Несутся дни, проходят годы,
меняя страны и народы
в лесах, в горах и во дворах.
Как просто – внуки ходят в гости,
к дождю скрипят в суставах кости,
призывней купола церквей.
На лето – сад, цветы на грядках,
оставлен город в стройплощадках,
но комнат в доме только две.
Как будто ни причём
Олегу Ягодину
Для куртки с шапкой – личный номерок,
здесь всё берёт от вешалки начало,
программку в руки вместо опахала,
а лицедейство наше не порок.
Давай опять без паузы начнём
и не закончим до финала действо,
продолжит Ричард совершать злодейства,
а мы с тобой как будто ни причём.
Ведь мы с тобой совсем «не при делах»,
но ждёт антракт неравнодушный зритель,
он здесь один – по праву, победитель,
а мы паяцы на его зубах.
Он перемелет тонкости игры
с тирамису под кофе с карамелью
и нарисует графику пастелью
там, где в постели сразу три сестры.
Так был ли мальчик, разве в этом суть?
Рояль в кустах молчит без пианиста:
где Летний сад открыт для интуриста,
там, где Крылов задумчивый чуть – чуть.
Ты идёшь босиком по дороге
Ты идёшь босиком по дороге,
На устах и в улыбке вопрос:
– Кто омоет уставшие ноги,
Что расскажет воскресший Христос?
А вопрос не допрос, но похоже,
Вышло время Марий Магдалин,
Не согреть им озноб твой на коже,
И не создан ещё аспирин.
Тайны вечере скрыты от взора,
И голгофа стоит без креста.
На дорогах до Рима дозоры.
И молитвы не тронут уста.
Впереди силуэт на осляти,
Горизонта размытый обрез,
Не по силам Афине Палладе
Щит подставить под манну с небес.
И ничто в этом мире не вечно
(Эпикур, Диоген и Сократ),
Доверял им всецело, беспечно,
Отстранённый от службы Пилат.
И закончил он жизнь на дороге…
Для него это был не секрет —
Если смерть замерла на пороге,
То тебя для неё как бы нет.
Внук в окно смотрел, как падал снег
Женьке
Мудрец Пилат был «добрый человек"*,
но больше смерти он боялся слова.
За ним был Рим, а в Риме вся основа,
основа Рима таяла, как снег.
А Этот знал – есть после жизни жизнь,
и что не раз ещё душе родиться,
чтобы в потомках словом повториться,
и впереди есть век себя постичь…
Он преломлял свой хлеб и пил вино,
Он знал, как больно в тело входят гвозди,
как гвозди с хрустом рвут в ладонях кости,
что это всё терпеть Ему дано.
А на дворе был двадцать первый век,
мы с сыном шли, друг в друге повторяясь,