Лилии и Маяки

© Волга Муталиева, 2019

ISBN 978-5-0050-1575-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лилии и Маяки

И сны ее ярко-терракотовые! И мгла заволакивает ласковое побережье в мелкую рябь и блики уходящего в облака солнца. И воздух, словно молоко буйволицы, полупрозрачный, теплый, нежнейший, расслабляющий и наполненный приятными ожиданиями наступающего вечера.

За окном хижины раздался резкий рокот мотоцикла, один громкий завершающий торможение выдох и его заглушили.

– Ну вот, он теперь наш на все эти дни, дорогая Кэт! – громогласно и немного пафосно, внеся за собой всю будущую разноцветную и разноголосую феерию отпуска сообщил Хэм, входя в бунгало.

На нем полуистрепанная майка цвета оливок с пикантными микроскопическими дырочками, хлопчатые бермуды с карманами, набитыми разного калибра нужностями и мелкими природными находками, и кроксы с джибиттсами-флажками. На голове шапочка из каннабиса. В ухе замечательно-пиратское кольцо из серебра. У него восхитительный баритон, громкий, смелый, отчетливый, он не боится заявлять миру о том, что рождается у него внутри, он весел, счастлив, неимоверно талантлив, его ум пытлив, его натура порывиста, он часто неуправляем. Он как стихия: сильный, мощный, тяжеловесный, иногда беспардонный, страстный, инициативный и, при этих качествах, романтичный, чуткий и любящий.

И это все о нем. О том дивном герое, который увез силком Кэт из промозглого города печали и тоски, страха и ненависти, от работы и слепящего компьютера, примитивных излишне интимных вопросов коллег и шумных соседей. Просто взял и выволок в охапку нужные туалетные принадлежности, пару купальных костюмов, аптечку (он знает, что она без своих привычных предметов первой необходимости не покидает столицу), сумочку с документами и их копиями, ванночку для льда и любимый проигрыватель. Кто бы мог догадаться, что визу, которую можно получить без личной подачи тоже сделал Хэм. Все приготовления он взял на себя. Даже запомнил с прошлого раза, какой гостевой дом понравился Кэт!

Заранее списался с хозяином, договорился на тихий домик в сочных зарослях, с комфортабельными креслами у входа, со столиком из мангового дерева. Подальше от кухни и шумных мальчишек, играющих в самую жару в крикет. Они работают весь сезон с утра до вечера в этом поселении для людей из мира уставших глаз, истрепанных нервов, надломленных психик, искалеченных поясниц.

В хижине только самое необходимое: огромная мягкая кровать с балдахином, две тумбочки, малогабаритный холодильник, столик и кресла, металлический шкаф-сейф с висячим замком. В туалетном помещении душ для ног и обычный, маленький бойлер, унитаз, умывальник и небольшое обшарпанное зеркало.

Ничего лишнего. Все натуральное.

Крыша из плотно уложенных листьев пальмы. Стены из бамбука. Дверь из фанеры с набитыми планками и огромным скрипучим засовом с амбарным замком. Окошечки-бойнички, пропускающие скудные, но невероятно живописные бойкие и острые лучи солнца. По ночам естественная вентиляция, звуки скачущих галок по крыше, падающие то тут, то там созревшие кокосы, за стенками шорох барсуков и грызунов, юркие пробежки которых по началу пугают. И только маленькие черные фекалии оставляют приветственный след от их ночного променада по бетонному каркасу этого нехитрого укрытия для парочки влюбленных.

Вместе с Хэмом в наполненную благовониями атмосферу бамбуковой комнаты внесся резкий запах местных сигарет. От его рук также пахло. Он потрепал Кэт по волосам, уху и скуле и наклонился за поцелуем: «Ты готова ехать скупать местные образцы фэшн-индустрии?»

Кэт, брюнетка с коротким каре, завернутая во влажное полотенце после принятия оживляющего душа, валялась на кровати и дописывала сообщение о благополучном приземлении и вселении.

– «Целую, обнимаю! До связи!» – пропела она своим отпускным голоском. Стремительно обвивая голыми руками шею Хэма, она прижалась к нему и нарочито преувеличенно смачно поцеловала его. – Пара минут и можно отправляться, мой капитан!

Он вышел за дверь, уселся в кресло. В ожидании Кэт осмотрел прилегающую территорию, остался доволен, улыбнулся и принялся раскуривать сигаретку нирдош. К нему подошел местный пес, черный, лохматый, с белой манишкой, вислоухий, в ошейнике. По глазам Хэм понял, что перед ним тот еще прохиндей, и погладил его пыльную шерстяную спину: «Ууу, бродяга! Будем знакомы! Как ты тут поживаешь? Хорошо ли кормят?»

Вышла Кэт. На ней был белый марлевый сарафан до пят, босоножки на плоском ходу из зеленых и розовых широких резинок и дюжина разновеликих тибетских браслетов. Браслеты звонко колотились друг об друга при любом движении ее руки. И эти звуки, без стройной правильной мелодии, пробуждающие что-то глубоко внутри их сердец, совпадающие с музыками их душ и настроений, сонастроили обоих с местом, деревьями, шелестящими вдруг в унисон с этими кругляшками из срезов горных пород, обрамленных в бронзу, а также с долетающим едва-едва до их жилища рокотом морского прибоя и стерео-голосами пляжных кафе. Мгла скрывала палящее солнце, воздух приобретал оттенки молочной взвеси с тонкого помола ананасами. Все вокруг трепетало жизнью, обильно угощая туристов своими дарами и восстанавливая их спокойствие…

Хэм вел мотоцикл по дороге, иногда то раскатисто заливаясь, то обращая внимание Кэт на интересные детали по обеим сторонам. Они смеялись вместе над своими шутками по поводу дорожных знаков, от чрезмерно частых подскоков на лежащих полицейских, немного с непривычки шарахались от пронзительных клаксонов отходовозов, разукрашенных, как будто надвигается цирковая машина, набитая клоунами. Кэт цепко обнимала его сильную спину, иногда поглаживала его накачанный пресс, по-детски мостила свой подбородок на его плечо и издавала смешные дребезжащие звуки. Колеса рассекали сумерки. Наступающая прохлада приятно соприкасалась с кожей их тел, встречный ветерок требушил марлевый подол и играл с неприкрытыми и незаколотыми волосами. Гул мотора, как ни удивительно, убаюкивал своим постоянством, изредка меняя тональность при торможении или ускорении, смешивал в однородный коктейль этих двоих, асфальтовое покрытие, звучание природы, брызги уходящего жаркого дня и обрывки разных языков и тембров.

Браслеты звякнули, когда они остановились возле улицы с многочисленными лавочками. И это было той самой вишенкой на приветственном тортике или в стаканчике с шотом. Команда с неба «К отдыху!» была отдана окончательно и бесповоротно. Хэм и Кэт пошли на дно иллюзии свободы и простора, ничегонеделания и ежедневного нового познавания друг друга.

2

– Где оставим наш байк, Кэтти? – прошумел Хэм. – Смотри-ка на это!

Он размашисто указал рукой на море из разноцветных скутеров и мотоциклов. Громада из пластика, резины, металла с разными историями, целями и ценностями, выставка достатка и амбиций, человеческая комедия в технике и инструменты достижения положения в сложной иерархии прибрежного штата.

Их зеркала и металлические детали отражали набегающие волны, как вольные пляжные собаки, слизывавшие мусор дневного нашествия людей, да кусочки звездного свечения с иссиня-черного неба, а еще песчаные замки, устоявшие в массовом танцевальном трайбле на закате, и кое-где мерцали огни далеких лодок, качающихся в водах Аравийского моря.

За один только этот вечер Кэт утратила свою обычную городскую тревожность, собранность, стремление многое или почти все контролировать, везде вникать в суть и решать сложные ситуации; она превратилась в мягкую замедленную женщину, которая не борется за сильную позицию, которая отдает принятие решения мужчине, которая не напрягается по пустякам и из-за отсутствия места на парковке.

– Сейчас что-нибудь найдем, дорогой! Скутеры стоят прямо на песке, можно немного увеличить границы стоянки. И нам ничего за это не будет! – озорным звенящим смехом ответила она ему, обняла его за талию и чмокнула в колючую щеку. – Мне так сейчас хорошо! Давай где-нибудь бросим мотоцикл и поспешим найти столик в «Морском коньке». Скоро все начнется!

Они на минутку растаяли в вечерней темноте, обнявшись и обменявшись искрящимися взглядами.

Все пахло той книжной пресловутой свободой, о которой часто рассуждали молодые писатели Парижа прошлого столетия за рюмочкой абсента. Теплый ночной воздух был пропитан вседозволенностью, безнаказанностью и недостижимой нигде в другом месте абсолютной безответственностью. А люди в этом плавали, как золотые одурманенные рыбки, делая ротиками «ом-ом», и оттягивали момент выныривания в очень далекую недружелюбную реальность.

На входе в кафе их встретил щуплый, но высокий официант и предложил места за столиком. Места были не у самой сцены, но со своими преимуществами. Кэт сразу же скинула босоножки и устроилась с ногами на диванчике, подобрав длинные просвечивающие полы сарафана. Браслеты громыхнули туда-сюда, а их хозяйка прильнула к основательному плечу своего спутника. Ей так и хотелось все время трогать его, повисая на его руках, плечах или шее. Хотелось стукаться об него бедром или таранить его болтающимися руками, хотелось придуриваться и не обращать внимания на условности и возраст. Что она и делала при любой подворачивающейся возможности. Хэм снисходительно улыбался, понимая, что если и он отпустит все сдерживающие резоны, то их пара будет смотреться инфантильными неадекватными европейцами на Ривьере. Поэтому он корчил из себя взрослого человека. Пока не понял, что он никому ничего не должен и приехали они именно за тем, чтобы поддаться всем внутренним порывам и выгулять своих внутренних детей, глотнуть бесценной свободы хотя бы эпизодом-отпуском. А кто их осудит? Сюда все приехали за этим. Остальная часть людей обслуживает эти желания и очень четко понимает, что высказывать свои оценки и неудовольствия себе же дороже. А, может, эти люди сохранили в себе внутреннего ребенка и совсем не боятся жить с ним на виду у всех, может, это часть менталитета и культуры.

Они изучили меню и сделали заказ. Ей спринг роллы, коктейль «Пина Колада» и мороженое с шоколадом. Ему скворчащий сиззлер с курицей, местное виски Paul John и маленькое ведерко со льдом. Через минуту на столе оказалась большая бутылка с водой и стаканы.

Свет в зале приглушили. А фоновая музыка, лившаяся со всех сторон, стихла. Трясущийся старикан-европеец с красными щеками и рыхлым носом хорошо и регулярно поддающего человека, одетый в гавайку и светлые шорты, в шлепках и в улыбке вышел в центр объявить начало программы. В микрофон он прокричал с мастерством ринг-аннонсера название музыкальной группы, откуда они и пересыпал объявление парой местных шуток на алкогольную тематику. Все столики были заняты. Вокруг курили разное. Все люди улыбались, лоснились и блестели красной кожей, все были одеты в одной манере – свободные хлопковые штаны на завязках и растянутые майки с ведическими принтами. Многие без стеснения скидывали обувь и под столами образовывались непарные и разноразмерные нагромождения вьетнамок, шлепок, кроксов и слипонов.

Заиграла музыка. Четыре парня из разных концов Земли исполняли мировую нетленку с профессионализмом, запалом и харизмой. Веселело, клубилось и голоса повышались.

В этом интернациональном муравейнике были все: молодые, взрослые, старые; белые, желтые, черные, хоть и почти все красные от дневного изнурительного загара; были трезвенники, были наркоши, были алкопутешественники, была бомж, спали дети в колясках, работала в ноутбуке жена аннонсера; на заднем плане коптила сковородками и зажаривала во фритюре кухня, бармен ухитрялся смешивать правильные ингредиенты коктейлей, ледышки летели во все стороны бара и рассыпались на мельчайшие капли холодной воды. Юбки, штаны, бермуды, голые ноги месили воображаемое тесто из всевозможных составляющих, никто не оглядывался на стерильность, допустимость, осторожность, жирные и мокрые пятна. Никто не шипел на табачный дым и пары рома, никто не жаловался на шум и невозможность беседовать. Все собравшиеся, как единый многосложный организм с несколькими головами существовал, радовался музыке, праздновал жизнь и ликовал, воспевая момент. Жизнь в моменте! Все тела трясло и подбрасывало всем известными песнями, фонарями светомузыки, все вибрировали и отражались друг в друге. Мирно. Светло. Емко. Отдавая сгусток положительно заряженных эмоций в среду. Обмениваясь на отражения благожелательных улыбчивых глаз и сообща выкрикиваемых английских слов песен.

Принесли еду.

Мороженое беспощадно превращалось в молочный коктейль, смешивалось с шоколадом и расплывалось в коричневую бесформенную жидкость по креманке. Обнаружились фруктовые кусочки: сплошь ананасы, папайя, манго, апельсины и крайне иногда яблочные хрустящие дольки. Ели вместе, наскоро, чтоб ухватить эффект охлаждения. Официант-хитрюга, опытный халдей, принес уже сразу две ложки, чтобы гости не вылавливали его по всему взбудораженному музыкой и танцами залу и ему не пришлось повторно бегать.

В редчайшие минуты спокойствия от беготни с подносом официант Ананд подпирал затылком деревянную стойку и упрямо нажимал кнопки мобильного телефона. Ему не была интересна вся эта туристская бездна беспощадно сгорающих эмоций, выкрики известных припевов, флирт на танцполе и дым, окутывающий сцену. Ананд играл в «Тетрис» на раздевание допотопно нарисованной едкими цветами девушки в стиле аниме.

Музыканты наяривали все интенсивнее, они уже скинули пиджаки, с лиц капал пот, глаза изрыгали ритм и пламя!

Даже жена владельца «Морского конька» закрыла ноутбук и уже еле сидела в кресле первого ряда, отхлебывая пиво и пританцовывая ножкой. Ее багровый муж пил огромными стаканами, неосмотрительно смешивая пиво и ром, следом виски с товарищами из другого конца бара, потом снова ром с музыкантами в коротких перерывах между треками, и снова освежался охлажденным пивком с супругой. Его руки исполняли трясучку человека в агонии. Казалось, еще стаканчик, и его увезут в госпиталь Хирабхай Мемориал. Ближе к полуночи затряслись и коленки, и его жена на танцполе. Гитарные рифы вырезали любого бездействующего в зале, поднимали и затягивали, как тягун, опасное для пловца прибрежное течение. Музыка смешалась с алкоголем, сигаретами, маслом для жарки, уставшими фруктовыми нарезками и влажными поцелуями публики. Все бултыхалось в миксере пляжного бара «Морской конек», подача была безостановочной, лед в стакан этого грандиозного коктейля залетал откуда-то из-под крыши, босые и полуоголенные люди скакали и пели, запивали ночной жар и терлись потными и сладкими руками, прилипали и накалывались ногами, обнимались и фотографировались.

Кэтти к тому времени уже не знала, как избавиться от длины сарафана, так и сяк пыталась завязать и закрепить подол, боролась с ним время от времени, иногда забывая о духоте и помехах. Ее руки больше часа изображали свои собственные вертикальные танцы, символические движения и манящие взмахи. Ноги, как пружины, подкидывали ее фигурку вверх, выше и ниже, левее и правее, вокруг своей оси, навстречу в разомкнутые объятия Хэма. Он периодически делал остановки, усаживался на диванчик, покуривал и довольно наблюдал за ней, радостно и уже хрипло распевающей развеселые шлягеры и выпивающей ледяную «Куба Либре». Она вела себя как совсем девчонка, школьница, убежавшая от родительского контроля. Хэм любовался ее танцевальными па и как будто бы фуэте, наслаждался тем, что она захлебывается счастьем ничегонеконтролирования, просто живет в ритме испанской гитары и всеобщего как будто бы грехопадения, плещется в алкогольных парах, не задетая дымом марихуаны.

Он снял несколько видеороликов, чтобы вместе посмеяться за завтраком. Кэт настаивала на фотографиях. Они сделали много умилительных фотографий с пьяными глазками, страшными рожами, к ним примыкали разухабистые старички, размахивали косами парни-акробаты. Вся эта мешанина отдыхающих отдавала команды на своих языках, управляла группой, смотрящих в объектив, обнимала за скользкие шеи и пыталась застывать в гимнастических этюдах.

Утро обещало быть и трудным, и веселым, и шумным.

Выступление ансамбля заканчивалось несколькими медленными композициями. Хэм ловко и осторожно вытащил Кэтти из толпы счастливых танцующих собутыльников, притянул к себе, обнял и поцеловал в лоб: «Какая же ты еще девочка. И я так сильно тебя люблю!». Они покачивались в объятиях еще несколько минут под угасающую мелодию. Она остывала от диких танцев, он разогревался от осознания своего счастья и удачи, которая ему улыбнулась после долгих лет неудач на любовном фронте. Мысленно он благодарил небеса за шанс быть с ней.

Концерт был окончен, аплодисменты не затихали, все возможные бисы были исполнены. Хозяин бара посапывал в кресле первого ряда столиков. Его жена объявила артиста, играющего на ханге медитативный репертуар. Музыканты зачехляли инструменты, собирали предметы одежды, в порыве разбросанные по всей сцене. Посетители допивали напитки и докуривали свои нирдоши.

Звуки ханга подгоняли Кэт и Хэма на поиски мотоцикла на пляже.

Стала различимой кромка моря и неба. Лодки погасили свои фонари. Светало.

Хэм расплатился с Анандом, оставив щедрые чаевые. Официант пожелал спокойной ночи. Проверили, ничего ли не забыли на диване. Обнявшись, вышли в холодный белый песок засыпающего Арамболя.

3

Звук мотора разрывал в клочья гоанское безмолвие. Хэм протрезвел и слегка озяб в предрассветной прохладе от ветра с гор и низин. Кэтти жалась к нему что есть сил, крепко сцепив руки у него на груди, лепетала всякие смешные шуточки и пересказывала обрывки услышанных сплетен поселка, в котором они теперь будут жить какое-то время. Их смешки и междометья улетали длинным многоточием в ночную тишь, растворяясь в оливково-оранжевом небе, таком чудесном, таком ароматном, таком безветренном и наполненным предвестниками давно забытого счастья.

Хотелось, чтобы турне не заканчивалось никогда! Быстрые остановки на дозаправки и привалы в безлюдных местах, романтические ночные купания и пляжные посиделки в пледах с верблюжьим сыром в наане и бутылочкой вина Sula на ужин у потрескивающего костра, игра на табле, жаркие объятия и много-много разговоров обо всем. Это все, о чем они мечтали на ближайшие недели.

– Хэмми, а погнали кататься по неизвестным нам дорогам!? Поехали туда, где живет местное население, а не тусуются экспаты!? – и она указала ладошкой в сторону Большого Баньяна и фермы подальше от моря.

Становилось все холоднее, ветер усиливался. Хэм поддал газу и мотоцикл устремился к огромному раскидистому, казалось бы, миллион лет растущему, видавшему на своем веку не одну тысячу влюбленных и все еще тянущему свои ветви из всех возможных мест и разломов навстречу жизни, небу и воде. Некоторые воздушные корни образовали за это время новые деревья.

И два замерзших европейца, заглушив двигатель, сошли в сказочной и жуткой роще из множества сухих и полуживых щупальцев. Кое-где пробивались скрюченные листочки, где-то болтались яркие веревочки на исполнение желания. В замысловато образованных туго переплетенными ветвями дуплах едва обозначалась ночная жизнь местной фауны, местами доносился шорох и треск сухостоя, взмах крыльев и экстренное взмывание ввысь разбуженной летучей мыши. По земле изредка пробегала волна в высохшей листве и шевелилась трава, опутанная паутиной, трепетали мелкие жучки и стрекотали хищные лжекузнечики.

В обычной своей жизни Кэт всегда боялась насекомых и ни за что на свете бы не полезла в темноту зарослей. Ром выветрился пока они неслись по шоссе с болтовней и ласками. Теперь они поддались жажде любопытства естествоиспытателей, страх разлетелся в пыль и осыпался при торможении на бетонное покрытие перед входом в чащу. Глухо заухала сова. И это ночное послание разлетелось по полям вокруг баньяна. Символ-предостережение чрезмерно отважным иностранцем, вторгающимся в ночной мир природы.

– Кэт? – бравурно позвал Хэм. – А ты знаешь, что совы считаются покровителями ночи в Индии?

– Нет, дорогой, конечно, не знаю… – что-то хрустнуло под легкой ножкой девушки, и она устремилась прильнуть к широкой груди своего любовника. – Мне страшно, Хэмми…

– Местное население верит в то, что совы – посланцы загробного мира и являются провожатыми в царство мертвых.

В тот же миг та или уже другая сова расхохоталась на всю округу. И этот демонический хохот с басовитым подухиванием погнал Кэт прочь из-под зарослей. Она успела лишь ухватить похолодевшей рукой огромную ладонь Хэма и потащить его за собой с неженской силой. Под сандалиями гулко хрустело, нити пожухлых и гниющих трав застревали между пальцев, брошенные фантики из фольги от съеденных туристами конфет усиливали охвативший ее ужас своим мерцанием. Она волокла огромного тяжеловеса через висящие с неба лианы, не обращая внимания на брезгливость, охотящихся пауков и, возможно, дремлющих пресмыкающихся. Выскочив на свет, к мотоциклу, Кэт уткнулась в грудь Хэма и разрыдалась.

Он сжимал ее костлявую холодную спину, все крепче и крепче, приговаривая: «Милая моя, ничего-ничего, ничего страшного, все в порядке, я с тобой!». Когда слезы высохли на ее щеках, он расцепил объятия и растер ее голые озябшие руки и затем ноги. Ее распухшие от плача глаза заблестели, как будто волшебник надломил капсулу с ромом у нее внутри и кровь мгновенно разгорячилась, ускорила свой бег по венам и сосудам, ударила в самое сердце и, оттолкнувшись, взмыла страстью к губам Кэт. Она жадно стала целовать его щетину, рот и щеки. Он отвечал взаимностью и успевал говорить ей нежные слова, порывисто гладил ее плечи, спину, запускал пальцы в лохматое каре. Их учащенное дыхание переплелось и заглушило все эти пугающие уханья птиц и стрекотание в листве. Могучими ладонями он обхватил талию Кэт и жаркое слияние унесло их реальность в параллельное измерение.

Когда Кэт разомкнула глаза и навела резкость, было утро, очень раннее и туманное, просматривались поля, воздух покалывал своей свежестью, птицы завели свое чириканье и обезьяны будили своих собратьев-сонь в кронах деревьев, растущих где-то посреди фермы. Деревня наполнялась новой жизнью, свежестью и звуками движения.

Хэм еще раз поцеловал ее, встал на ноги и подал руку своей трусихе. Они поскорее натянули одежды, прибрали прически ладонями, растерли глаза и прополоскали рты. Очень хотелось позавтракать и завалиться спать в теплую постель!

Большой Баньян исчезал в зарослях высокой травы за поворотом.

В поле завелся трактор. Компания женщин в сари под зонтами, гуськом идущая по своим делам, заголосила и забулькала переливчатым громким смехом. Мотоцикл Энфилд, оставляя след протектора на влажной земле, с превышением укатил в туристическое поселение. Любовников гнал животный голод и усталость бессонной ночи. Все страхи были забыты.

4

Они долго искали ключ от своего домика. Наконец-то, открыли дверь и вошли. Вещи были разбросаны, полотенца скомканы на креслах, обувь из той зимы, откуда Хэм высвободил Кэт так неожиданно и так настойчиво, покоилась в пакетах под столом, гудел холодильник и солнечные лучи из окошка в уборной прорезали тяжелый недосып своим бодрым острием. Двери между спальней и санузлом в хижине не было и не предусматривалось. И это был еще один пункт, который нужно было преодолеть и принять навязываемую обстоятельствами близость.

– Налить тебе согревающей микстуры? – жизнерадостно предложила Кэт, потянувшись в металлический шкаф, с визгом и лязгом отворяя тяжелую дверь и доставая пластиковую плоскую бутылочку рома Old Monk. – Два кубика льда?

– А не рановато ты начинаешь вечеринку, золотко мое? – так же жизнерадостно и поощрительно согласился Хэм, предостерегая ее трубным голосом. – По-моему, душа моя, ты поддалась моему тлетворному влиянию и уже не бранишься за рюмочку по утрам.

При этом он удалился в туалетный отсек и неловко громыхнул унитазной крышкой. Последующие минуты он насвистывал какой-то бравурный мотивчик, а затем донеслись звуки смыва. У Кэт глаза полезли на лоб, она растерялась и не знала, как правильно среагировать на произошедшее.

«Он бы еще чиркнул спичкой и расположился на унитазе за более весомым занятием!» – мысленно возмутилась она, качая головой, как это делают местные жители.

На этот раз не было сил разбираться или говорить об этом… сближении. Очень хотелось есть, пить, постоять под душем и потом завалиться на кровать. И спать. Долго. В тишине. И без снов.