Обрывки

– Не… – удивился Андрей

– Да?! Значит прямо со школьной скамьи? Странно! А казался таким взрослым. Серьезным…. Знаешь, Сергей… – понизив голос, стал откручивать ему пуговицу на пиджаке секретарь.

– Андрей

– Не важно! Понимаешь? Есть одно маленькое препятствие. Будет время, зайди ко мне…. Например, завтра. Потолкуем – что ни будь, придумаем.

– А если сегодня, только попозже?

– Юрий Титов! – с пафосом произнес секретарь. – Надо же? А на первый взгляд звучит как красиво! Как у космонавта. До завтра. Лады Серега?

– Герман.

– Что Герман?

– А взгляд звучать – не может.

– Звучит! Еще как звучит! Ты плакат «Родина мать…» помнишь? То-то! И потом! Почему ты меня постоянно путаешь?

– Космонавта зовут Герман Титов.

– Сам знаю…. Не важно это!

– Выше, чуть выше. Теперь вниз. Уже лучше! – Это секретарь командует губастым первокурсником. С жаром и крайней озабоченностью. Так чтобы Андрей понял, что аудиенция окончена.

Тоже мне! Строит из себя первопечатника Ивана Федорова. Кому нужна его стенгазета с лозунгами?

На лекции Андрей шепотом изложил Юрику детали разговора с секретарем комсомольской организации. Бугор позеленел. Закатил к небу глаза, зашептал какой то бред себе под нос.

– Юрик! Ты опух?

– Не мешай. Думаю я! Прикидываю! Какое такое маленькое препятствие? Родственников вроде за границей у нас в семье ни у кого нет. Дед в полицаях не был. Национальность – в порядке…. Слушай! Андрюха! Может я, ляпнул чего лишнего!? Точно! Тут как-то летом на футболе кричал, что только в нашей дурацкой стране может быть такое убогое судейство. Ай! Ай! Что же я наделал то!?

– Расстреляют! Обязательно расстреляют, – округлил до невероятных размеров глаза сидевший рядом с товарищами Витька Новиков.

– Оуо! – вой смертельно раненного Бугра.

– Что такое молодой человек? – удивился преподаватель. – Вам что-то непонятно?

– Понятно Петр Михайлович! Все понятно! – испуганно закивал головой Юрик.

Веселье в студенческой аудитории резко сменилось удивлением. Дело в том, что Петр Михайлович вел специфичный для данного вуза, а тем более для специальности вычтехов предмет: «теоретическую механику».

Ладно бы читал он его на первом курсе, пока студент ещё слаб, напуган и не въехал до конца, в общей массе своей, в специфику будущей профессии! Со скрипом с данным предметом можно примириться на курсе втором. Но вот на третьем! Да ещё с элементами сопромата. Кому он нужен «этот Васька»? Электронщику или программисту – уж точно ни к чему. Народ роптал, забивал и косил.

Термех – наука «суровая»! Её без ста граммов понять мудрено. Тем более если она с элементами сопромата. Не верите? Спросите у механиков.

Безусловно, и то, что отсутствие у студентов энтузиазма в значительной степени определялось личностью преподавателя: «великого и ужасного» Петра Михайловича.

Представьте себе чудо, ростом полтора метра вместе с кепкой. Во все лицо старый, но довольно заметный шрам, значительно приподнимающий один угол рта кверху. Как следствие, мало того, что лицо смахивает на маску арлекина, так ещё и дефекты дикции. Левая рука неестественно согнута в локтевом суставе и вывернута кистью вперед. Правая же – зеркально симметрична левой. То есть, вывернута кистью назад, словно в танце маленьких утят. Мел Петр Михалыч мужественно пытается держать в левой руке, что не всегда удается без посторонней помощи, а уж о том, что бы внятно писать на доске и речи быть не может.

Правой рукой – и того хуже. Станьте спиной к доске, выверните кисть на изнанку и попробуйте сами. Может, поймете.

Наверное, именно поэтому стиль письма у Петра Михайловича своеобразный. Под углом. Начинает он свои каракули из левого верхнего угла доски и постепенно смещается к правому нижнему. Затем востребованным становится правый верхний угол, из которого тексты формул змеей переползают в левый нижний. Далее ищется любое свободное от писанины пространство, и формулы снова убого ползут вкривь и вкось, теперь уж куда бог на душу положит. При этом с доски Петр Михайлович, как правило, ничего не стирает, разве только рукавами своего пиджака. В результате, каракули, наползая друг на друга, создают на доске такую мешанину и путаницу, в которой не всегда способен разобраться и сам автор сего безобразия. Что уж говорить о бедных «смертных» студентах! Только нервные смешки да радостный шепот…

А как скажет Петр Михайлович свое любимое: – «Видитя!?», в смысле «Видите!?», так половина аудитории в конвульсиях сразу падает под столы. Ну а поскольку, любил, ох любил он повторять это магическое слово, то некоторые особо смешливые граждане большую часть лекции там и проводили. Под столами.

Поговаривали, что в юности, стесняясь ущербного роста своего, Петр Михайлович грезил о небе. Все мечтал самолет с реактивным двигателем изобрести. А что? Одна бочка начиненная порохом – двигатель, вторая, привязанная к первой конскими вожжами – кабина пилота. Реально? Более чем! Особенно если детство твое пришлось на суровые послевоенные годы. «Молодость моя – Белоруссия» А там, в эти самые суровые послевоенные, бесхозного боезапаса хватало.

В общем, опять таки по слухам: «Один маленький, но очень гордый питичка…».

Все, все молчу. Грешно смеяться. Жалко конечно человека. Только студентам от этого не легче. А потому студенты и Петр Михайлович старались сосуществовать по принципу: «Нас не трогай – мы не тронем!»

Петр Михайлович стойко бубнил свое: «Дубиль ве осявое. Дубиль ве нулявое». Студенты на его лекциях занимались делами личного характера.

Люди спят. В быков и коров играют. Обсуждают новости футбола. Препод. бубнит. Все в порядке, все довольны. И тут на тебе! Юрика прорвало. Да мало того! Он ещё смеет заявлять, что ему в этой белиберде все понятно. А вдруг преподаватель подумает, что и правда все понятно?! Да спросит на экзамене по полной программе?! А?

– У! Ты! Цыц! А то ни посмотрим что «бугор»….

Тихо. Тихо. Юрик и сам осознал глубины глубин. Голову склонил. Не видите разве? Человек не в своей тарелке! Горе у него!

Шепот потихоньку стих. Петр Михайлович успокоился. Знай, талдычит: «Дубиль ве осявое.» да: «Дубиль ве нулявое». Благодать.

– Занумяруем эту формулу. Семь точка девять.

– Ха! Петр Михалыч. Петр Михалыч! Семь точка девять уже было! – Это опять Бугра прорвало. Ну, неймется человеку! Натура такая!

– Было? Тогда девять семь, – не смущаясь, поправился Петр Михайлович и опять затарахтел о своем: таинственном и недоступном.

– Фу! – в очередной раз перевели дух студенты, – Вроде опять пронесло!

И снова все тихо и мирно. Стук мела о доску, легкий шорох и осторожный ненавязчивый шепот, переходящий в отдельные вспышки похрапывания.

– Андрей! – неожиданно с жаром прижал губы к уху товарища Бугор. Андрей испугался.

– Что?!

– Он так и сказал: «Придумаем?!»

– Кто?

– Да секретарь.

– Так и сказал.

– Тогда пойдем до куратора дойдем: попросим для меня рекомендацию.

– Сейчас что ли?