Законопослушный гражданин

– Массовка из той же обоймы, что и присяжные. – завернул термином из прошлой жизни председательствующий. – Волноваться нечего. Съемку ведет ФСБ.

– Понятно – Алхас потом сам отредактирует.

Прокурор как раз встал и перебил секретаря:

– Позвольте я озвучу обвинение так, чтобы было понятно простому народу, ради которого мы все и работаем!

Судья не успел кивнуть, Алхас Кадырович показал пальцем на клетку и обратился в зал:

– Этот человек, гражданин с позволения сказать, ненавидит свою Родину! Вот главное обвинение! Он предал ее, написав злобный пасквиль на всенародно избранную власть, распространяя яд лжи и злобы в средствах массовой информации. Тем самым он желает каждому россиянину только смерти, а значит мы должны уничтожить его самого, вырвать ядовитый язык из поганой глотки! И я готов не только отстаивать обвинение, требуя высшей меры наказания, я готов уничтожить его пасквиль, растереть в порошок гаденькие мысли, порожденные уродливым сознанием…

– Разошелся Алхас, однако. – проворчал Борис Аркадьевич. – Так мы до вечера заседать будем.

– Да уж. – проворчал Вилен Антонович и прервал прокурора:

– Внимание. Раз уж процедура с самого начала была нарушена, предлагаю сразу перейти к прениям сторон. Присяжные, внимайте, делайте выводы.

– Я предлагаю дать слово подсудимому. – сказал прокурор. – Скажи, Кабанов, почему Родину не любишь?

Подсудимый встал, в синих глазах блеснул огонь.

– Прежде чем говорить, позвольте адвокату сделать один звонок. Ответит человек, к мнению которого вы не сможете не прислушаться. Тогда картина обвинения перевернется, и присяжные сделают действительно правильные выводы. Собственно, ради этого я и потребовал такого суда.

– Что еще за человек? – изумился прокурор. – У тебя было достаточно времени, чтобы этот человек, кем бы он не был, вмешался в ходе следствия.

– Прошу, сделайте звонок, иначе диалог не состоится.

Прокурор подошел к судьям.

– Чего он хочет? Зачем звонок? Кто знает, кто ответит, как бы на присяжных давления не было!

– Кому он может звонить? – усмехнулся председательствующий. – Его только один человек помиловать может, а уж он как раз этого делать не будет. Пусть звонит, разберемся с его контактами.

Прокурор вернулся на место.

– Хорошо, пусть продиктует номер. Адвокат, на громкую связь!

Кабанов продиктовал номер, раздались гудки, затем «Абонент недоступен, вы можете позвонить позднее».

– Что ж, звонок сделан, теперь я могу говорить. – Кабанов бросил взгляд на часы. 10-30.

– Почему я, по словам прокурора не люблю Родину? А что такое родина? Поля, реки, березки? Широта, простор, разгуляй? – Кабанов обвел взглядом зал. – Или все-таки люди и соответствующие общественные отношения? Скажите, как можно любить землю – территорию? Где зима полгода. – Кабанов усмехнулся. –  Нет, любить, конечно, можно в теплом домике, под пледом да с водочкой да под закусончик. Умом так только тронешься дома сидеть. А как людей можно любить наших?

– Так, давай, давай! – поддержал прокурор. – Прояви свои чувства к народу.

Кабанов, прищурившись на оппонента, продолжал:

– Сразу уточню, если говорю русский вместо россиянина, речь идет не о русом молодце с правильными чертами лица, не о потомке славянки и викинга, а о быдле с картофельным носом на смуглой ряхе с пивным брюхом.

Зал зашумел: «кого он быдлом назвал?», «смотрите, какой дворянин выискался!»

– Кого я должен любить? Алкаша в рюмочной, депутата-жиртреста, дорожного хама, мента продажного, соседа-доносителя…

– Хватит, хватит Мы поняли: народ тебе не ровня. И вот ты своим, с позволения сказать, произведением решил обличить, показать, кто виноват и что делать. Такой макулатуры диссидентами всех времен столько высрано, до сих пор убирать приходится. Те тоже себя самыми умными считали, только ничего сделать не могли – боялись!

Один из конвоиров придвинулся к другому, сузив глаза в щелку, сказал на своем наречии:

– Рузке даже не рабы. Чмыри. Боятся что-то сделать, им страшно сопротивляться, они даже повеситься боятся. Их и параша устроит.

– Этот, говорят, даже не сопротивлялся при аресте. – отвечал второй.

–Раз уж мы решили отказаться от эвфемизмов, тогда вопрос простой –  почему в говне живем мы? Почему в Европе и Америке такие производства, дороги, небоскребы? Почему у них получается, а в России нет?.

– Э, слюшай, у нас сейчас в Грозном знаешь какие небоскребы – мы с аллахом за руку здороваемся, когда он на вертолете прилетает! – не выдержал конвоир.

Прокурор сверкнул глазами на соплеменника, тот заткнулся, вытянулся по стойке смирно. Алхас Кадырович перенес взор на подсудимого:

– Значит, ты тоже решил отгадать, почему Россия живет по-своему? Решил великую загадку?

– А все проще некуда, – Кабанов исподлобья смотрел на прокурора, повернул голову в сторону судей, – не наебешь – не проживешь, я начальник – ты дурак! Вот вся российская максима, аксиома и парадигма.

– Ай, какой умный, слушай! – взвился прокурор. – Вот так взял и вывел эту самую парадигму!

– Действительно, подсудимый, – усмехнулся Вилен Антонович, – столько умов задавались вопросом «кто виноват и что делать», а здесь вот оно в чем дело.

– Эти вопросы уже часть ответа. – сказал Кабанов. – Если бы в России все было по-правильному, вопросами никто себе голову не ломал, не утешал себя особым путем. А правильной Россия была только до монгольского нашествия.

– Вот как? Опять чурки виноваты? – оскалился прокурор.

В зале загомонили, присяжные вскочили с мест: "фашист!", "мало мы вас в 45-м", "ничо, можем повторить!", "чего его слушать, расстрелять в подвале…" Конвоиры раздули ноздри, схватились за кобуры.

– Потише, – судья чуть замялся – товарищи.

Гомон стих.

– Давайте выслушаем подсудимого. Присяжным просто необходимо узнать, что у него в голове. Чтобы принять справедливое, – судья акцентировал, – правильное решение.

– Чтобы разбить эту голову. – пробормотал Борис Аркадьевич под руку председательствующему.

Кабанов посмотрел на часы над судейскими головами, сел на скамью. В его голосе не было никаких чувств, начиная, он смотрел в окно поверх головы прокурора:

– Русь изначальная была военной демократией. Вожди избирались за личные качества – силу, смелость, справедливость. В битвах вождь сражался в первом ряду. Вожди гибли за свой народ. Они гибли за род, за свою кровь. И в этом не было ничего сверхъестественного. До нашествия монголов. Монголы – это не привычные кипчаки и половцы, это скорее инопланетяне.

Из серой радужная оболочка превратилась в темно-синюю, зрачки расширились, пистолетными дулами уставились на прокурора:

– А еще точнее – животные. Чингисхан, которого скоро героем российской империи объявят –  как же первый такую страну образовал от моря до моря! Так вот этот Чингис-посланник небес, как он сам себя назвал, был первостатейным животным. Сам он погибать никак не хотел и тумены свои организовал по принципу: командир на белом коне за спинами воинов руководит ходом сражения и погибнуть должен в последнюю очередь как самый ценный кадр. Все. Монголы вырезали всех русских. Настоящих русских. Отравили кровь. Кто хотели, выжили, но стали рабами. Признаться в этом никто, разумеется, не хотел. С монголами договорились о дани и переняли монгольскую организацию – начальник всегда прав, начальник должен иметь блага именно по статусу начальника, и именно должен! Власть, блага материальные, физический комфорт – есть для чего стремиться в начальники. А подчиненные – средство, расходный материал. Начальники назначаются по нисходящей. Чтобы стать начальником нужно вышестоящему понравиться, заслужить доверие. А как иначе? Что главный начальник назначать будет за ум и смелость? Он же не дурак – смелый и умный его место займет спустя некоторое время. Главный начальник назначает за личную преданность – очевидная вещь. И такая же очевидность – начальники не с неба падают, из народа выползают. И понятное дело, процесс выползания сопровождается убаюкиванием совести – не наебешь, не проживешь.

– Личная преданность, – продолжал Кабанов, – может и оправдывает себя при войне, а дальше, в мирной жизни? Завоевал, надо удержать. И вот назвали процесс удержания – империей. Считается, гордиться надо, если живешь в империи – как же твоя страна огромная и великая! Слава императору!