джинсы каплю тающего мороженого, а я чуть не забился в конвульсиях восторга. И вдруг…

– Ты же мой любимый братик! Я всю жизнь мечтала о таком умном, заботливом, интересном брате. Где ты был раньше?! Почему не появился в моей жизни лет десять назад? Представляю… Ты бы учил меня. Наставлял. Защищал… Здорово! Правда?

– Как братик?! – мгновенно поник я, спускаясь с небес. – Я люблю тебя, Наташа!

– Я тоже тебя люблю, – и она, откинув в сторону свою шикарно воздушную челку, задорно рассмеялась.

– Но. Я… Я люблю тебя… по-другому… По-настоящему! – с трудом выдавливая слова сквозь мгновенно сузившуюся до игольного ушка гортань, прошипел незнакомый мне голос.

Наташа, словно запнувшись на очередной смешинке, застыла, серьёзно и внимательно посмотрев в мою сторону.

– Постой. Что значит по-дру… Лёшка… Лёш…

Она замолчала, а я, испытывая непонятное чувство стыда и неловкости, потупил взгляд.

– Лёша. Милый мой. Мы же с тобой родственники. Мы же брат и сестра. Так получается.

– Глупости. Седьмая вода на киселе, – внутри меня рушился огромный прекрасный мир. – Я люблю тебя, Наташа. По-настоящему люблю. Как мужчина может любить женщину.

– Что скажут наши родные? Лёшенька, дорогой мой. Братик мой. Это невозможно…

– Очень даже возможно! Выходи за меня замуж! Ты не представляешь, насколько глубоко и бесконечно моё чувство к тебе. Я буду всю жизнь носить тебя на руках. Я буду ждать… Ну… Пока ты школу там…, пока вырастешь… В общем….

Зачем я сказал это глупое «вырастешь»? Урод.

– Уфф! – даже не глядя в её сторону, я ощутил, как она сразу сжалась, уменьшилась в размерах и, конечно, густо покраснела. Она всегда краснела, чувствуя неловкость.

– Но ведь любить должны оба. Ты мне очень симпатичен. Очень-очень. Но… Может, я глупая провинциальная девушка, но любовь должна быть взаимной.

– Совсем необязательно, – уставившись в асфальтовую выбоину под ногами, не смея поднять взгляда, упорствовал я, как баран. – Люблю тебя. Люблю! Не спеши отвечать. Ты узнаешь меня лучше, и может…

– А если не может?

Помолчав немного, она добавила, не пытаясь скрыть волнения.

– Человек не волен управлять собственными чувствами… К счастью или сожалению. Пойми… Я к тебе очень хорошо отношусь… Но! Не обижайся. Я отношусь к тебе… как к брату. И давай не будем это портить…

Крах! Крах всего.

В жизни началась чёрная полоса. Я стал тревожным, раздражительным, замкнутым. Непослушная голова оказалась занята исключительно Наташей. Её облик печатался перед глазами, её запах щекотал ноздри, её голос застилал слух.

Тема любви и дружбы больше не поднималась нами, но в отношениях преимущественно сквозили неловкость и натянутость.

Если раньше после ужина мы старались проводить свободное время вместе, то теперь Наташа под любым предлогом избегала контактов наедине. После ставшего привычным «семейного стола», она, ссылаясь на дела или болезни, уходила к себе в комнату.

Такие резкие перемены не могли быть не замечены мамой:

– Алексей! Что случилось? Ты обидел Наташу? – всё настойчивее и настойчивее допрашивала она меня.

– Нет! Глупости. Мам, успокойся. Всё в порядке. Ну, заболел человек. Недомогание. Это пройдёт, – неуклюже отбивался я.

Как?! Как я мог обидеть человека, которого полюбил страстно и искренне. Да я готов был делать всё, лишь бы ей было хорошо.

Не хочет меня видеть? Пожалуйста. Я как можно реже буду попадаться ей на глаза. Если нужно, вообще готов уйти из дома и жить на вокзале, только бы не потревожить её покоя.

– Сдаётся мне, вы оба заболели, – вздыхала мама.

Дома чётко вырисовывалась патовая ситуация, при которой верхи не могли ничего сделать, а низы категорически не хотели.

Новая, первая после стольких лет ученического мытарства работа, да ещё такая интересная по сути своей, могла отвлечь, занять, успокоить.

Не тут-то было. Что бы я ни делал, чем бы ни пытался заняться, всё вокруг светилось конкретным женским образом.

Мало того, меня чуть было не уволили с работы за срыв важного эксперимента.

Любой выпускник вуза, дорвавшись до реальных задач, наивно полагает, что он знает всё. На самом деле – он не знает ничего, каким бы отличником, краснодипломником или ботаном его не выплеснула из своих недр альма-матер. Абстрактные знания – одно, а жизнь, в том числе и научная, совсем другое. Выпускника надо строить и учить. Учить и строить.

Поскольку я был каким-никаким, а всё-таки мужчинкой, то приставлять меня к кофе-машине или буфету посчитали неэтичным, а потому для начала мою светлейшую голову решили использовать в приземлённо-практических целях. Меня прикрепили к ведущему инженеру Володе Колотилину, который отвечал за подготовку, тарировку (поверку) и коммутацию (соединение) оборудования, необходимого для записи показаний экспериментов.

Володя – жизнерадостный мужичок лет сорока, приятный в общении, не заносчивый и не подвинутый, как остальные коллеги, на науке, был не прочь заложить за воротник в нерабочее время, знал массу анекдотов и шутливых историй, мог запросто припустить матерком, но легким, весёлым и беззлобным. Для меня на этапе вливания в незнакомый, специфический коллектив Володя оказался ценным приобретением с точки зрения жизненного опыта.

Однажды, накануне важного эксперимента, он хорошо так «гульнул». В результате проспал на работу, а я, по доброте душевной, никому ничего не сказав, сделал коммутацию сам.

Да что там делать? Один разъём сюда. Второй – сюда! Тут прилепить, тут припаять, здесь плюнуть и обработать. Раз, два – готово.

Надо же было такому случиться, что именно в этот раз часть данных оказалась безвозвратно утеряна.

Я сидел и по обыкновению мысленно предавался поклонению своему божеству Наташе, когда в общую комнату, брызгая слюной, точно грозный павиан, ворвался руководитель проекта (ученик самого академика А.), кандидат наук Константинов. По выражению коллег – неоднозначная фигура.

Про него, например, говорили странные вещи: «Если бы Палыч меньше занимался наукой, давно бы стал доктором».

Тогда меня удивляла нелогичность данного высказывания, и лишь много позже я осознал его глубокий смысл.

– Где?! Где эта пузатая сволочь?! Где этот долбо… долбня Колотилин? – громко вопрошал шеф, находясь в состоянии крайнего аффекта и беспросветного разочарования.

– Болеет, – был ответ зала.

– А кто? Кто тот варвар?.. Кто тот питекантроп, что так бездарно собрал схему?! Кто? Подайте мне сейчас же эту пустую голову на блюде! Желательно мертвой! Ну?

«НУ» прозвучало именно так, большими буквами, не сулящими пощады и прощения.

– Не знаем, – слегка развернули испуганные взгляды в мою сторону добрые люди.

– Молодой?! – удивился Константинов. – Следуйте за мной, молодой человек.