Агасфер. Чужое лицо

– А чего до банка и дверь не открыть? – нехорошо улыбается Петрован. – А как «саргу» получит, так энтой же дверью, как кошку, и придавить, паскуду!

– Погоди, робя! – вспомнил кто-то. – А поваров-то корабельных забыли! С ними как поступать будем? Кормят ведь от пуза!

– Точно! Я в детстве у мамки таких борщей не едал, как на «Ярославле»!

С этим не поспоришь. «Иваны» задумались: вопрос кажется им серьезным – убивать тех, кто хорошо их всю дорогу кормит, или нет? Постановили: поглядим по обстановке! «Жуликом»[27 - «Жуликом» арестанты часто называли остро наточенные ножи, носимые за голенищем сапог.] по горлу – никогда не поздно, хе-хе…

Моряки – люди наблюдательные. Такими их делает профессия и само море, готовое в любую минуту взорваться штормом, в серых волнах которого таятся невидимые и коварные острые рифы. Множество признаков, за которые мореплаватели в течение сотен лет плавания заплатили своими жизнями, научили их серьезно относиться к каждому из таких признаков, оценивать их в совокупности с другими, принимать меры предосторожности.

Нет, наверное, ничего удивительного в том, что первыми заметили признаки надвигающегося бунта на корабле именно матросы.

И пока на тюремной палубе «Ярославля» арестантская «головка», почуявшая возможность обрести свободу, с полной серьезностью решала: кого отправить за борт в первую очередь, а кого подержать перед смертью за горло ввиду нужности, в матросских кубриках, отданных на время рейса «Ярославля» на Сахалин караульной команде, чуяли признаки приближающейся бури.

Через день после удачно проведенной двумя «иванами» операции по переселению в правобортный трюм матрос-караульщик Степанов, отстояв вахту, лежал у себя на шконке, рассматривая лопнувший шов на своем ботинке. Заниматься ремонтом в жару было край как неохота, о чем он, лениво матюгнувшись, и довел до сведения своих товарищей по кубрику.

– Та тут еще и кожа така, что хоть пулей прошибай! – поддержал товарища сосед с верхней шконки. – Усе ручечки попортишь, доколь три стежка сделашь!

– Слышь, земеля, а ты архаровца какого из трюма попроси! – посоветовал третий. – Они за колоду карт тебе не тока починят – новые пошьют!

Но карт ни у кого из кубрика не было – а может, и была у кого припрятана колода, так для своих надобностей берег.

– А вот у меня один настоящую карту нашего маршрута спрашивал, – вдруг вспомнил Степанов. – Говорю: а на что тебе? Боишься, мол, что мимо каторги проплывем? Гы-гы…

– Они со вчерашнего дня вообще какие-то другие стали, варнаки наши! Раньше замечание сделаешь – подскочат к решетке, глаза злые, как у чертей, так бы, кажись, и разорвали! Вывалит целую кучу словесного поноса, все дотянуться пытается. А теперя – не успеешь замечание сделать – бегом бегут, как кадеты-новобранцы!

– И к чему бы такое послушание, братцы?

– Ох, не к добру! Может, затевают чего?

– Что ж с ботинком-то делать? Дратвы кусочка ни у кого нету, братцы?

– Слышь, Степанов, а ты в кают-компанию просочись как-нибудь, – посоветовали ему. – Там книжек цельный шкаф. И видел я там здоровенный «Мировой атлас». Днем господа офицеры в кают-компанию не ходют, так ты бритвочкой карту Южного полушария вжик – и, как на нижнюю вахту пойдешь, сразу спрашивай сапожника! Карта как карта – авось возьмет за починку!

– А ежели поймают? За порчу своих книг господа офицеры взыскивают! Разве что вообще спереть тот атлас, братцы, а?

Посмеиваясь, незадачливому Степанову решили помочь. Стащили атлас, вырезали пару нужных страниц, даже маршрут «Ярославля» карандашом обозначили.

А на следующий день после помывки на верхней палубе очередной партии арестантов кто-то из них вместе с шайкой вернул вахтенному матросу из экипажа подметное письмо, многозначительно при этом подмигнув. Письмо передали боцману, тот – старпому Промыслову. Разобрав полуразмытые каракули, тот решил, что письмо стоит показать капитану.

– Ну и что вы думаете по этому поводу, Юрий Петрович? Опять какая-то арестантская хитрость?

– Даже и не знаю, что сказать, Сергей Фаддеич, – пожал тот плечами. – Думаю, нервы наши проверяют, не иначе! Бунт на корабле – штука серьезная, это все знают. Была бы хитрость – подписал бы аноним свое письмо. Чтобы вызвали его, скажем, в другой отсек перевели…

– Юрий Петрович, я в твои дела не лезу, – помолчав, капитан вложил клочок бумаги в судовой журнал. – Но ведь у тебя, кажется, осведомители внизу есть? Может, их порасспрашивать? Мы часов через сорок к Цейлону подходим, сам понимаешь…

– Понимаю. Но чтобы моих людишек не выдать, надо бы общий медосмотр, что ли, организовать. С выводом арестантов в санчасть. Паламарчук, правда, скулить начнет – наш доктор-то только спать горазд!

– Объявляй медосмотр, – решил капитан. – А с хохлом нашим я сам поговорю. Начнет скулить – спишу на берег прямо в Цейлоне! И обыск помещений проведем!

Промыслов встал, потоптался у выхода, тихо спросил:

– Так вы полагаете, господин капитан, что варнаки что-то серьезное затевают?

– Это я у вас должен, милостивый государь, спрашивать про серьезность! Кто у нас за арестантов отвечает? Идите к доктору, Юрий Петрович!

Предупредив доктора о необходимости внеочередного проведения медосмотра, Промыслов вызвал матроса, которому передали подметное письмо. Как минимум, старпом хотел выяснить – из какой клетки был тот помывщик-«писарь». Как максимум – была слабая надежда, что матрос его узнает.

Но матрос, хоть и показался старпому сообразительным, надежд не оправдал. Он смог назвать только точное время передачи записки, а посему удалось установить, что мылись арестанты из правого трюма.

– А арештантов энтих, ваш-бродь, сам черт друг от друга не отличит – прощения просим на грубом слове! Тем более – голышом. Волосатый, кривоногий, вроде прихрамывает… Но чтобы узнать его – не знаю, ваш-бродь. Зря обещаться не люблю…

Под усиленным караулом первую партию арестантов в 50 душ вывели для медосмотра на верхнюю палубу. Остальных из правого отделения перегнали в левое. Жалобы на неудобства и тесноту во внимание не принимались.

Для обыска освободившегося отделения по правому борту капитан назначил боцмана Скибу – дотошного и въедливого старослужащего, плававшего по морям второй десяток лет.

– Мирон, ты моряк опытный. Если арестанты что-то спрятали в трюме – ты найдешь, я в тебя верю! Возьми себе в помощники столько людей, сколько считаешь нужным – и чтобы дело как можно быстрее сделать, и толкотни лишней не было. На карты наплюй – в конце концов, чем им еще тут заниматься, как не картами? Искать надо в первую очередь то, что может помочь в побеге и захвате корабля. Следы приготовления оружия и путей для побега.

– Коли есть така бяда – сыщем, ваше благородие! – уверил боцман.

Доктору тоже были даны указания: заглядывать под все тряпки, которыми за неимением бинтов арестанты имели обыкновение заматывать язвы и раны, а также проверить, сколько можно, естественные отверстия человеческого тела.

Отдельную поисковую группу матросов назначили тщательно обыскивать одежду, личные вещи невольников и их мешки. Усиленная группа караульных, встав шеренгой вдоль решетки, отделяющей разделенное на женское и мужское отделение от коридора, внимательно наблюдала за всеми перемещениями групп арестантов, следила за тем, чтобы те не передавали ничего друг дружке и даже не разговаривали. Последнее, разумеется, удавалось меньше всего: арестанты – кто громко, кто шепотом – выражали свое возмущение нарушенным порядком, издевательством над людями, пытали караульных о причине такого вселенского шмона.

Укрывшись в самом дальнем углу, Сема Блоха и еще с десяток «иванов» тихо обсуждали неожиданный медосмотр и обыск.

– Кто-то стуканул, Сема! – уверенно шептал один из «иванов». – Как пить дать – стуканул! Говорили мы тебе: не надо раньше времени народишко булгачить, о планах захвата говорить!

Блоха и сам теперь понимал, что именно к этому совету Соньки он не прислушался напрасно. И что напрасно, соответственно, дал санкцию на пущенный по тюремному трюму слушок. С другой стороны, целый ряд приготовлений, необходимых для захвата корабля, осуществить втихомолку от всех было просто невозможно. Взять те же заточки: вооружить требовалось как можно больше народа, да и на изготовление каждого ножа, при отсутствии в трюме точильных камней, времени уходило порядочно.

Что могут сдать – знал и он, и все «иваны». Догадывались главные заговорщики и о том, что корабельное начальство имеет внизу свою агентуру. Полагали, что кто-нибудь из шпанки, прознав о назначенном захвате, мог до смерти перепугаться затеянной попытки бузы и гибели где-то на чужбине. А то и виселицы, как верного следствия бунта на корабле.

– Что сделано, то сделано, и нечего об этом трепать! – зло отозвался Блоха. – Нам чичас другое важнее: сберечь то, что успели приготовить! А как именно начальство в известность поставили, кто поставил – дело второе! Найдем паскуду, разберемся с ним по-нашенски – протчие желающие потрепаться по гроб жизни языки в зады себе засунут поглубже!

«Иваны» закивали: все так, все верно!

– И все ж давай думать, братцы: как мог паскудник весточку на верхнюю палубу бросить? Через караульного записочку передать?

«Иваны» подумали, мысль Блохи отвергли:

– Чтобы караульный близко к решетке подошел, надо, чтобы он не боялся того, кто зовет. А оне все боятся…

– На пол в проход кинуть письмецо, чтобы тот подобрал?

– Никак невозможно, Сема! На караульщике все время сотня глаз. Смотреть-то тута более некуда! Было бы письмо – кто-то да заметил бы, слушок пошел бы…

– Не об том мыслим, робяты! – подал голос один из «иванов». – Какая, к свиньям, разница – как именно паскудник письмецо передал! Он его писал – вот от чего танцевать надо! У многих ли нашенских здесь, на корабле, бумага да карандаш имеется? По пальцам таких счесть можно!

– Точно! – подхватил Сема Блоха. – Да и писать великих мастеров нетути! По большей части каторга безграмотна. А ежели кто и способен, так семь потов прольет, пока несколько слов напишет! Глотов по следу пустить надо! Оне день и ночь шныряют, слухают – не зазвенит ли у кого в нычке копеечка? Василь, Петрован, а ну-ка, пошукайте тут глотов побойчее, да соберите сюда.