Нисшедший в ад

– Так, – улыбнулся Андрей. – Как верно ты передал мое настроение! Иуда, ты очень умный человек и очень много перечувствовал, много жизни через тебя прошло. Но мне всё кажется, что тебя что-то смущает, чем-то ты недоволен, что ты чего-то большего хотел и обижаешься, что в твоей жизни его, этого большего, нет.

Иуда искоса и с некоторой опаской взглянул на Андрея.

– Ты сказал: «тебе кажется», – ответил Иуда и встал.

Иуда жадно вдохнул в себя прохладный вечерний воздух и голова его приятно закружилась, как от глотка хорошего вина.

– Ты всегда мне нравился, Андрей, – вдруг признался Иуда, удивляясь тому, что выговорил эти слова.

– Не обижайся на Иоанна, – сказал Андрей.

Иуда с удивлением взглянул на облитый лунным светом силуэт Андрея. Но Андрей уже глядел в небо, вбирая в свою душу его глубинную красоту и гармонию.

«А этот щенок очень много чувствует и замечает, – думал дорогою в Вифанию Иуда. – Какие изгибы доступны его уму! Петр, как на ладони, весь на поверхности, а этот, словно глубокий-глубокий колодец. Заглянешь в него – воды не видно, а бросишь камешек – и услышишь всплеск. Родные братья, а такие разные».

Иуда так задумался, что с размаху налетел на какого-то человека, стоящего на дороге, и несколько ушибся. При свете луны Иуда разглядел высокого, широкого в плечах человека.

– Смотри, куда идешь, – рассердился человек, и Иуда по голосу узнал Филиппа.

– Сам-то чего стоишь на дороге? – усмехнулся Иуда.

Филипп не ответил.

– Страдаешь? – спросил Иуда насмешливо.

Филипп молчал и в его молчании чувствовалось недоверие.

– Хорошая, красивая девушка, – продолжал Иуда. – Но разве стоит хоть одна девушка на свете, хотя бы и самая раскрасавица, твоих страданий?

– Ты, Искариот, хочешь спросить: стоит ли любовь страданий? – уточнил Филипп.

Иуда отметил про себя, что голос Филиппа чуть дрогнул.

– Я этого не хотел спросить, но ты интересный задал вопрос, – почему-то весело сказал Иуда (он сам удивлялся переменам своего настроения). – Ну так, стоит ли любовь страданий?

Филипп повернулся так, что луна осветила его лицо, и Иуда увидел, как тот тяжело, чуть прищурясь, поглядел на него.

– Любовь бесценна. Она стоит всего на свете и не стоит ничего. И это все равно, – неохотно ответил Филипп и тронулся с места.

Иуда пошел за ним. Они уже шли по улице в Вифании. Филипп вдруг остановился возле зажженного светильника перед дверью какого-то дома. Теперь собеседники хорошо видели друг друга.

– Не стоит любовь страданий, – твердо сказал Филипп. – Если бы это было так, то страданиями, определенным количеством страданий, можно было бы купить ее. А сколько я не страдай, Магдалина меня не полюбит. Она принадлежит Ему.

– Ему? Ты об Иисусе? – навострил уши Иуда. – Ты всё про то, что они – любовники?

Филипп с нетерпеливою досадой махнул рукой.

– Хуже, – сказал он.

– Я тебя, Филипп, не понимаю, – с каким-то намерением продолжал Иуда этот разговор. – Хуже! Зря ты так волнуешься, ведь Иисус… в этом смысле… не мужчина.

– Я знаю, – со вздохом сказал Филипп. – Он – наш Господь, и Магдалина отказалась от земной любви, от плотской любви, ради Него. Она никого, кроме Иисуса, не замечает.

– Ну не совсем она отказалась от земной любви, – не понял его Иуда, – она любит людей, жизнь, ну много чего и кого она любит. Да она и тебя любит как брата.

– Не говори мне этого, – с болью сказал Филипп. – Лучше бы ненавидела меня.

– Чем же это лучше?

– Тогда бы у меня была хоть какая-то надежда. Если бы она умела ненавидеть, видно было бы, что она живой человек, а так она, словно Ангел, любит всех всеобщей любовью. Тут и тени надежды нет. Но почему всё так? Почему они такие, эти любовные переживания? Любые невзгоды, беды, горе, страдания, войны, несчастья, потери переносятся легче, чем неудачи в любви. Ничего вроде бы страшного не произошло: по-прежнему светит солнце, ты сам благополучен, здоров, силен, всё у тебя хорошо, тебя всё устраивает. Подумаешь, тебя отвергли! Подумаешь, тебя отвергла одна из многих и многих тысяч… Но всё! Это невыносимо, ужасно, нестерпимо. Желаешь только одного: пусть всё провалится, лишь бы она любила тебя. А иначе – мир рухнул и ты уже мертвец… С Нафанаилом тоже такое было в детстве.

– С Нафанаилом? – заинтересовался Иуда. Перед его мысленным взором мелькнул образ по-детски милого красавчика Нафанаила Варфоломея.

– Дружили мы с одной девочкой. Нам всем тогда было по пятнадцать лет. Он влюбился, она отвергла его, так он чуть не убил себя. Я тогда его утешал, уговаривал, слова какие-то находил, глупец. Я ведь тогда не знал, что это так больно. Мне уже кажется, что все муки ада меркнут перед этой мукой. А со стороны посмотреть, ничего страшного не случилось.

Иуда странно взглянул на Филиппа.

– Что же это получается? – начал он. – Выходит, ты ненавидишь Иисуса? Ведь Он – препятствие в твоей любви.

– Как можно быть влюбленным – и ненавидеть самое любовь? Я люблю Иисуса. Иисус – это любовь, нисшедшая с небес и облаченная в человеческую плоть. Да если бы не Иисус, я не знаю, что было бы сейчас со мной. Мало ли людей из-за неразделенной любви свои жизни загубили, а бывает, что и душу.

Иуда не ожидал такого ответа и не нашелся сразу, что сказать Филиппу. Он немного помолчал, собираясь с мыслями.

– Вот как, – медленно произнес Иуда. – Хорошо, а если бы тебе, Филипп, предложили выбор. Но выбрать надо только одного. Магдалина или Иисус? Отвечай быстро, не раздумывая. Магдалина или Иисус?

– Оба, – выпалил Филипп, немного опешивший от напора Иуды.

– Не-е-ет, это не ответ, – настаивал Иуда. – Только одного, только одного! Кто тебе дороже? За кого ты душу свою положил бы, не раздумывая?

– Отвяжись, Иуда. Никто мне такой выбор и не предлагает. Люби себе обоих, сколько душе угодно.

– Ну тогда вырви свою любовь и Магдалину из сердца своего. Замени ее другим чувством. Люби ее тоже как сестру и не ходи бледной тенью по земле. Я вижу, что Иисуса ты любишь больше.

– Может, и так. Вернее всего, что так. Но зачем мне вырывать из сердца любовь к Магдалине? (Хотя мне это и не удастся, как бы я не старался.) Ведь минутами, когда вижу ее, когда слышу ее голос, я бываю необыкновенно счастлив. Ах, если бы она мне ответила на мою любовь! Тогда бы для меня наступил рай. От одной лишь этой мечты у меня мурашки по телу бегают, и я словно отрываюсь от земли и взлетаю.

– Но ты же знаешь, что она никогда не ответит.

Филипп приблизился к Иуде вплотную и прошептал ему в лицо:

– Знаешь, Иуда, что я заметил? Вот мы, мужчины, в любви, словно совы на солнце. Другое дело, женщины. Если жизнь не соединяет женщину с ее любовником, она выходит замуж за нелюба и по-честному живет только с мужем, хотя сердечко ее тоскует и ноет за любовником, то дети у нее рождаются подобные любовнику, хотя они и рождены от мужа. Отчего так?

Иуда ничего не ответил.

– Вот какие чудеса любовь творит, – сказал Филипп, отклоняясь от Иуды. – Нет ничего на свете сильнее любви и могущественнее ее. Всё принадлежит ей.

– И ненависть ей принадлежит? – спросил Иуда.

– Ненависть – ничто, ненависть уничтожается перед светлым ликом любви и сгорает в ее сиянии, – с каким-то упоением произнес Филипп.

– А не противоречишь ли ты сам себе? – заметил Иуда, зло усмехаясь. – Сам ведь говорил: если бы Магдалина тебя ненавидела, тогда бы у тебя была надежда и на ее любовь.

– Нет, не противоречу, – Филипп находился в каком-то восторженном настроении. – Там, где есть ненависть, тут же появляется любовь, чтобы в своем сиянии сжечь ее.

– А если в начале была любовь, а потом появилась ненависть? Может ли из любви рождаться ненависть?

– Нет, это обман. Не из любви родится ненависть, а от несовершенства человека. Очень часто так бывает, что ненавидишь того, кого недавно очень любил, кому поклонялся, кому готов был слезами омывать ноги. Но это всё от несовершенства человека. Человек должен стать совершенным. Он должен отречься от мира, ибо мир несовершенен – и стать совершенным.

– Да-а, вы с Магдалиной действительно пара, – с удивлением и со злобой сказал Иуда.

– Мы с нею еще соединимся в чертоге брачном, вот увидишь. Потому что основа человека – это брак. Но здесь, в этом мире, этот образ существует в оскверненном виде. Женщина разделилась с мужчиной в этом мире. Оттого-то и большое горе, и страдания, и несчастья, что любовь в этом мире разделилась сама в себе. Человек должен стать совершенным, тогда женщина соединится с мужчиной в неоскверненном виде.

– А если Магдалина в этом чертоге соединится с Иисусом? – сказал Иуда, тщетно пытаясь разжечь в Филиппе чувство ревности.

– Иисус другой природы, ты сказал. Он соединится в чертоге с Церковью, со Своей Невестой. Он много раз это говорил. И даже если Магдалина в чертоге соединится с другим мужчиной, я все равно буду любить ее.

«Совсем с ума сошел из-за любви», – подумал Иуда и сказал:

– Странно всё это слышать от тебя, особенно зная твою прошлую жизнь. Ведь ты не брезгал даже блудницами. Неужели любовь к Магдалине так изменила тебя?! Стать совершенным… Как это, – отречься от мира? Убить себя, что ли? – недоумевал Иуда.

– Мир лежит во лжи, – сказал Филипп. – Первый шаг отречения от мира – это отречение от лжи, от всех ее видов и проявлений. Ложь кажется безобидной: что она в сравнении с предательством или убийством? Но это тоже один из великих обманов. Ложь и есть корень всякого зла. Из нее родятся и предательство, и убийство, и прелюбодеяние… Вернее, так: Ангел отверг Любовь и превратился в дьявола, породив ложь, из лжи родилось прелюбодеяние, – ты следишь, Иуда? – а из прелюбодеяния, то есть от несхожих друг другу начал, родились предатель и убийца. Одно маленькое слово лжи содержит в себе и самоубийство, потому что солгавший убивает часть своей души, и прелюбодеяние, потому что ложь и человек – несхожие начала, и предательство, ибо ложью человек предает и Бога, и себя, и другого человека, которому лжет, и убийство, потому что солгавший убивает в другом человеке веру, а значит, убивает и самого человека, брата своего, и воровство, так как солгавший крадет правду у себя и у брата своего. Ложь подобна нильскому крокодилу, лежащему неподвижно на поверхности реки, словно безобидное бревно, за которое кажется можно ухватиться спасаясь. Но крокодил тут же вцепляется в свою жертву и не отпускает ее, покуда не затянет ее на дно и по кусочку всю не съест…

– Филипп, ты увлекся, – заметил Иуда, слабо усмехнувшись. – Мы о любви говорили. Как несовершенство этого мира отражается на любви?

– Мир несовершенен – он отравлен ложью, пропитан ею во всех сферах, в том числе и в сфере любви. Не в одном лишь чертоге женщина и мужчина должны соединиться, они должны соединиться в одного человека еще здесь на земле, еще тогда, когда оба имеют плоть. Сказано: «И будут одна плоть». Пока человек только мужчина или только женщина, это получеловек, он не совершенный человек. – Иуда понял, что Филиппа в некотором смысле понесло, и внимательно слушал. – Ибо первоначальный таинственный Божий образ, по которому создан человек, – это истинное единство двух основных сторон его, мужской и женской. Но истинное единство дается только любовью, потому что любовь торжествует над смертью: не отделяет смертное от бессмертного, а временное от вечного, а обращает смертное в бессмертное, а временное в вечное, не отрицает плоть, а ее перерождает, спасает и воскрешает. Но дьявол этого ужасно боится и не хочет. Он делает всё для того, чтобы любовь между мужчиной и женщиной не состоялась. Вот почему настоящая взаимная любовь двоих так редко встречается. Дьявол пропитал наш мир ложью, и люди в любовной тоске, измученные любовью и одиночеством, стали обманывать сами себя – либо просто сходятся без любви из-за потребности, либо (что приличнее) вступают в брак без любви. Но оба не соединяются, а остаются одинокими, что ведет к смерти, так как человек от рождения эгоист, а брак без любви ведет к процветанию эгоизма вдвоем, а когда появляются дети, то к эгоизму втроем, вчетвером и так далее. Дети, выросшие в браке без любви, сами несчастны и тоже вступают в брак без любви. И эта ложь повторяется из поколения в поколение.

Любовь многолика и многообразна. Кроме любви к себе, свойственной демонам, всякая любовь священна, ибо только любовь заставляет человека, эгоистичного от рождения, то есть придававшему значимость только себе одному, не в рассудке, а в живом сильнейшем чувстве, в величайшем наслаждении или при неразделенной любви – в невыносимых муках переносить значимость с себя на другого или другое, даже мысль без любви бесплодна, но только в любви между мужчиной и женщиной выполняются два важных условия, которые полностью уничтожают эгоизм в человеке: во-первых, оба любящие равны, и равно и полно, и душой и плотью, взаимодействуют между собой, во-вторых, они дополняют друг друга необходимыми свойствами, которые у них абсолютно различны, до полного совершенства. Здесь полная и всесторонняя взаимность. Но любовь нужно воспринимать не пассивно, мало чувствовать, нужно знать, куда зовет любовь, что нужно делать, другими словами – любви нужно учиться…

«Учиться? Где-то я уже это слышал», – подумал Иуда, вспомнив Иакова Зеведеева, хотя тот и говорил несколько туманно, да и не об одной половой любви, а вообще о любви.

– Говорят, любовь слепа. Вот еще одна ложь. Любовь ужасно зрячая, можно сказать – она всевидящая. В любовном восторге человек видит в другом человеке (отсюда и такое восхищение любимым человеком, которое не понятно для посторонних людей) его истинный, идеальный образ, который просвечивает сквозь действительного человека со всеми его недостатками, о которых влюбленный тоже знает и которые очень хорошо видит. Этот идеальный образ есть истинным Божиим образом человека, таким он не есть в этом несовершенном мире, но таким он станет в будущем, когда восполнит свой истинный образ. Каждый из любящих созидательно восполняет образ Божий в друг друге и тем самым через любовь друг к другу восполняет образ Божий в самом себе, но так как в себе силы для этого не имеют (а если бы имели, то не нуждались бы в восполнении своего образа), то силу берут у Бога. Так создается истинное единство мужчины и женщины, не теряющих при этом своей личной значимости, то есть соединение мужчины и женщины в неоскверненном виде, что и есть основной задачей половой любви.

– Ах, как всё это сложно. И трудно, – заметил Иуда.

– А жить в несовершенном мире вообще трудно, но любовь движет нами. Влюбляясь, мы чувствуем в себе огромные силы, чувствуем, что на всё способны и преодолеем любые препятствия. И это чувство истинно. Но когда человек не знает, не понимает задачи любви и не слышит, куда его зовет любовь, когда он просто наслаждается чувством и ничего не делает дальше, когда в случае счастливой, взаимной любви останавливается в браке как в завершенной, застывшей, несовершенной форме, считая при этом, что он уже сделал все, что можно сделать, и не идет дальше к истинному браку, который не от людей, но от Бога, тогда любовь умирает, а мужчина и женщина остаются несчастными, одинокими и смертными, и только руками разводят: куда же девалось то первоначальное, такое сильное чувство? Тогда говорят, что оно обратилось в привычку, такова жизнь. А на самом деле всё в отсутствии деятельной веры в Бога, в любимого человека, нравственного подвига и труда, что вместе и есть творческой любовью.

Иуда, выслушав Филиппа, вдруг бросил его у светильника и в задумчивости пошел один к дому Лазаря.

Был тот вечерний час, когда Иисус обычно собирал Своих учеников и учил их. Гости уже разошлись по домам своим и были убраны столы в саду. В доме вокруг Иисуса собрались ученики и те, кто шел за Ним. Последними в дом вошли Филипп и Андрей. Иуда пропустил их в дверях, а сам остался у порога. В комнате было тесно, даже Марфе не было где сесть и она стояла у очага, прислонившись к стене. Рядом с ней стоял и фарисей Симон Прокаженный, а Лазарь, чтобы ученикам было больше места, вышел во двор, сел на скамью, оставленную возле порога, и оттуда приготовился слушать Иисуса. Обе Марии, Магдалина и сестра Лазаря, сидели на полу у ног Иисуса. Иуда стоял в дверях, прислонившись плечом к косяку. Он был бледен и угрюм, – никого не замечал из тех, кто окружил теперь Иисуса. Огневым взором, в котором сейчас потухли зеленые искры, но горел мрачный, жадный красный огонь, он глядел на светлый лик Иисуса.

«Бог сердца моего и изверг души моей, – думал он, – кому признаешься Ты в любви? Всем, только не мне. Ты сейчас и не глядишь на меня, но взгляни, прошу Тебя. Я весь мир отдам за один только Твой взгляд. Взгляни, как душа моя истекает кровью, какие тяжелые бурые капли со стуком падают на землю и заливают след Твой. Ты знаешь, что я – засохшая ветвь, которую отрубают и бросают в огонь. Ты, наверное, знаешь и об Анне, и о серебряниках, зарытых в Саду. Так возьми же Своими руками эту ветвь и брось ее в огонь. Но Ты не сделаешь этого. Даже засохшую ветвь Ты возьмешь в Свои Божественные руки, чтобы Своим благодатным прикосновением оживить ее. Но я не хочу Твоей жизни, я уже сам не хочу Твоей любви, ибо я устал».

– Если заповеди Мои соблюдете, – в это время говорил Иисус, – пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Любви Его. Радость Моя в вас пребудет и радость ваша совершенна. Сия есть Моя заповедь: любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит жизнь свою за друзей своих. Вы друзья Мои, и Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего. Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал, дабы, чего не попросите от Отца во имя Мое, Он дал вам.

Иуда судорожно перевел дыхание, резко обернулся, вышел из дома и тут же наткнулся на Лазаря, который сидел на скамье у порога.

– Куда же ты, Иуда? – спросил он, вскочив со скамьи и придержав споткнувшегося Иуду за локоть, чтобы тот не упал.

– Так, захотелось вечернего воздуха глотнуть, – хрипло ответил опешивший Иуда.

– Что же, иди, – ответил Лазарь, сел снова на скамью и повернул голову в сторону отворенной двери.

Но Иуда медлил уходить, он искоса оглядывал Лазаря. Тихий, спокойный и уверенный мужчина тридцати лет, привыкший брать всю ответственность на себя. Тихо живущий, но довольный своей непритязательной жизнью, потому что точно знает, что таковая жизнь ему и определена, и он идет этой узкой дорогой и не пытается даже заглянуть за горизонт. Что же, так и надо? Нет, все-таки Лазарь заглянул за горизонт, да еще за какой! Не своею волею, но так ему пришлось, так было суждено. Но кто же судил?

Иуда сел рядом с Лазарем.

– Я понимаю, Лазарь, – начал Иуда, потирая свою коленку, словно она у него болела, – как надоели тебе всякие расспросы. Но, может быть, ты что-нибудь скажешь Иуде?

Лазарь посмотрел на него с удивлением.

– Не вам ли, ученикам Иисусовым, известны все тайны жизни и смерти?

– Конечно, известны, – согласился Иуда. – Но мне интересно, что ты-то увидел, Лазарь. Тебе открыт один краешек, и ты его лучше рассмотрел. А нам, ученикам Иисусовым, открыты широкие горизонты и высоты безмерные. Глаза разбегаются и толком ничего увидеть нельзя.

– Что тебе, Иуда, мой краешек? – сказал Лазарь и, показав ладонью на сердце свое, он добавил: – Тут он живет и будет жить вечно. Понимаешь, Иуда? Вечно. Вот я уже тебе почти всё и сказал.

– Нет, Лазарь, не всё. И ты про то знаешь, – сказал Иуда.

Лазарь странно поглядел на Иуду и, пожав плечами, произнес:

– Что же… – Он протянул и опустил руку свою на колени Иуды. Его рука прошла сквозь Иудины колени, словно была не плотская, а состояла из клубов воздуха. Иуда заметно вздрогнул, отшатнулся от Лазаря и дико поглядел на него.

– У меня много различных способностей появилось, – как бы извиняясь, сказал Лазарь. – Об этом пока никто не знает, даже сестры. Не знаю, почему я открыл тебе?

Лазарь задумчиво поглядел на Иуду.

– Я понял тебя, – ответил Иуда хриплым голосом.

И отошел Иуда от Лазаря в глубь сада.

«Вечна мука моя, – подумал он. – Как же я ненавижу вечность!»