Тысяча шестнадцать дней

Он повел их с матерью следом за остальными, и чтобы хоть как то успокоить молодую женщину, заговорил о непонятных для Коськи вещах. Костя слышал слова про нападение, бомбовые удары, о которых за считанные минуты до взрыва передали машинистам по внутренней связи.

Константин всего не запомнил, лишь обрывки, пронесенные сквозь свою жизнь, как сокровенные знания. Он и еще пара подростков, лет через десять, процарапали их на стене. Всё, что осталось в памяти: “ Если за нами не придут…”, Пять лет не выходить, опасно”, “Черные дожди”, “Десять лет – ядерная осень, выждать”, “ Десять лет – ядерная зима…”, “Через 25 лет все вернется в норму”, “Выйти, когда деревья снова станут зелеными”.

И они все стали ждать. Задраили гермодвери. Включили аварийные генераторы. Вскрыли продуктовые хранилища.

Считали дни и года. Привыкли к замкнутому пространству. Научились экономить воду, еду и силы. Дежурили. Учили детей. Дружили. Влюблялись. Женились. Старились и умирали, передавая путанные знания как эстафетную палочку. Рождались и росли. Строили планы и работали. Мечтали о зеленых деревьях где-то там наверху и отчаянно пытались их найти при каждой вылазке.

Андрей был из тех, что родились уже под землей, и слабо представлял тоску старшего поколения по холодному и чужому верхнему миру. Каждый раз, поднимаясь по полуразрушенным ступеням неподвижного эскалатора, он пытался представить то, что ему описывали старики. Например, что лестницы двигались, или что наверху могло быть также тепло и уютно, как у них в отсеке.

Или что между серых развалин обрушенных зданий однажды вдруг он увидит что-то необычное, маленькое и хрупкое, тянущееся отростками к верху.

Сначала он даже подумал, что это трещина на стекле противогаза. Но потом понял, что это.

Андрей провел рукой в перчатке по отросткам с уплощенными тончайшими блинчиками, цветом схожими с образцовой меткой на рукаве, и те затрепетали.

“Так вот ты какое, зеленое дерево”, – подумалось Андрею и сердце его гулко застучало.

Рюкзак уже был полон находок и пришлось выложить треть, чтобы влез еще и раздвижной контейнер. Потом срезал отросток для исследования, поднял его и сквозь зеленые сплюснутые кусочки посмотрел на солнце.

Словно микроскопическая карта метро насыщенного яркого цвета была нарисована на каждом… “Листике” – вдруг вспомнилось ему название с урока.

“Когда деревья снова станут зелеными, ребята, – говорил им учитель, в прежней наземной жизни бывший музыкантом в переходе метро, – это будет значить, что атмосфера очистилась и на земле снова можно жить. И тогда вы выйдете наверх и начнете расчищать город…”

Андрей оглядел бесконечный горизонт вокруг себя с одной и той же картиной запустения рухнувшей цивилизации.

От привычной спокойной жизни под землей до неизведанной трудной на поверхности народ его убежища отделяло только это растение.

И тогда он положил срезанную веточку рядом с деревцем и отошел.

Мог бы затоптать, но что-то его удержало. Что-то, когда-то услышанное ранее о том, что процесс этот будет не остановить и земля очистится и зазеленеет.

“Но не сейчас. Не сейчас”, – струсил Андрей и почти вернулся знакомыми дорогами к своей станции. А потом вдруг вспомнил Саныча, что дежурил сегодня на входе в убежище. Сколько тому? Всю жизнь старик мечтал только об одном: увидеть, как земля наверху начала оживать. А вот ведь, пожалуй, так и умрет, не узнав про дерево.

“ Да едрит же…” – выругался на себя Андрей и вернулся за веткой. Упаковал её, сунул в рюкзак и уже с более легким сердцем дошел и спустился в подземку.

“Сразу ему не скажу, а то еще окочурится от переизбытка чувств. Вечером объявим вместе с начальником. А пока сделаю вид, что ничего не произошло”.

Ему стоило больших трудов не улыбаться и не броситься развязывать рюкзак и открывать контейнер прямо тут же на обработке, просто чтоб первым увидеть реакцию старика.

“Едрит твою кочерыжку, едрит твою кочерыжку”, – весело повторял Андрей любимую присказку старика Саныча, представляя, как озарится морщинистое лицо вечером на общем собрании.

Он шел по коридорам убежища прямиком к начальнику станции, неся в контейнере драгоценную ношу. Мимо выцарапанных древних скрижалей, напоминавшим маленькому подземному племени выживших о великом и славном будущем, “когда деревья снова станут зелеными”.

Как я провёл…

Привет, бро. Давно не общались. Не знаю, доведется ли еще. Возможно, аккумулятора хватит лишь на это сообщение. В общем, решил черкнуть тебе. Хоть мы и в ссоре.

Не знаю, увидишь ли ты это послание. Скорее всего, нет. Вероятно, кто-то из выживших найдет его. Или оно останется погребенным на веки вечные. В памяти потухшего гаджета. Пусть так. Мне же хочется думать, что ты рядом. Слева от меня, как в детстве.

Помнишь, как в школе учились? Сидели рядышком за последней партой. Заглядывали друг к другу в тетради. Мне было интересно, что ты старательно выводишь. Ты косился в мои каракули. Все время же соревновались друг с другом. С самого рождения, мать говорит.

Ну да, такими вот были. Дрались, а друг без друга не могли. Все равно ведь дружили, да?

А сочинение, помнишь, “Как я провел лето”? Лето было одно, а впечатления разные. Хоть и были мы всегда рядом. В то же время далеко друг от друга. Я считал тебя занудой. Ты меня – хулиганом. Я думал, что лучше тебя. Ты пытался доказать мне обратное.

Так и жили. В постоянном стремлении переплюнуть друг друга. Выпендриться. Обойти.

Признаю, ты тогда сильно вырвался вперед. Окончил школу с отличием. Поступил в летное.

Я же все никак не мог определиться. Мне было вовсе не до учебы. Отчаянно хотелось наслаждаться жизнью. Плыть под парусом. Путешествовать. Бесконечно пробовать себя. Искать свое место. Просто жить, понимаешь?

Как я провел то лето после выпускного? То самое, перед твоим летным училищем? Ну, ты же помнишь, да? Еще когда Марта не пришла тебя проводить? Догадываешься, почему? Я сказал кое-что Марте. Не важно, что это был поклеп. Любила бы – пришла бы. Ты же не обижаешься, верно?

Тебя это не сломало. Ты упрямо шел своей дорогой к мечте. И исполнил её. Сначала сдал тесты. Потом экзамены и нормативы. Видишь, я в курсе. После истребителей перешел на ракеты. Об этом мне говорили постоянно.

Предки гордились тобой. Да что там родители! Весь городок стоял на ушах. Еще бы, наш земляк Гордеев в космосе! Фамилия прогремела тогда на весь мир. Даже мне немного перепало от той славы. Хоть я и говорил: “Не мое!”

А когда все достало, я не сдержался. Сейчас-то уже нет смысла скрывать. Я съездил к тебе домой в Королев. Галка твоя, помню, тепло встретила. А я ей открыл глаза на тебя. На твою вечную тайную любовь к Марте. Я не сказал, что Марта в прошлом. Да Галка и не спрашивала. Поплакала, собрала чемодан и ушла. Я даже помог ей вызвать такси.

Я остаюсь при своём мнении. Если бы жена любила – она бы вернулась. Я знаю, ты тяжело переживал развод. Переключился на сборы, тренировки и испытания перегрузок. А потом снова полеты, полеты, полеты. Вечный одиночка, погрязший в своей работе.

Я же уходил в полный отрыв. Один из нас должен был уметь наслаждаться! Мать говорила, что я прожигатель жизни. Сейчас это звучит даже несколько иронично. Просто у меня тогда тоже был план. Я стремился к удовлетворению. Хотел достичь нирваны и понять суть счастья. Меня кидало из религии в религию. А потом в полное неверие и нигилизм.

Я перепробовал все алкогольные коктейли. Я был завсегдатаем злачных мест и борделей. Я кидался из одной авантюры в другую. Все время в драйве и навеселе. Не жалею, но гордиться особо нечем.

И знаешь, что меня тогда очень бесило? То, что родители ставили тебя в пример. То, что я сам чувствовал твое превосходство. То, что пытался дотянуться до твоего космоса. Но все глубже падал на самое дно.

Ты же звонил, а я блокировал вызовы. И на своем, и на родительских телефонах. Мне было невмоготу слышать твой спокойный голос. Такой вот неудачник под тенью звездного брата.

Знаешь, когда все встало на свои места? Буквально недавно. Тогда, когда я прочухал, что творится. Когда первый ядерный взрыв сотряс горизонт. Я тогда как раз вышел из дома. И сразу увидел вдалеке облачный гриб. Схватил в охапку предков. Рванул в советское бомбоубежище в глубине леса. Мы спускались сюда как-то в детстве. Помнишь? Хватило дня, чтоб заполнить его самым необходимым. Единственно стоящее, что я сделал в жизни. Я про спасение отца и мамы.

Так мы и засели здесь словно тараканы. Глубоко под землей. В ожидании спасения и прекращения ада. Зная, что наверху Судный день и Чистилище.

Сейчас сижу в полумраке и пишу тебе. Ты где-то сверху над пылающей планетой. В бесцельно плывущей по орбите станции. Без связи. Без возможности вернуться. Смотришь, как родина превращается в выжженную землю. И впервые мне жаль тебя, брат. Ведь ты мучаешься в неведении. В отличие от меня. Я-то знаю, что мои все живы.

Вот что, бро. Давай постараемся оба выжить. Нам будет, что рассказать друг другу. Ты поделишься потом, что видел в иллюминатор. Я – как отбивались от полчищ насекомых. Жарили крыс. Фильтровали грязную воду. Как я держал плачущую мать за руку. Слушал, как она молится. А еще, как отец строил планы спасения. Я впервые соглашался с ним во всем. Научился жить с ними в мире и согласии.

Не верится, что раньше было иначе. Когда-то я рвался дальше от них. Дурак. Сейчас запоздало дорожу каждой минутой. Просыпаюсь среди ночи и прислушиваюсь. Укрываю одеялами. Щупаю пульсы. Долго смотрю на них. Вспоминаю прошлое. Размышляю обо всех нас. Особенно о тебе, бро. Мне вдруг незачем стало быть лучшим.

Мой мир вдруг внезапно лопнул, как орех. Осталась лишь сердцевина. Снова лишь самое главное: папа, мама и ты. Как в детстве. Мать жарит оладушки. Отец возится с великом. Мы делаем уроки. Ты, как всегда, слева, ближе к сердцу. Заглядываешь через плечо в мою писанину. Сопишь над ухом. Я даже слышу твой голос. Спрашиваешь, какое сочинение задано. Я хихикаю и закрываю ладошкой часть выведенной строки “Как я провел…” Ты смеешься и пихаешь меня в бок. Мне ни капли не больно.

“Я понял! Я понял!” – кричишь ты. Разворачиваешь свою тетрадку и пишешь ровные буквы.

Только это и делает меня счастливым. Вот эти мгновения.

Пожалуйста. Брат! Давай начнем все сначала.

Сразу после Апокалипсиса.