Петербургские трущобы. Том 1

– Ну а что там… у нас, дома? Не слыхала ты? – неожиданно спросила больная после минутного раздумья.

– Ничего… все, кажись, пока спокойно, – ответила с маленькой запинкой Наташа, с запинкой потому, что на самом деле было далеко не спокойно. – Да вы не тревожьтесь, – прибавила она, – авось, Бог даст, все как-нибудь обойдется.

Больная раздумчиво покачала головой.

– Едва ли, Наташа!.. не верится мне что-то! – со вздохом сказала она. – Уж где там обойтись!.. Мне, верно, на роду написано не знать ни покоя, ни счастья… Вот и ребенок мой в мае родился – верно, тоже весь век будет маяться, бедняжка…

– Это все одни пустяки; так только… старые люди занимаются – болтают. А то вот увидите, все перемелется – мука будет, – рассеянно заметила Наташа, как человек, которого занимают совсем посторонние и давно уже преследующие его скрытые помыслы.

Больная сначала закрыла глаза ладонями и потом махнула рукой, сделав головою такое движение, как словно хотела бы отогнать преследующую ее мысль.

– Ну что думать об этом?.. – сказала она, стараясь обмануть самое себя как бы беззаботностью и равнодушием. – Умела сделать грех, умей и нести его!.. А вот что-то он не едет? И не пишет ничего…

– Авось, нынче заедет… Нынче-то уж, кажись бы, наверное должен был заехать!

– Да что ж он до сих-то пор ждал? зачем он до сих пор не приезжал ни разу?.. Ведь вот уж третий день сегодня, как я здесь!.. Ведь я писала ему… Он знает! – с тоскливым и недоумевающим укором спрашивала больная свою горничную, словно бы та могла ей дать какой-либо ответ на это и разрешить ее сомнения.

– Нет, уж после сегодняшнего – непременно приедет! – утешала Наташа тоном очень искусно подделанного участия.

– Дай-то Бог, дай-то Бог! – отвечала больная все с тем же недоверчивым покачиванием головы. – Грустно мне без него, Наташа, очень грустно!.. И что я за сумасшедшая! – продолжала она минуту спустя как бы сама с собой. – И за что я только так полюбила его! Как ведь полюбила-то! все позабыла, на все решилася!.. И за что все это? Сама не знаю… Так, как ты думаешь, Наташа, приедет? – неожиданно добавила она.

– Непременно приедет! Вот подождите, увидите сами!

– Ну, буду ждать!

Но больная тщетно прождала целый день: он не приезжал. Она мучилась, теряясь в догадках, и, конечно, всем этим страшно вредила своему положению. Наконец к вечеру она получила письмо. От кого? Это была для нее совершенная неожиданность.

III

ТАЙНЫЙ ПРИЮТ

За три дня до описанного нами происшествия с корзинкой в кабинет старой княгини Чечевинской, одетой в траур по мужу, вошла ее дочь, княжна Анна, что вызвало на лице старухи знаки видимого неудовольствия: она терпеть не могла, чтобы кто-либо неожиданно прерывал мирное течение ее занятий. Это было утром, часов около двенадцати. Занятия старой княгини по утрам состояли в проверке приходо-расходных книг и расчетов, в перечислении наличных денег и т. п. Княгиня – если взглянуть на нее с оборотной стороны медали, то есть с той, которая, будучи сокровенной принадлежностью души, ускользает или умеет прятаться от постороннего светского глаза – была то, что называется кулак-баба, да притом и просто-таки снабжена от матери-натуры достаточною долею скупости. Под старость, и особенно с тех пор, как покойный князь Чечевинский растратил, и растратил, по мнению княгини, самым эксцентричным образом, больше чем две трети своего состояния, эти качества в ней усилились весьма заметно. Но предаваться им она любила келейно, в кабинете, без помехи чьих бы то ни было посторонних глаз – она старалась, чтоб не заметили ее наклонности, – и потому неудивительно, если неожиданный приход дочери вызвал на ее лице оттенок неудовольствия.

– Что тебе, зачем ты меня беспокоишь? Ты знаешь, что я этого не люблю… – проговорила она, подвигая на лоб очки и поспешно закрыв расчетную книгу.

– Я к вам… мне надо…

– Что тебе надо?.. Ничего не надо!.. от вас только одно беспокойство…

Старухе видимо хотелось поскорее избавиться от постороннего лица.

– Я получила записку от Зины. Она просит меня приехать, – ответила княжна, с трудом скрывая в лице невольные знаки какой-то страшной внутренней боли.

– Зачем это?.. – возразила старуха. – Ведь они всем семейством, кажется, хотели быть к нам нынче вечером – разве ты забыла?

– Я знаю… Но она пишет, чтоб я приезжала к ним с утра, а потом все вместе и будем к вечеру… Она очень просит – ей что-то очень нужно…

– Пустяки какие-нибудь!.. Закладывать экипаж, беспокоить людей и лошадей понапрасну – и все из-за пустяков! Как будто нельзя обождать…

– Я пешком пройду…

– Этого только и недоставало! Пешком… очень хорошо!.. Все-таки… человека беспокоить – ливрею надевать… Да куда тебе ехать? взгляни, Бога ради, на тебе лица нет – так ты бледна, – прибавила она, взглянув на лицо девушки, которое действительно сквозило страшною болезненною бледностью.

– У меня голова болит немного… На воздух выйду, так и пройдет.

– Ну хорошо, хорошо, только не беспокой меня, пожалуйста; у меня бездна дел… Прикажи человеку проводить себя.

– Меня моя горничная проводит.

– Это еще что за новости? Что ты, чиновница, что ли?

– Да она у меня отпросилась сегодня на целый день, так ей все равно… а человека что же беспокоить, – возразила княжна, стараясь последним своим замечанием подделаться в такт матери.

– Скажите, как велико беспокойство!.. Вздор, прикажи человеку. Ты уже одета? – спросила она, оглядывая платье дочери. – Могла бы одеть попроще что-нибудь – хоть старое траурное платье; утром ведь ни к чему. (Это был тоже голос скупости.)

– На мне и то довольно простое платье, – возразила дочь.

– Ну это хорошо… бережливость никогда не мешает, – продолжая оглядывать княжну, заметила старуха. – Что это оно на тебе как будто дурно сидит?

– Нет, ничего… это вам так кажется…

– В талии, как будто… что-то неловко…

– Нет, ничего… я в корсете… оно сидит как нельзя лучше.

Талия княжны действительно донельзя была перетянута корсетом.

– Ну хорошо, хорошо! только оставь меня, не мешай мне, пожалуйста, – поспешила отделаться старуха и по уходе дочери сейчас же опять принялась за работу.

Вернувшись к себе в комнату, княжна в изнеможении опустилась в кресло.

– Ну что?.. как? – спросила поджидавшая ее тут горничная.

– Приказала проводить человеку… Что делать с этим, уж я и не знаю!.. – через силу отвечала княжна, очевидно, подавленная каким-то большим горем.

– Ну, это еще ничего… Я пойду прикажу Петру… этот мой – не выдаст! Уж я обделаю, вы не беспокойтесь!

– Только как я пойду?.. Мне кажется, я не в силах… – с отчаянием проговорила княжна.

– Ничего, до кареты-то дойдем! – ободряла ее горничная. – Вы не сидите только, а старайтесь ходить полегоньку: ходить-то лучше, сказывают.

И она шмыгнула из комнаты отдать Петру приказание княгини.

Через десять минут княжна Чечевинская вышла на улицу в сопровождении ливрейного лакея.

– Ты, Петя, ступай себе куда знаешь! – вполголоса сказала ему горничная, нагнавшая их за углом.

– Да куда ж я пойду? Проводить велено…