– Не так! На коленках, как следоваит! Жиган стал на колени и начал говорить. Что он говорил!
Сидевший неподалеку старик-фальшивомонетчик даже не выдержал, плюнул:
– Тьфу, ты! Паскудники! Паренек хохотал во всю глотку.
– Ну, теперича вот, по-порядку, на! Он подал ему половину ложки.
– Будет, что ли?
– Слава Богу, Бог меня напитал, никто меня не видал, а кто видел, не обидел, слава Богу, сыт покуда, съел полпуда, осталось фунтов семь – те завтра съем, – причитал жиган.
Паренек держался за животики:
– Ой, батюшки, уморил, проваливай!
Следующим был добродушнейший рыжий мужик с улыбкой во весь рот.
– Ах ты, елова голова! – приветствовал он жигана. – Хошь, я в тебя баланды этой самой сколько хошь волью? Желаешь?
– Влейте, дяденька!
– Подставляй корыто!
Жиган поднял голову и раскрыл рот. Мужик захватил полную большую ложку баланды, осторожно донес и опрокинул ее в рот жигана.
У того судорогой передернуло горло, он закашлялся, лицо налилось кровью.
– Отдышится! – сказал мужик, улыбаясь во весь рот.
Жиган кое-как прокашлялся, отдышался и подошел к следующему.
Это был фальшивомонетчик, степенный старик, занимающийся в тюрьме ростовщичеством.
– Угостите, дяденька!
– Прочь пошел, паршивец! – с негодованием отвечал старик.
– Только и всего будет?
– Говорят, отходи без греха…
Жиган упер руки в боки.
Вся камера превратилась во внимание, ожидая, что дальше будет.
– Ах ты, асмодей асмодеевич! – начал срамить жиган старика. – На гроб, что ли, копишь, да на саван, да на свечку…
– Уходи, тебе говорят!
– Да на ладан, да на место. Скоро тебе, асмодею асмодеевичу, конец придет, сдохнешь, накопить не успеешь…
– Уходи!
– Сгниешь, старый черт, с голода сдохнешь…
Но в эту минуту жигана схватил за шиворот вернувшийся из кухни с кипятком поддувала асмодея асмодеича.
– Пусти! – кричал жиган.
– Не озорничай!
– Бей его! – словно исступленный, вопил старый ростовщик.
Огромный верзила поддувала изо всей силы хватил жигана по уху.
– Бей! Бей! – кричал старик.
– Так ты вот как?! Вот как?! Жиган поднялся было с пола, но поддувала сгреб его за «волосья», пригнул к земле и накладывал по шее.
– Бей! Бей! – орал остервеневший старик.
Каторга хохотала.
– За-акуска! – тряс головой и заливался смешливый паренек.
А ведь иван сказал правду: этот жиган действительно прошел шесть классов гимназии…
Я часто, бывало, спрашивал: «За что вы так бьете этих несчастных?» – и всегда мне отвечали с улыбкой одно и то же:
– Не извольте, барин, об их беспокоиться. Самый пустой народ. Он на всякое дело способен!
Из них-то и формируются сухарники, нанимающиеся нести работы за тюремных ростовщиков и шулеров, сменщики, меняющиеся с долгосрочными каторжниками именем и участью, воры и, разумеется, голодные убийцы.
Шпанка
Шпанка – это Панургово стадо, это задавленная «масса» каторги, ее бесправный плебс. Это те крестьяне, которые «пришли» за убийство в пьяном виде во время драки на сельском празднике; это те убийцы, которые совершили преступление от голода или по крайнему невежеству; это жертвы семейных неурядиц, злосчастные мужья, не умевшие внушить к себе пылкую любовь со стороны жен, это те, кого задавило обрушившееся несчастье, кто терпеливо несет свой крест, кому не хватило силы, смелости или наглости завоевать себе положение в тюрьме. Это люди, которые, отбыв наказание, снова могли бы превратиться в честных, мирных, трудящихся граждан.
Потому-то и иван, и храп, и игрок, и даже несчастный жиган отзываются о шпанке не иначе, как с величайшим презрением:
– Нешто это арестанты! Так – от сохи взят на время.[28 - «От сохи на время» – так называются, собственно, невинно осужденные. Но это презрительное название каторга распространяет и на всю шпанку.]
Настоящая каторга, ее «головка»: иваны, храпы, игроки и жиганы, – хохочет над шпанкой.
– Да нешто он понимал даже, что делал! Так – несуразный народ.
И совершенно искренне не считает шпанку за людей:
– Какой это человек? Так – сурок какой-то. Свернется и дрыхнет!