Сахалин

– Я к ней подольщаюсь: «Возьми да возьми из кассы». А украдет для меня – я туда, к своим, и закачусь.

С этой кассирши Полуляхов и стал презирать женщин.

– За слабость ихнюю. Просто погано. Все что хочешь сделают – только поцелуй. Чисто животные.

Женщины скоро надоедали Полуляхову.

– Понравится – подольщаешься. А там и противно станет. Такая же дрянь, как и все, – чисто собачонки: избей, а приласкал, опять ластится. Я их даже и за людей не считаю.

При наружности Полуляхова верить в его большой и скорый успех у женщин можно.

– И противны они мне, и жить без них, чувствую, не могу.

Злоба меня на них на всех брала.

Полуляхову доставляло удовольствие тиранить, мучить, причинять боль влюблявшимся в него женщинам.

Когда ему было около 18 лет, дядя открыл воровство, выгнал кассиршу и прогнал Полуляхова из дому.

Полуляхов пустился на кражи, но «неумелый был», скоро попался и сел в тюрьму. Это было для Полуляхова «вроде, как университет».

– Тут я таких людей увидел, каких раньше не думал, что есть на свете. Что я раньше, как дядя выгнал, воровал! На хлеб да на квас! А тут целый мир, можно сказать, передо мной открылся.

Воровать и жить. И вся жизнь из одного веселья и удальства!

Из тюрьмы Полуляхов вышел с массой знакомств, со знанием воровского дела, и с этих пор его жизнь пошла одним и тем же порядком: после удачной кражи он шел в позорный дом, кутил, в него влюблялась там какая-нибудь девица, и он становился ее «котом». Ему она отдавала каждую копейку, для него просила, воровала деньги. Потом девица надоедала Полуляхову, он опять шел на «хорошую кражу», прокучивал награбленное в другом учреждении, увлекал другую девицу.

При этом надо заметить, что Полуляхов почти ничего не пьет:

– Так мне эта жизнь нравилась. Кругом все гуляет, веселится, и сам ни о чем не думаешь. Словно в угаре ходишь! Они пьют, а ты пьянеешь.

Эта угорелая жизнь время от времени прерывалась высидками по подозрению в краже.

– А убивать, Полуляхов, раньше не случалось?

– Один раз, нечаянно. Ночью было. На краже попался. Гнались за мною. Все отстали, а один какой-то дворник не отстает. Я через ров – он через ров, я через плетень – он через плетень. «Врешь, – кричит, – не уйдешь!» Зло меня взяло. Этакая сволочь! Ведь не украдено, чего же еще? Нет, непременно засадить ему человека нужно. Подпустил я его поближе, револьвер со мной был, я без него ни шагу, – обернулся, выстрелил. Он руками замахал и брякнулся… Потом в газете прочел, что убит неизвестным злоумышленником дворник такой-то. Тут только имя его узнал. Ни он меня не знал, ни я его. А он меня в тюрьму усадить хотел, а я его жизни лишил. И хоть бы из-за интереса оба делали. А то так! Чудно устроен свет! За здорово живешь, друг за другом гоняются, за здорово живешь – друг дружку убивают! Чисто волки бешеные! Эта «волчья жизнь» надоела Полуляхову.

– Достать двадцать пять тысяч, да и зажить, как следует. Торговлю открыть. По торговле я соскучился.

– Да ведь поймали бы, Полуляхов.

– Зачем поймать? По чужому паспорту в чужом городе в лучшем виде прожить можно. Разве мало такого народа в России живет? Нам в тюрьмах это лучше известно!

– Почему же именно двадцать пять тысяч?

– Так уж решил – двадцать пять тысяч.

Эти породистые, расовые, настоящие преступники удивительные самовнушители. Им почему-то представится фантастическая цифра, например 25 тысяч, и они живут, загипнотизированные этой цифрой. Попадается им сумма меньшая:

– Нет! Мне нужно, чтоб поправиться, двадцать пять тысяч.

Они живут и действуют под влиянием одной только этой бредовой идеи. Ради нее не остановятся ни перед чем.

– Случалось, Полуляхов, брать большими суммами?

– Я на маленькие дела не ходил. Я искал денег, а не так: украсть что попало! Брал тысячами.

– Куда же они девались!

– Езжу по городам и прокучиваю.

– Почему же было их не копить, пока не накопится двадцать пять тысяч?

– Терпения не было. У меня ни к чему терпения нет. Так уж решил: возьму двадцать пять тысяч, и сразу перемена всей жизни.

Нетерпеливость – их характерная черта. Они нетерпеливы во всем, даже при совершении преступления. Из-за нетерпеливости совершают массу – с их точки зрения – «глупостей», из-за которых потом и попадаются. Я знаю, например, убийство банкира Лившица в Одессе.

Убийцы были в самом благоприятном положении. Среди них был специалист по отмыканию касс, знаменитость среди воров, прославившийся своими деяниями в России, Турции, Румынии, Греции, Египте.[56 - См. далее очерк «Специалист».]

Люди пришли только воровать. Они могли бы отомкнуть кассу, достать деньги, запереть кассу снова и уйти. Прислуга была с ними заодно. Но старик банкир на этот раз долго не засыпал, читая книгу. И убийцы кинулись на него, задушили и убежали, не тронув даже кассы: «специалист» испугался убийства и убежал раньше всех.

– Зачем же вы убили старика? – спрашивал я душителя Томилина.

– Невтерпеж было. Не засыпал долго! – пожимая плечами, отвечал Томилин.

В то время как Полуляхов сгорал от нетерпения, не находил себе места, метался из города в город, «во сне даже другую жизнь и свою торговлю видел», он сошелся с молодой женщиной Пирожковой, служившей в прислугах, и громилой Казеевым, ходившим тоже «по большим делам».

Полуляхов с Пирожковой жили в одном из южных городов, а Казеев разъезжал по городам, высматривая, нельзя ли где поживиться. И вот однажды Полуляхов получил телеграмму от Казеева, из Луганска:

«Приезжай вместе. Есть купец. Можно открыть торговлю».

Арцимовичей погубил несгораемый шкаф, который вдруг почему-то выписал себе покойный Арцимович.

Покупка несгораемой кассы вызвала массу толков в Луганске. Заговорили об огромном наследстве, полученном Арцимовичем:

– Иначе зачем и кассу покупать? Все обходились без кассы, а вдруг касса!

Луганск определил точно и цифру наследства 70 тысяч.

Эти слухи дошли до Казеева, приехавшего в Луганск пронюхать, нет ли здесь кого, и он немедленно «пробил телеграмму» Полуляхову.

Все благоприятствовало преступлению.

Арцимовичи как раз рассчитали горничную. И это в маленьком городе сейчас же сделалось известно приезжим. Полуляхов подослал к ним Пирожкову. Те ее взяли.

– А Пирожкова для меня была готова в огонь и в воду.

Пирожкова служил горничной у Арцимовичей, а Полуляхов и Казеев жили в городе как двое приезжих купцов, собирающихся открыть торговлю.