Старый дом

Борис также был неузнаваем. Мучительных следов заключения в крепости уже не оставалось. Физический труд, которому он сначала поневоле, а потом и по своей охоте, ежедневно подвергался в течение нескольких часов, укрепил его мускулы и развил в нем силу. Он чувствовал себя так хорошо, как никогда прежде.

Через год, по обещанию, Сергей Борисович и Татьяна Владимировна приехали и прожили около полугода в окрестностях острога. Им разрешено было видеться с сыном, и они широко пользовались этим разрешением. Они убедились, что жить можно везде и что часто то, что считается величайшим несчастьем, вовсе не несчастье. Они радовались, глядя на сына и на его молодую жену.

Они привезли с собою отрадную весть о том, что, наверное, срок каторги будет значительно сокращен и освобождение наступит в скором времени. Но, немного пожив в Чите, они увидели, что эта весть теряет здесь в своем значении, потому что каторжникам живется недурно и многие из них, наверно, будут сердечно сожалеть, когда придется разъединиться, выйти из этой обширной, так дружно, так тесно соединившейся семьи.

Горбатовы привезли с собою также и печальную весть о смерти генеральши. Она ждала возвращения дочери, но не дождалась, и как ни отгоняла от себя мысль о смерти, о похоронах и трауре, но смерть-таки подкралась к ней. Впрочем, она подкралась незаметно и не испугала ее. Генеральша слабела день ото дня, угасала, как свеча; когда она поняла, что умирает, у нее уже не хватило сил испугаться, она очень устала и теперь сознавала эту усталость и ей захотелось покоя.

Она слабым голосом продиктовала свое духовное завещание, исповедалась, приобщилась и умерла тихо, почти без страданий. Все ее состояние и ее дом, как, впрочем, всем уже было известно, переходили к княгине. Она не забыла никого, обеспечила воспитанниц, наградила прислугу, а Пелагея Петровна получила целых тридцать тысяч рублей ассигнациями.

Но Пелагея Петровна, неизвестно чего ожидавшая, оказалась недовольна и, получая деньги, назвала свою благодетельницу «скрягой». Это не помешало ей, однако, купить очень хорошенький домик в Коломне, завести в нем меблированные комнаты для приезжающих и время от времени продавать драгоценности большой стоимости. Конечно, никому и в голову не приходило изумляться тому, каким это образом генеральша подарила компаньонке так много драгоценных вещей из замечательной родовой коллекции…

Не прошло и полгода со смерти генеральши, как все ее старшие воспитанницы нашли себе женихов и вышли замуж. В доме осталась одна Машенька да князь Еспер.

Машенька теперь была уже почти взрослая, ей было около шестнадцати лет. Она вышла хорошенькая, полная, белая, румяная, с живыми глазами. Она все так же смеялась, так же шалила и никак не могла подумать ни о чем серьезном.

Между тем здоровье Сергея Борисовича Горбатова после полугода житья в Чите так вдруг испортилось, что и Татьяна Владимировна и Борис с Ниной встревожились не на шутку и решено было возвращение Горбатовых в Россию. С ними вместе поехала и княгиня, для того, чтобы принять наследство после матери, побывать в своем имении, устроить дела и непременно вернуться опять в Сибирь.

Получив известие о скором приезде княгини, князь Еспер тотчас же стал собираться к себе в деревню, но прежде чем окончательно принять это решение, он позвал к себе Машеньку. Он продолжал давать ей уроки и очень с ней подружился в последнее время.

Машенька не заставила себя ждать, прилетела к нему в мезонин и, сделавши очень грациозный книксен, спросила его, чего ему от нее угодно.

На этот раз князь был как-то особенно наряден, раздушен, и коки его были подвиты самым тщательным образом. Он сладко улыбнулся Машеньке и поманил ее к себе пальцем.

– Мне хотелось поговорить с тобою, душечка, пойди-ка сюда!

Он привлек ее к себе и посадил на колени.

– Что вы, что вы? Маленькая разве я, что у вас на коленях сидеть стану!.. Да я ноги-то вам все отдавлю, князенька!

Но он не отпускал ее.

– Не отдавишь, милочка, не отдавишь…

Тогда она не стала церемониться и преспокойно уселась.

– Ну-с, князенька, я слушаю.

– Скажи мне, плутовочка, думала ли ты о том, как теперь жить будешь? Сестрица вот умерла, подруги твои вышли замуж, у тебя никого родных нет, княгиня приедет да и опять уедет, в Сибирь она тебя не возьмет с собой, этого нельзя…

– Да я бы в Сибирь и сама не поехала, ни за что бы не поехала, – решительно сказала Машенька.

– Ну, так вот то-то… Подумала ли ты, как теперь устроишься?

– Не думала я об этом, князенька, ей-Богу, не думала.

– Так я и знал и за тебя подумал… Хочешь быть моей воспитанницей, моей дочкой? А я буду тебе папашей?..

Машенька взглянула на него и засмеялась. Ей ужасно захотелось дернуть его за ус.

– Что же, я ничего… хочу! – проговорила она и при этом очень мило стала болтать ногами.

Князь так и расцвел.

– Так ты меня немножко любишь?

– Конечно, люблю, вы добрый.

– Ну, поцелуй!

Она громко чмокнула его в гладко выбритую, надушенную щеку.

– Так, значит… так, значит… собирайся! Мы поедем с тобою ко мне в деревню… У меня там хорошо, вот увидишь, а я, добрый папаша, баловать тебя буду.

Он еще раз крепко и нежно ее обнял и поцеловал, а потом, в доказательство искренности своих слов, подарил ей прекрасной розовой материи на платье и очень хорошенькое колечко.

Машенька целовала нового папашу, была весела, довольна, считала себя самой что ни на есть счастливой, и если бы кто-нибудь сказал ей, что она, напротив, очень несчастна – она бы только, по своему обыкновению, фыркнула такому человеку в лицо и сделала бы ему какую-нибудь гримаску.

Но ей некому было сказать это.

До приезда княгини она с папашей уже катила в его деревню.

Горбатовы вернулись в свой старый дом и почувствовали, что и они стары. Путешествие в Сибирь и обратно их очень утомило, но все же они не оставляли мысль об его повторении. Их снова тянуло туда, в эту далекую глушь, в эту новую, странную жизнь, которая издали представлялась такой мрачной, а между тем явилась перед ними, к великому их счастью, совсем не тем, чем они ожидали.

Их тянуло к дорогим двум существам, которых они теперь в своем сердце соединили воедино с сознанием, что эти два соединенные воедино существа для них дороже всего на свете. Здесь, в этом старом, великолепном доме были и другие близкие им существа, но несчастье было не там, а именно здесь…

И Сергею Борисовичу, и Татьяне Владимировне было тяжело в этих роскошных чертогах. Владимир, несмотря на то, что, очевидно, много думал о том, как бы угодить им, все же казался им не прежним, казался каким-то странным.

Он, действительно, изменился, похудел, часто был мрачен. Иногда по целым дням от него нельзя было добиться слова.

А Катрин? Даже Сергей Борисович не находил в себе прежней к ней нежности. Что же касается Татьяны Владимировны, она делала над собою большие усилия, чтобы сохранить с нею хоть для вида родственные отношения…

Дети – два мальчика… бабушка любила их горячо, от всего сердца, она много о них думала с тоскою и мучением и не иначе называла их мысленно, как несчастными детьми… Эти дети только и удерживали ее в Петербурге, и с первыми весенними днями она увезла их в Горбатовское, так как в этом году нечего было и думать о поездке в Сибирь. Сергею Борисовичу, по мнению всех лучших докторов, нужно было хорошенько полечиться летом в деревне, а там дальше – видно будет.

Княгиня возвратилась в Читу одна. Она застала там все по-прежнему. И Борис, и Нина были по-прежнему терпеливы и довольны судьбою. Они показались ей даже еще более спокойными, еще более просветленными.

И так было в действительности. Первый период их жизни кончился, период исканий, мечтаний, период отдаления от земли и порыва к небу, которое все же оказывалось недостижимым.

Начался второй период их жизни: они вернулись на землю и полюбили эту землю, не забывая о небе, и нашли на ней все счастье, какое только она может дать своим детям. Им дорого далось это счастье, но ведь только то счастье прочно и истинно, которое достигается путем испытаний, путем борьбы, которое покупается дорогой ценою.

    1883