Горе вьется вертеном,
Как осина, горе гнется,
Горе ходит с топором[26 - «Дом позора». Глава под названием «Распрегорькая жизнь».].
– Что, брат, хороша песня? – подмигнул Гречка одному арестанту, который третий месяц содержался в тюрьме по делу, грозящему неминучей каторгой.
– Одно слово – арестантская, – пробурчал вопрошаемый.
– А сказка? тоже, поди-ко, недурна?..
– Ништо себе, живет…
– Точно, брат, живет. Это твое верное слово. Только ты постой, ты сначала почувствуй, брат! – распространялся перед ним Гречка. – Это еще не сказка, а только малая присказка, а сказка-то самая будет нам с тобой впереди, как вот в Конном трактире даром порцию миног отпустят да клеймовой тройцой благословят, чтобы не потерялся и чтобы мать родная признала, значит, да вот как с железной музыкой, в браслетиках, прогуляться пошлют – ну, это тогда точно что уж сказка будет!
Тот, с невкусным выражением в лице, почесал у себя за ухом.
– А вот я тебе сказку скажу – моя получше выйдет! – как-то двусмысленно предложил ему Гречка. – Пока что, и моя авось пригодится… Хочешь послушать, что ли?
– Болтай, пожалуй.
– Постой, кума, в Саксонии не бывала! – отшутился Гречка и совсем спокойно уселся подле избранного субъекта, по-видимому, намереваясь только праздное время убить в приятной компании да послушать, о чем тут люди гуторят.
Арестанты меж тем песню запели. Начал Фалинов, а несколько голосов подтянули:
Вот как муж жену любил… —
выводил он веселые переливы, избоченясь и изображая разными ужимками и всею фигурою, как именно муж любил жену свою.
Уж он так ее любил —
Щепетненько водил,
По морозу нагишом,
По крапиве босиком.
А жена его любила —
Щепетней того водила,
Щепетней того водила,
В тюрьме место откупила,
Откупила, снарядила —
Пятьдесят рублев дала.
Вот тебе, мол, муженек,
Вековечный уголок!
Не толки, не мели —
Только руку протяни,
Только руку протяни,
Да… вспомяни,
Ты… вспомяни
И готовое прими!
Под шумок этой песни Гречка незаметно толкнул в бок избранного товарища и пересел с ним подале.
– Верный ты человек? – многозначительно спросил он его вполголоса.
– Это от случаю: каков, значит, случай, а впродчим, для товарищей – верный.
– И голова твоя забубенная?
– Семи смертям не бывать, одной не миновать, в жизни да в смерти – один Господь волен да повинен.
– Так-то так! Да дело твое, слышно, очинно уж скипидарцем попахивает и скоро, значит, решат.
– Сказывают, будто так.
– Нда… Я вот и сам решенья жду себе. Тоже, поди, чай, не помилуют… Ежели бы удрать-то можно отселева!
– Кабы-то удрать!.. Не удерешь.
– А нешто хотел бы?
– Кабы не хотеть-то!.. Да ничего не поделаешь.
– Один не поделаешь, а вдвоем – выгорит!
Арестант поглядел на Гречку недоумелым и недоверчивым взглядом.
– Хочешь в товарищи? – с онику предложил ему Гречка. – Я удеру беспременно.
– Да ты уж мне болтал об этом, только пока еще все ничем ничего! Удрать… Да как удрать-то? Кабы знал, так и сам бы давно уж ухнул!
– А уж про то – мое дело!.. Ты мне скажи только: хочешь аль нет?.. Человек-то ты, сдается мне, подходящий; с тобой эту штуку можно обварганить.
– А подходящий, так работи: согласен! Только когда же?
– Да сейчас! Чего ждать-то?
– Ну, полно врать!
– Как перед Истинным!.. Деньги есть у тебя?
– Семь рублев припрятаны, с собою.
– Да у меня двадцать: онамедни на картах взял – значит, хватит про обоих. Теперь ступай к Мишке Разломаю да водки два полштофа купи… И вот еще что… Как бы самдурнинского добыть?
– У него есть, да не отпустит, шельмец, дешево, а я знаю, что есть… Ему тут один благоприятель с воли протаскивает.
– Вымоли хоть Христа ради, что ли… Ведь он на тот случай, ежели кому в лазарет идти вздумается, затем только и держит.
– Известно, а то зачем же больше? Так сказать ему нешто, что мы с тобой на белых хлебах с недельку проваляться задумали, ну и вот, мол, болезнь перед дохтуром оказать надо.
– Верно, голова, верно! Так и звони ему, только торгуйся, а то сразу заломит цену, собака. Больше двух рублей не давай.
– Ладно!