Дело об убийстве Рощина-Инсарова

«Артистический роман» начался.

Рощин утром с дрожью брался за газеты:

– Что пишут о Пасхаловой?

К счастью его, рецензии все были восторженные, и ничто не выводило его из радужного настроения.

Теперь уже все в «неинтересной новой актрисе» приводило Рощина в восторг.

– Представь себе, я на репетиции сказал, где хочу взять себе квартиру. Отличную квартиру нашел, три дня бегал. А Пасхалова услышала, пошла да и взяла эту квартиру себе. «Зачем, – говорит, – вам такая удобная квартира?» Ну, разве не прелесть?

Если уж человек начал восторгаться теми неприятностями, которые ему делает женщина, – значит, первая глава романа пишется.

Оставалась ли г-жа Пасхалова равнодушна к этому поклонению Рощина?

Не думаю. Горячие похвалы такого известного артиста, знаменитости, общепризнанного таланта, не могли оставлять ее равнодушною. Ей, несомненно, было это и приятно, и лестно.

Они немножко, но совершенно искренно льстили друг другу и привыкали к этому. Их сближали эти взаимные восторги.

Она благодарила его:

– Только благодаря вам я могла так провести эту сцену!

Он восторгался:

– Как вы играли! Если б вы знали, – как вы играли!

К тому же Рощин бросил кутить, – г-жа Пасхалова его спасала.

В женском сердце живет эта потребность кого-нибудь «спасать». Они спасают слепых котят, щенят, талантливых, но беспутных людей, безразлично кого, – но непременно «спасают».

Спасти талант, – разве это не лестно для женщины?

– Рощин бросил кутить!

– Представьте!

– А как он теперь работает?! А! И все «из-за Пасхаловой».

Быть может, ради спасения и позволила несколько большую близость г-жа Пасхалова, эта скромная, очень уединенно, вдали от всех жившая, женщина.

Как далеко зашла эта близость?

Рощин до последнего дня жил вместе, на одной квартире, с какой-то хористкой, – и это знал весь театр.

Согласитесь, что ни одна женщина не потерпела бы этого, если б между нею и человеком что-нибудь было, кроме увлеченья, увлеченья, быть может, сильного, но все еще держащегося только на «артистической почве». В самый разгар этого «артистического увлеченья» появился муж.

Ревнивый, подозрительный. Это самое больное место трагедии. К этому увлеченью, еще чистому, трепетному и робкому, он прикоснулся грубыми руками и сразу испачкал его грязными подозрениями.

С этого момента все идет нехорошо, странно.

Г-н Малов «сразу заметил», что его жена увлечена Рощиным… и отправился спрашивать г. Соловцова, когда он разрешит ей ехать в обещанный отпуск.

На моих глазах разыгралась одна закулисная трагикомедия. У известной певицы, г-жи Угетт[7 - Угетт, Угетти – артистка петербургской Итальянской оперы.], был муж, теперь уже умерший. Он боготворил свою жену и дорого купил свое счастье: убил на дуэли соперника. В «Фра-Дьяволо»[8 - «Фра-Дьяволо» (1830) – опера французского композитора Д. Ф-Э. Обера (1782—1871).] тенор должен был поцеловать г-жу Угетт, игравшую Розину.

– Я не позволю моей жене целоваться! – объявил на репетиции «г. Угетт».

Фамилия этого злосчастного инженера была как-то иначе, но его звали по фамилии жены: мужья знаменитых актрис выходят за своих жен замуж. Даже маркиза де-Ко звали «маркизом де-Патти».[9 - Даже маркиза де Ко звали «маркизом де Патти». – См. «Мужья актрис».]

– Что вы? Как не позволите?! – заспорил режиссёр.

– А так и не позволю. Стану в кулисе с револьвером, – и если этот господин позволит себе поцеловать мою жену, – пущу ему пулю в лоб.

– Да ведь по пьесе нужно!

– А мне какое дело?

– Если вы мешаете своей жене играть, – мы нарушим контракт.

– И нарушайте контракт!

– Неустойку взыщем.

– И взыскивайте неустойку. А целовать моей жены никому не позволю.

Это было смешно, это было «очень несчастно», – но совершенно логично, твердо и с характером.

Муж, который видит, что его жена увлекается другим и говорит себе:

– Праздники… Репертуар… Как же я ее увезу?.. А антреприза что будет делать?..

Это уже та мягкость, которая переходит в дряблость, никуда негодность характера.

Дней десять, кажется, томится г. Малов, наблюдая, как его жена и Рощин увлекаются друг другом. Бедняга мучается, действительно, ужасно. Он посылает телеграмму:

– «Молитесь за меня, я погибаю».

Эти слабохарактерные люди вечно вспоминают только о себе, вечно жалеют себя.

Нет ничего тяжелее, невозможнее для бесхарактерного человека, как взглянуть в глаза действительности. Они доказывают себе, мучительно, неопровержимо доказывают, что действительность ужасна. И лишь только докажут, начинают отбрыкиваться от нее и руками, и ногами:

– Нет, нет! Это не так! Это не так!

В этом проходит все время г. Малова. Он, мучаясь сам, копается в том, что пред ним происходит. Бесхарактерные люди ужасно любят себя мучить. Так же, как себя жалеть. Он подмечает каждое слово, каждый взгляд. То собирает, подтасовывает факты за свои подозрения, то – против. И делает, предпринимает что-нибудь?

Ничего.

Он ни разу не решился даже «объясниться» с Рощиным, твердо и решительно сказать ему: