Сумасбродства

Так проходила домашняя жизнь на берегу студента Калининградского рыбного института. Но и экзамены нужно было как-то сдавать.

– Как это как-то? – спросите. – Отвечу. Надвигалась сессия, а он не допущен к экзаменам, к самому первому – по деталям машин, т.к. не сдал курсовой проект. Володя в тревоге обратился ко мне – инженеру. – Помоги! Спаси! – Пришлось взяться за расчеты, и начертить несколько листов проекта лебедки с редукторным приводом. Володя представил проект, защитил его и был допущен к экзамену. И снова он просит меня о помощи. Пришлось освежить в памяти курс Деталей машин, готовиться и сдавать экзамен, боясь разоблачения. Но пронесло, и если экзамен был сдан на «хорошо», банкет же, организованный Володей в ресторане «Рига», прошел с оценкой «отлично» с плюсом. Вот такими мытарствами Володя был выведен в люди и стал четвертым человеком на большом морозильном траулере, на борту которого он зарабатывал большие деньги, и все шесть месяцев плаванья их не тратя, оказывался на берегу с очень большой суммой, невообразимой для меня, работавшего инженером на заводе. На эти деньги он мог путем прописки приобрести квартиру, купить тронное кресло и восседать в нем под сияющей хрустальной люстрой зала, выписать хоть из Москвы на празднование своего сорокалетия цыганский оркестр театра «Ромэн» , быстро накопить на какой-нибудь автомобиль, «как денди лондонский» одеться. Но он был экономным или все это ему было не нужно. Примером экономности Володи был случай в магазине «Сакта», большом, богатом галантерейном, в самом центре города, в первом этаже филфака ЛГУ. Зашли в магазин просто посмотреть на товары, а может быть и купить, если бы что-нибудь приглянулось. В мужском отделе остановились у прилавка с носками. Володя встрепенулся:

– Да, нужны мне носки, а то фактически ношу последние.

Стал наклоняться, всматриваясь в ценники. Отпрянул и, глядя на меня вопрошающим взглядом воскликнул:

– Что? Семьдесят копеек! Такая цена, не может быть! Это же сто граммов водки! Нет, нет, не стану тратиться.

Владимир жил у Эллы с сыном, в двух комнатах многокомнатной общей квартиры, с длинным извилистым коридором, с соседом– армянином – буфетчиком –поезда Рига–Москва. Его жена Маша сновала по коридору из далекой комнаты в общую кухню в не запахнутом ситцевом халате, с растрепанными волосами, почти вывалив громадную грудь, заглядывала в комнату к Володе одолжить сигаретку или рюмку с похмелья, когда муж шел рейсом на Москву или обратно, а Элла таксировала меню в кулинарии. Придя в другой раз к Владимиру, я услышал о трагической истории гибели мужа Маши в Москве на стадионе «Лужники». Заканчивался футбольный матч между «Спартаком» и голландской командами за кубок УЕФА. Поток людей спускался по лестнице к выходу, когда внизу, на последних ступеньках, упала девушка. Люди остановились и стали ее поднимать, а поток сверху неудержимо напирал и началась давка. Ее мужа и многих других раздавили, погибли 66 человек.

Володя был, в общем-то, неприхотлив, но привередлив в одном. Каждое утро он должен был одеть чистую выстиранную Эллой с вечера рубашку. Это же непременное требование он обращал и к любой девушке, к которой ему приводилось попасть в гости и заночевать. Похоже, он обладал и манией понуждения. Но, если после скандала Элла противилась, посылая его ко всем чертям и замахиваясь угрожающе, он покорно брел в общую ванную и стирал сам. Вторым желанием, которое он заказ бы даже сказочной Золотой рыбке, было – одевать перед выходом нагуталиненные и начищенные до блеска единственные туфли на повышенном каблуке, приподнимавшие его в высоту мужчины полусреднего роста. А в остальном Володя действительно был нетребователен.

Про плаванье, о рейсе, он рассказал с печалью в голосе и кислой миной лица о моменте, когда закончились запасы водки. О скуке после этого и о бесконечно длинных тралах, вытаскиваемых на палубу, в которых как муравьи копошились рыбы. Несортовую выбрасывали в море, а крабов – в кастрюли. Слушая его рассказы, посматривал на Володю, и он сам чем-то напоминал краба. Он казался цепким, как руками, так и ногами, каким я представлял себе краба. Тот не отпустит, что схватит клешней, а Володя не выпустит из рук карты, взятую рюмку, а из-под ног футбольный мяч. И то и другое к нему словно прилипало, не говоря о рюмке или бокале в руке. Возможно, благодаря этой цепкости он выживал, не был смыт за борт волной, не соскользнул при качке с палубы в море. В этих отчаянных ситуациях Володя как краб зацепился бы за любой небольшой выступ на палубе, хоть за шляпку шурупа, не говоря о торчащей головке болта. К тому же я видел в Володе выносливость и неприхотливость краба, неприспособленность к жизни на суше, которая, на мой взгляд, губила его, как краба, вытащенного из моря. В море плавал и глотал соленую воду, а на суше – горькую.

Элла вторая слева, Слава – третий 30.09. 1971 г.

В долгие месяцы пребывания Владимира на берегу, иногда по шесть месяцев, до очередного рейса, ни дня не случались без возлияний с поводом, а чаще и обычно – без него. До вечера Володя проводил время дома, у Эллы, у телевизора, с детским интересом смотря только мультфильмы. К вечеру он выходил в город прогуляться, и тотчас ему попадалось кафе, бар или ресторан. Как не зайти и не выпить? В Риге была много таких уютных и дружественных мест, а ноги так и вели то к одному, то к другому. Лиха беда – начало, как известно, а в продолжении – на последние, что были в кошельке, Вова брал такси и возвращался к Элле. Элла на голову выше Владимира. После развода осталась и жила с подрастающим сыном—школьником. Работала в кулинарии товароведом. Элла была большой любительницей волейбола. В летние месяцы в выходные дни ее можно было наверняка встретить на пляже в Дзинтари. Блондинка к концу лета покрывалась коричневой коркой от пребывания на солнце и теряла белотелую привлекательность. Загар огрублял ее, да и не только, и других девушек тоже. Но этот загар не было столь отталкивающим, как теперь после загорания в соляриях под искусственным солнцем, выпекавшем мертвенно желтых, красных и коричневых девушек. Идешь по улице зимой – впереди негром чернеет девушка с кирпичным лицом, никак не вяжущимися с белизной волос. Эллу с ее открытым веселым характером знал в нескольких поколениях ребят, мужчин, девушек и женщин весь пляж Дзинтари. Элла высокая, сильная, спортивная и жизнерадостная, компаньон в волейболе, преферансе и в застолье. Она словно олицетворяла русскую женщину, которая все могла и умела, могла покорить, властвовать и утешить. Спускаясь от концертного зала к пляжу, слышишь звон шлепков по мячам многих кружков. Всмотришься – и обязательно в одном из них Элла, а рядом, на песке четыре неподвижные, склоненные словно в молитве, фигуры, движутся только руки, словно крестятся, играя в преферанс. Среди них восседает и Володя, небрежно скидывая карту в пулю. Володя был привязан к Элле, казалось навсегда. Только сильная выпивка отвлекала его, и он мог накоротко, скорее всего на одну ночь, оказаться неизвестно с какой женщиной. Возвращался, когда Элла работала, отходил с мультфильмами, и ласковым покорным мужем встречал ее вечером. Иногда ему это не стоило скандала, а иногда – жуть что бывало, и Володе приходилось уже не добровольно покидать квартиру, на ночь глядя, невзирая на непогоду. Куда деваться? Вышел из подъезда и как Илья Муромец встал на перекрестке: налево пойдешь – в «Таллин» попадешь, направо пойдешь – в «Лиру» попадешь. Отказаться ни от того ни от другого ресторана невозможно, и Володя принимает соломоново решение – сначала в «Лиру» освежиться в подвальном баре, а потом – серьезно поужинать в «Таллине». А к тому времени Элла или остынет, или уснет, и он, сняв туфли, на цыпочках проберется на свою оттоманку.

Звонок, поднял трубку – Володя:

– Слава, привет. Завтра большой день, день рождения, мне стукнет тридцать пять. Приглашаю отметить.

– Володя, с удовольствием, но боюсь, что не получится – завтра я улетаю в Москву. У меня предзащита диссертации.

– Во сколько самолет?

– В 19:30.

– Хорошо, начнем в два часа.

– Опасно, Вова, загуляем. Знаю я тебя, да и себя немного.

– Не беспокойся, посажу тебя в самолет.

– Хорошо, уговорил.

– Жду тебя, Слава, в два в «Риге».

Слава к предзащите подготовил громадные плакаты на плотном Ватмане, кажется А1, высотой под 1,7 метра, свернутые в трубу. Упаковал их в полиэтилен, взял спортивную сумку с бумагами и тапочками, и поехал в ресторан. Пришлось уговаривать гардеробщика, чтобы принял плакаты. Согласился за пятьдесят копеек. Володя встретил, и мы направились к столу в углу. Я посмотрел на стол – и ахнул. Он был полностью сервирован всем, что душе даже прихотливой угодно. Володя глянул Славе в глаза с вопросом:

––Ну, как? – Ответом было восхищенное потрясание головой и закатывание глаз к потолку. Володю поздравил, потом основательно кушали и выпивали. К появлению оркестра были уже, что называется, в хорошем настроении. Только начало вечера, зал не заполнен, никто не танцует. Шел период разогрева к горячему вечеру. Да и в зале было свежо. Оркестр был с солисткой, довольно простой девушкой, даже просто одетой. Она спела одну – вторую песенки. Володя вдруг говорит:

– Пойду, закажу.

Достал пять рублей и направился к оркестру. Переговорил, отдал ближнему – саксофонисту, что в руке держал, и вернулся. Звучит «Ты жива еще моя старушка…». Налил рюмки:

– За маму.

Вижу, взгрустнул Володя, голову склонил и в задумчивости отрешенно и нехотя

шевелит вилкой в блюде с закуской, но не кушает, а слушает.

– Несколько лет не был дома. Ехать-то недалеко, но все не соберусь.

Солистка закончила, оркестр замолк. Володя возмущенно мне:

– Ну как она поет, ну разве можно так, без души!

Володя снова направился к оркестру, беседует с саксофоном, тычет пальцем в сторону солистки, протягивает руку и вкладывает в выставленную купюру.

Вернувшись, хмурясь, говорит:

– Заказал ту же, заплатил пять, и дал еще пять, чтобы солистка не пела.

Оркестр исполняет ту же мелодию. Солистка стоит молча, потом резко поворачивается и уходит из оркестра. Спрашиваю Володю:

– Где твои родители живут?

– В Витебске.

– Живы– здоровы?

– Мама жива, отец умер.

– Давно ли бывал дома?

– Очень давно, лет семь тому назад.

– Почему же съездишь? До Витебска езды часов десять.

– А когда? Все рейсы, да рейсы.

– Подожди, ведь ты на берегу уже второй месяц?

– Никак не собраться, все какие-то дела.

Я удивился и даже был огорчен такой сыновьей небрежностью Володи. Они же о

нем думают, беспокоятся – ведь он ходит в море, мало ли что может произойти. А Володя все никак не соберется навестить мать. Или, живя с Эллой, он не ощущает

Володя у меня в день рождения

этой потребности. Элла замещает ему мать? Жизнь Володи выглядела походной и одинокой, несмотря на приют у Эллы. Ведь и сегодня, в день рождения, совпавший с моим отъездом в Москву, он накрыл такой богатый стол, подстать большой компании, и пригласил одного меня. Наверно некого, а может не лежала его душа больше ни к кому, ведь и я после банкета покину его, и он останется один. А теперь, по Владимир – единственный гость на моем дне рождения по прошествии наверно трех десятилетий с того дня рождения, я задумываюсь о своем предстоящем юбилейном, оглядываюсь вокруг, и оказываюсь в пустоте – и мне больше некого пригласить, некому накрывать стол. Правда, далеко и задолго до юбилея случалось, что таким же единственным гостем на моем празднике был тоже Владимир.

––Ах, где ты, Владимир! Ты один в моей памяти, кого бы я хотел видеть перед собою в день рождения, и, конечно, маму. – А ее уже нет на земле шестнадцать лет. Хорошо было Владимиру – нашел, кого пригласить, наверно я был ему по душе, а может изо всех я был просто чуть теплее для него.

Я поглядывал на часы, беспокоясь о рейсе, Владимир меня успокаивал: