Знаменитая русская

Топятся, обыкновенно, люди, которые не хотят, чтоб их труп был найден.

Это способ более или менее верный скрыть свой труп.

И для человека, который хочет, чтоб его труп был узнан и похоронен непременно в известном месте, этот способ самоубийства самый неподходящий.

Сами факты находятся в противоречии со словами, и мы можем смело сказать, что тут было покушение на шум, а не на самоубийство.

– Но позвольте! Не слишком ли далеко вы заходите в своём отрицании? Учиться не училась, покушения на красоту никакого не было, было только желание порисоваться, обратить на себя внимание: «Вот я какая!» Покушения на самоубийство тоже не было…

Я даже думаю, что никакой Веры Жело на свете не существует.

Мне всё время кажется, что это «знаменитая» психопатка процесса Мироновича, г-жа Семёнова, назвалась Верой Жело и продолжает морочить публику.

Это, несомненно, второе издание истерички и психопатки Семёновой.

Издание исправленное и дополненное.

Екатерина Семёнова довольствовалась шумом на всю Россию.

Вере Жело нужен шум на весь мир.

Она – Наполеон среди истеричек.

Посмотрите, как их объединяет даже общность вкусов.

Екатерина Семёнова, если вы помните, была большой любительницей бравых околоточных надзирателей, и за хорошего околоточного надзирателя как Безак готова была, по её словам, идти хоть на преступление.

Г-жа Вера Жело питает тоже слабость к полицейским.

– И для комиссара полиции готова на самопожертвование.

Она должна кончить свои дни. Совесть мучит её невыносимо.

Но когда комиссар в полицейском участке уговаривает её бросить это вредное намерение, она даёт ему слово:

– Обещаюсь, что больше никогда не буду покушаться на самоубийство!

Она готова претерпевать какие угодно мучения совести. Пусть! Раз комиссар полиции об этом просит!

Это «больше никогда не буду» звучит удивительно детски-забавно у этого «трагического» персонажа.

Следователя она тоже уверяла:

– Отпустите! Я больше не буду искать моего оскорбителя. А если встречу, стрелять больше не буду!

Всё «больше не буду».

Когда она попадётся в беду, она трусливо хнычет:

– Больше не буду!

Когда ей сходит с рук, она думает:

– Как бы ещё прошуметь на весь мир?

Такова эта m-lle Герострат или, вернее, m-lle Вера Добчинская, которая желает, чтоб весь мир знал о её существовании.

Право, она не стоила бы никакого внимания, если бы не представляла собою любопытного общественного явления.

Раздумывая над этой Револьверой Жело, я полагаю, что она – жертва той самой профессии, которой я имею честь и высокое удовольствие заниматься.

Жертва журналистики. Журналистики, которая может сказать про себя, перефразируя слова Мефистофеля:

– Стремясь всегда к добру, творю я много зла.

Добчинские, желавшие, чтоб «и в Петербурге знали: живёт, мол, в таком городе Пётр Иванович Добчинский», были, конечно, всегда.

Но раньше «известность» не была так легко достижима.

Теперь, благодаря нам, журналистам, вам стоит сделать что-нибудь очень хорошее или какую-нибудь гадость, статую или скандал, и ваше имя завтра получит известность!

Но сделать статую может не всякий. А потому большинство предпочитает скандал.

Есть тысячи «скандальных знаменитостей», которые дорожат, однако, своей известностью, так же, как дорожат ею литератор, художник, артист, доктор, адвокат.

Каждый из моих коллег, порывшись в своей памяти, найдёт десятки таких странных господ.

Его бранишь в печати. Над ним смеёшься.

И он питает к тебе какую-то нежность, «влечение, род недуга».

И чем чаще вы на него нападаете, тем его нежная привязанность делается глубже и сильнее.

– Когда же этот человек на меня обидится?

Никогда!

– Чего ему нужно?

Видеть своё имя в печати.

Только.

Это не мания величия. Они не требуют, чтоб их выхваляли или прославляли.

Психиатрам следует ввести в свою номенклатуру ещё один термин:

– Мания известности! Или «страх пред неизвестностью».