Отречение. Император Николай II и Февральская революция

Князь Н.Д. Голицын

Лиц, подозреваемых в убийстве Г.Е. Распутина, сначала поместили под домашний арест, а затем выслали из столицы в их имения; великий князь Дмитрий Павлович был отправлен на фронт в Персию. Однако наложенное на него наказание вызвало протесты внутри царствующего дома, где сложилась собственная оппозиционная фронда. В своем письме к государю члены императорской фамилии призвали его сменить «гнев на милость». Царь был возмущен демаршем родственников. «Никому не дано право заниматься убийствами. Знаю, что совесть многим не дает покоя. Удивляюсь вашему обращению ко мне»[22 - Ольденбург С.С. Указ. соч. Т. 2. С. 228.], – заявил он в ответ. Но царская отповедь не остановила фронду. В высшем обществе звучали призывы к «дворцовому перевороту» и возведению на престол великого князя Николая Николаевича, некоторые представители династии говорили «о желательности дворцового переворота» французскому послу М. Палеологу. Все это заставило царя перейти от слов к делу. Лидеры великокняжеской фронды были высланы из столицы: великий князь Николай Михайлович – в свое имение Грушевку [Херсонской губ.], великий князь Кирилл Владимирович – на Мурман, а великий князь Борис Владимирович – на Кавказ.

Наконец, 5 января 1917 г. вышел указ Николая II, отсрочивший созыв Думы с 12 января до 14 февраля. Таким образом, и это пожелание императрицы Александры Федоровны было, в итоге, исполнено.

Но реальная опасность подстерегала императорскую чету не в стенах Таврического дворца, где заседала Государственная дума. В эти дни в свою завершающую фазу вступала подготовка «переворота», никоим образом не связанная ни с думскими прениями, ни с раскладом депутатских голосов. Неутомимый авантюрист А.И. Гучков, с 1915 г. стоявший во главе Центрального военно-промышленного комитета [ЦВПК], вынашивал планы «военного переворота». Вместе со своими соратниками он налаживал связи с начальником штаба Верховного главнокомандующего М.В. Алексеевым, главнокомандующими фронтами, другими военачальниками. Согласно первоначальному замыслу, предполагалось захватить царский поезд и вынудить царя отречься; одновременно в Петрограде, при поддержке надежной части войск, заговорщики собирались арестовать правительство и объявить о смене власти. Правда, осуществить этот план, по словам Гучкова, «было трудно технически», имелись также препятствия морального свойства – «известные принципы, верования и симпатии»[23 - Падение царского режима. Стенографические отчеты опросов и показаний. Т.6. Л., 1926. С. 277–279.]. Иногда Александр Иванович испытывал глубокую досаду; ему казалось, что все его усилия тщетны: «Сделано было много для того, чтобы быть повешенным, но мало для реального осуществления, ибо никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось»[24 - Мельгунов С.П. На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 года. М., 2007. С. 183.]. Однако деятельности заговорщиков благоприятствовали как внутренние, так и внешние обстоятельства.

Во-первых, большим тактическим успехом крупного капиталиста Гучкова стало появление в составе ЦВПК и местных военно-промышленных комитетов активных деятелей революционных партий и рабочего движения, объединенных в рабочие группы. Главная роль в рабочих группах принадлежала умеренной части социал-демократов – меньшевикам, которые были готовы к сотрудничеству с «буржуазией», но конечной целью этого сотрудничества видели свержение «самодержавия». Таким образом, Гучков сумел обзавестись, как могло показаться, весьма полезными для себя попутчиками в борьбе с режимом, способными сплотить промышленный пролетариат под знаменами социального протеста.

Во-вторых, идеям либерализации русского политического строя сочувствовали правящие круги Англии и Франции – главных союзников России по Антанте. Недовольные настойчивостью русских дипломатов в отстаивании интересов России при предварительном согласовании условий мира, Англия и Франция желали ослабить Россию как своего конкурента в европейских и общемировых делах. Кроме того, обеспокоенные угрозой выхода России из войны путем заключения сепаратного мира, которой запугивал союзников лидер кадетов П.Н. Милюков, англичане и французы явно предпочитали иметь в Петрограде правительство, более лояльное Антанте. В конце декабря 1916 г. французский и британский послы – М. Палеолог и Дж. Бьюкенен сочли своевременным вмешаться в разбор политической ситуации в России. Во время аудиенций у царя оба пытались завязать разговор о внутренних проблемах России, чтобы подтолкнуть его к уступкам либеральному «блоку». Но в беседе с Палеологом [25 декабря 1916 г.] Николай II уклонился от обсуждения «русских дел»; а, принимая Бьюкенена [30 декабря], он в ответ на призывы посла пресечь «германские интриги», уволить Протопопова и «заслужить доверие народа предположил, что и «народу следовало бы заслужить» царское доверие, и, сверх того, заверил посла в своей способности выбирать министров «без посторонней помощи»[25 - Ольденбург С.С. Указ. соч. Т. 2. С. 229.]. Из разговора с царем Палеолог вынес впечатление, что Николай II «чувствует себя подавленным и побежденным событиями, что он больше не верит ни в свою миссию, ни в свое дело; что он, так сказать, отрекся внутренне; что он уже примирился с мыслью о катастрофе и готов на жертву»[26 - Палеолог М. Дневник посла. М., 2003. С. 678–679.]. Узнав же о сухом и недружелюбном приеме, который был оказан царем Бьюкенену и во время которого царь «выражал лишь чистую теорию самодержавия, в силу которой он занимает престол», французский посол только утвердился во мнении о скором крахе самодержца: «Весь вопрос в том, сколько времени он в силу этой теории еще останется на троне»[27 - Там же. С. 686.].

Лорд А. Мильнер

Начатая послами дискуссия была продолжена в кулуарах конференции представителей союзных держав – России, Великобритании, Франции и Италии. Конференция проходила в Петрограде с 19 января по 7 февраля 1917 г. и была призвана выработать «общий план для кампании 1917 г.». Во время конференции в столичном обществе распространялись «слухи» о намерениях союзников взять русскую власть «под опеку», добиться от царя создания «ответственного министерства» и т. п. Союзники игнорировали или публично опровергали эти «слухи». Однако 4 февраля 1917 г. британский представитель лорд А. Мильнер подал

Николаю II секретную записку в которой рекомендовал назначить оппозиционных деятелей Земского союза и Союза городов, «совершенно не считаясь с официальными традициями, на высшие правительственные посты»[28 - Ольденбург С.С. Указ. соч. Т. 2. С. 231–232.]. Такова была официальная позиция правительства Англии, которое теперь, в разгар войны, прямо призывало царя изменить государственный строй и передать либеральной оппозиции контроль над исполнительной властью. До начала переворота в Петрограде оставалось 3 недели.

В условиях консолидации антиправительственных сил власти не имели ощутимой общественной поддержки. Лишь малочисленные и разобщенные дворянско-монархические организации в своих обращенных к царю адресах, записках и челобитных выступали против уступок либералам – «слабым сердцам» и «легковерным умам», за роспуск Государственной думы и ограничение политических свобод. Государь был «глубоко» тронут подобными, весьма редкими, верноподданническими заявлениями[29 - Там же. С. 230.]. Впрочем, вскоре выяснилось, что и престиж думского «блока» был довольно иллюзорным…

В своих отношениях с законодательными палатами Николай II пытался избежать крайностей. Он не собирался ни учреждать «ответственное министерство», ни возрождать неограниченное самодержавие. В рескрипте на имя председателя Совета министров князя Н.Д. Голицына, опубликованном 8 января 1917 г., царь обязал правительство проявлять «благожелательное, прямое и достойное отношение к законодательным установлениям» – Государственному совету и Государственной думе ради объединения усилий правительства и депутатского корпуса «горячим желанием довести войну до победного конца»[30 - Боханов А.Н. Николай II. M., 1997. С. 339.].

Тем временем политический кризис окончательно вышел за рамки формальных взаимоотношений Думы и правительства. В январе 1917 г. социал-демократическая [меньшевистская] по составу рабочая группа ЦВПК вела подготовку демонстрации под лозунгом: «Долой самодержавие!». Власти ответили репрессиями – в ночь на 27 января члены рабочей группы были арестованы. Гучков хлопотал перед премьером князем Н.Д. Голицыным о смягчении участи арестованных. Однако найденные у членов группы бумаги раскрывали крамольные планы социал-демократов.

Н.А. Маклаков

В начале февраля 1917 г. Николай II имел разговор с бывшим министром внутренних дел Н.А. Маклаковым о предстоящем созыве Государственной думы. Не заметив новых угроз, царь готовил меры на случай обострения конфликта с депутатами. Он поручил Н.А. Маклакову написать проект манифеста о роспуске Думы, если она продолжит борьбу с правительством. Слухи о выборах в новую Думу, об урезании прав Думы и даже о ее полном упразднении «при помощи нового государственного переворота» ходили в обществе, по свидетельству П.Н. Милюкова, с конца 1916 г. Тот же Н.А. Маклаков призывал монарха срочно приступить «к восстановлению государственного порядка, чего бы то ни стоило», и действовать решительно, ибо «смелым Бог владеет»[31 - Милюков П.Н. Указ. соч. С. 448.].

14 февраля 1917 г., в назначенный срок, сессия Государственной думы была открыта. В этот день ожидалось массовое шествие протестующих к Таврическому дворцу. Властям удалось предотвратить беспорядки, но в немногочисленных толпах было немало молодых офицеров и прапорщиков, которые вместе со студентами распевали «Марсельезу». Так началось стирание грани «между «казармой» и «улицей»»[32 - Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 244.]. В самом зале заседаний сохранялось спокойствие; речи деятелей Прогрессивного блока и внеблоковой оппозиции не отличались ни остротой, ни изобретательностью. Не был исключением и Милюков, который позднее и сам никак не мог вспомнить, «что и о чем» говорил[33 - Милюков П.Н. Указ. соч. С. 449.]. Публика была разочарована первым днем думской сессии. На следующий день гвоздем программы стала речь трудовика А.Ф. Керенского. Он критиковал Прогрессивный блок за отсутствие «воли к действиям» и призывал коллег начать открытую борьбу с царской властью. Правительство пыталось привлечь Керенского к ответственности за противозаконные высказывания и потребовало у председателя Думы стенограмму речи Керенского, но М.В. Родзянко отказал. Это породило новый, но сугубо частный повод для конфликта между правительством и Думой. Последующие прения были самыми «обычными». Думцы ограничились обсуждением текущих дел. В свою очередь, новый председатель Государственного совета И.Г. Щегловитов полностью оправдывал надежды царской четы. Он блокировал всякие политические прения, не давая оппозиционерам слово для «внеочередных заявлений»[34 - Ольденбург С.С. Указ. соч. Т. 2. С. 233–234.].

А.Ф. Керенский

И.Г. Щегловитов

Но если верховная власть крайне напряженно следила за происходящим в законодательных палатах, то лидер кадетов П.Н. Милюков наблюдал за думскими дебатами с большой долей безразличия и цинизма. «В эти дни главная роль принадлежала не Думе», – писал он в мемуарах. Впрочем, и в спасительной роли «русской общественности» [«общественных организаций»] Милюков также успел разувериться. Так, по его словам, руководимый князем Г.Е. Львовым Земский союз уже сказал «свое последнее слово», и лишь ЦВПК мог сыграть «более активную роль», но – исключительно благодаря «своей связи с рабочей группой» и «вследствие председательства А.И. Гучкова» с его «идеей дворцового переворота». Последняя «выдвигалась теперь на первый план»[35 - Милюков П.Н. Указ. соч. С. 449.]. Таким образом, расчеты думского «блока» были всецело связаны как с мобилизацией протестных настроений рабочего класса, так и с тучковским заговором.

Поэтому энергия лидеров Прогрессивного блока была направлена не на сотрясание воздуха в зале заседаний Думы, а на выработку стратегии и тактики захвата власти. Деятели «блока» приняли ряд принципиальных решений. Во-первых, они сошлись на том, что «переворот – не дело Государственной Думы», однако пожелали «определить роль Государственной Думы, если переворот будет устроен». Во-вторых, никто не сомневался в том, что «так или иначе Николай II будет устранен от престола». Новым монархом, по мнению «блока», должен был стать законный наследник Алексей при регентстве, «до его совершеннолетия», великого князя Михаила Александровича. «Мягкий характер» будущего регента и «малолетство наследника» считались «лучшей гарантией перехода к конституционному строю» [т. е. демократизации народного представительства и передачи ему контроля над исполнительной властью]. Но в ходе совещания вождей Прогрессивного блока с членами ЦВПК сначала все обратили внимание на таинственное «молчание» Гучкова как своего рода «доказательство его участия в предстоявшем перевороте»; а затем Милюкову и его соратникам было сообщено «в частном порядке, что судьба императора и императрицы остается при этом нерешенной». Для их отстранения от власти допускались разные меры «вплоть до вмешательства» размещенных в столице гвардейских полков, офицеры которых, как о том по секрету сообщили лидерам «блока», были связаны с Гучковым. Правда, такая залихватская откровенность членов ЦВПК несколько озадачила вождей думской оппозиции. Они, напротив, по свидетельству Милюкова, «ушли без полной уверенности, что переворот состоится», но в случае успеха твердо намеревались «взять на себя устройство перехода власти к наследнику и к регенту». Правда, остался «открытым» вопрос, «будет ли это достигнуто решением всей Думы или от ее имени или как-нибудь иначе». Милюков посетовал, что «самое существование Думы и наличность ее сессии в момент переворота не могли быть заранее известны»[36 - Там же. С. 449–450.]. Но это была лукавая отговорка. Либеральная оппозиция, готовясь взять власть, больше не нуждалась в думской трибуне и отводила старой Думе чисто переходную роль. Внимание Милюкова было сосредоточено на получении «поддержки общественных внедумских кругов»[37 - Там же. С. 450.].

Самый действенный катализатор переворота оппозиция видела в социальном недовольстве, главным образом – в рабочем протесте. Арест рабочей группы ЦВПК породил в конце января – первой половине февраля 1917 г. волну забастовок на фабриках и заводах Петрограда, которые сопровождались столкновениями с полицией. Несмотря на отмену шествия рабочих к Таврическому дворцу 14 февраля, «разум возмущенный» продолжал кипеть и ждал своего часа. Интеллигенция грезила «дворцовым переворотом» и «террористическими актами» против высокопоставленных лиц. Но ахиллесовой пятой правительства были экономические трудности столицы – рост цен, перебои с продовольствием и исчезновение предметов первой необходимости. Неудачи властей в продовольственном деле вызывали всеобщее «озлобление» жителей Петрограда, с первых дней февраля охранка докладывала об угрозе «голодных бунтов» и «анархической революции»[38 - Там же. С. 450–451.]. В те дни, по замечанию В.В. Шульгина, «во всем городе нельзя было найти нескольких сотен людей, которые бы сочувствовали власти»[39 - Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 251.].

Предчувствуя опасность, Николай II оставался в Царском Селе более двух месяцев – с 19 декабря 1916 по 22 февраля 1917 г. Разумеется, все это время Ставка в Могилеве жила без «Верховного вождя». Но и этого времени ему не хватило для принятия даже самых необходимых мер по поддержанию порядка в столице. На 2,5 млн жителей Петрограда приходилось всего 10 тыс. полицейских и солдат военных команд. Царь распорядился пополнить петроградский гарнизон 1-й гвардейской кавалерийской дивизией и морским Гвардейским экипажем. Но генерал В.И. Гурко, замещавший тогда М.В. Алексеева на посту начальника штаба главковерха, выполнил царскую волю лишь отчасти, так как не придал ей особого значения. Он ограничился присылкой немногочисленного Гвардейского экипажа. Николай II остался недоволен такой халатностью – отсутствие гвардейской кавалерии в неспокойной столице ставило режим под удар. Но откладывать отъезд в Могилев он более не мог. Как «Верховный вождь», монарх, невзирая на возражения императрицы и А.Д. Протопопова, должен был провести в Ставке хотя бы «некоторое время». Правда, уезжая, он обещал жене «вернуться возможно скорее»[40 - Ольденбург С.С. Указ. соч. Т. 2. С. 236.].

23 февраля Николай II прибыл в Ставку, где его вместе со штабом встречал недавно вернувшийся туда после лечения в Крыму генерал М.В. Алексеев. Впрочем, еще в день отъезда царя императрица Александра Федоровна направила вдогонку ему свое письмо с призывом «скорее» вернуться, чтобы руководить «министрами» и обуздать «ревущие толпы»[41 - Имп. Александра Федоровна – имп. Николаю II. 22 февраля 1917 г. // Платонов О.А. Терновый венец России. Николай II в секретной переписке. С. 649.]. Тогда же Государственная дума отвергла закон о Главном управлении [т. е. ведомстве] государственного здравоохранения, изданный царем в сентябре 1916 г. в обход законодательных палат – на основании 87-й статьи Основных законов. Так, не дожидаясь «переворота», думская оппозиция ликвидировала первое в России министерство здравоохранения, в котором страна особенно нуждалась в трудный период войны и которое возглавлял выдающийся врач – профессор Г.Е. Рейн. Идя на этот шаг, думцы демонстрировали непримиримую оппозиционность ненавистному им «самодержавию».

В Ставке Николай II узнавал от жены подробности протекания кори у детей. 23 февраля корью заболели цесаревич Алексей и великая княжна Ольга, 24-го – великие княжны Татьяна, Мария и Анастасия. Царь желал, чтобы корью благополучно переболели все его дети, которые тем самым приобретали необходимый иммунитет. В самом деле, в начале марта дети пошли на поправку; а труднее всех пришлось фрейлине императрицы А.А. Вырубовой – «Ане», она перенесла корь уже в зрелом возрасте.

Заботясь о заболевших, императрица не забывала напоминать мужу о происках думской оппозиции и заигрывавшего с ней британского посла Дж. Бьюкенена. Она высказывала надежду на то, что А.Ф. Керенского «повесят за его ужасную речь – это необходимо [военный закон, военное время], и это будет примером», и убеждала царя «быть твердым», а также срочно сообщить в письме к английскому королю «о Бьюкенене»[42 - Имп. Александра Федоровна – имп. Николаю II. 23 и 24 февраля 1917 г. // Там же. С. 650, 651–652.].

Дж. Бьюкенен

Однако Николай II избегал политических тем. В письме 24–25 февраля царь даже проговорился, почему он, полностью сосредоточивший в своих руках и дела управления Империей, и высшую военную власть, не перенес свою Ставку в Петроград, где монарху было бы гораздо проще справляться со своими многочисленными делами. Он признался жене, что проживание в Ставке избавляет его от изрядно надоевших государственных забот: «Мой мозг отдыхает здесь – ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания». Правда, на этот раз умчавшего в Ставку монарха настигли иные хлопоты, требовавшие сочетания военных и административных усилий. Из-за «снежных бурь» на юго-западных железнодорожных линиях над русскими действующими армиями нависла угроза «настоящего голода», который мог начаться «через 3–4 дня». Эту новость царь комментировал очень лаконично: «Ужасно!»[43 - Имп. Николай II – имп. Александре Федоровне. 24–25 февраля 1917 г. // Там же. С. 653.].