Нисшедший в ад
Иуда не успел ответить: Мария вдруг очутилась рядом с ними.
– Правда, красивые цветы? Я их отнесу Учителю.
Мария внимательно посмотрела в их лица и тихо отошла от них.
– Вера без любви мертва, – тихо проговорил Иаков. – Ибо в какой мере вера истекает из любви, в той мере она и образует жизнь.
– Я понял, что ты мне рассказал, – сказал Иуда и уже собирался уходить прочь, даже сделал два шага, но вдруг обернулся и спросил:
– А правда, что Иисус исцелил слугу кентуриона? Ты ведь был при этом?
– Правда, – ответил Иаков.
– Он же римлянин, – усмехнулся Иуда.
– Но он просил Иисуса о помощи, – просто ответил Иаков.
– То-то же! – загадочно сказал Иуда. – То-то же! – И ушел.
А Филипп действительно был влюблен в Магдалину, и это замечали многие из учеников. Одна Мария не замечала, она думала, что Филипп ее невзлюбил за то, что она – женщина – стала ученицей Иисуса.
– Почему ты такой грустный, Филипп? – спросила Мария Филиппа в тот же вечер, когда его встретила во дворе дома, где они остановились. – Посмотри, какие красивые цветы.
Филипп вздрогнул.
– Я напугала тебя, Филипп?
– Нет.
– Ты ведь теперь брат мой, правда? – спросила Мария и заглянула ему в глаза. Но он отвел свой взгляд.
Близость Марии его волновала. Запах цветов, которые она сорвала своими руками, и запах ее волос и всего тела, пробывшего на солнце среди трав, смешались, и стали для него невыносимы. Филипп сделал попытку уйти.
– Брат? – спросила она еще раз. – У меня никогда не было ни сестер, ни братьев. А теперь есть. Я могла бы после исцеления остаться в Магдале. Может быть, вышла бы замуж и у меня были бы дети. Но я не могу не идти за Иисусом. Я избрала этот путь.
– Ты любишь Иисуса? – спросил Филипп, и теперь сам заглянул в ее глаза. Солнце уже было у самого горизонта и светило Марии в спину; ее глаза теперь казались темными, а на солнце или когда свет светильников отражался в ее глазах, они были прозрачно-голубыми, как полуденное чистое небо.
– Да, очень. Мы с тобой счастливые люди, Филипп. Мы не просто видели нашего Спасителя, Сына Божьего, мы – Его ученики.
– Ты любишь Иисуса как Учителя?
– Как Учителя, как Отца, как старшего Брата, – быстро ответила Мария.
– А если бы ты встретила мужчину, который полюбил бы тебя и ты его любила бы, ты кого выбрала бы: Иисуса или того мужчину?
– Я не знаю, что значит любить мужчину. Может, в этом и есть мое счастье, а может, и несчастье. Ведь мой выбор не труден. Тебе лучше знать. Ты любил женщину?
– Нет.
– А кого бы ты выбрал?
Филипп долго молчал, он боролся с собой. Сейчас Мария была близко, рядом, и ревность, которая мучила его, отступила. Это немного облегчало борьбу.
– Любовь мужчины и женщины – это большое счастье, – наконец заговорил он. – Видно, сколько радости она приносит двум любящим. Но я не могу оставить Иисуса. До встречи с Ним я никого из жен не любил, но у меня были женщины. А вот теперь мне трудно. Тебе, Мария, опасно подходить так близко ко мне.
– Если я так мучаю тебя, то я больше не буду тебя тревожить, – ответила Мария.
– Я… постараюсь… быть тебе братом. Я должен идти, – и Филипп быстро исчез за деревьями сада.
Мария была поражена разговором, она и не думала, что Филипп… А, может, ей показалось? Нет, он говорил ясно.
– Магдалина, – окликнул ее Иуда.
Она обернулась и вопросительно посмотрела на него. Видно было, что она еще растеряна.
– Не срывай для Учителя цветов, – сказал Иуда серьезно. – Он тебе этого не скажет, но Ему больно на них смотреть, и Он их вновь высаживает в землю и оживляет. Не отнимай у Него драгоценного времени. Ему бы с людьми разобраться.
– Ты шутишь, Иуда? Но если так, как ты говоришь…
Иуда оставил ее и тоже пропал в саду, как Филипп.
Мария посмотрела на цветы, и все же внесла их в дом. Жалко ей стало выбрасывать их, чтобы они погибли в пыли, под ногами. Иисус спал на ложе. Свет светильника падал на Его лицо, и Мария переставила светильник в другое место, затем в сосуд с водой опустила цветы. Тихо и мирно было в доме: женщины спали в другой комнате, а ученики ушли на крышу. Мария вышла во двор. Она улыбалась. Ведь любой женщине приятно быть любимой, и для Марии эти ощущения были новыми, поэтому она чувствовала их остро. Она так долго была больна. Болезнь отобрала у нее именно те годы, когда в девушке по законам природы просыпается женщина. Мария и в болезни осознавала, что ее никто и никогда не полюбит, и она смирилась с этой мыслью. А теперь она была благодарна Филиппу за его любовь, но она не хотела его мучений. Любовь без продолжения, которая родившись должна умереть? Так думала Мария, и ей стало грустно от этих мыслей. Но выбор должен сделать сам Филипп, а она его уже сделала. С этими мыслями и ощущениями Мария просидела на крыльце до наступления ночи.
Вдруг кто-то в темноте оказался впереди нее. Она узнала Филиппа, хотя его лица она не видела, а видела лишь темный силуэт мужчины, но как-то сразу угадала, что это он. Она встала и пошла к нему навстречу.
– Мария, я прошу тебя… – он не сказал, о чем просит, но быстро и нежно взял ее за плечи и, наклонившись, поцеловал ее в щеку. Ее щека тут же запылала под его горячими мягкими губами. Она не видела и не слышала, куда он исчез. Вне себя, ощущая сильное биение сердца, Мария вбежала в дом. Иисус все еще спал. Она тихонько приблизилась к Его ложу и легла прямо на пол у ног Его.
Глава 17. Праздник кущей
Прошло более года с тех пор, как Иисус и ученики Его восходили на гору Фавор. За это время младшие ученики заметно возмужали, особенно расцвел уже шестнадцатилетний Иоанн, а Фома и Иаков Зеведеев даже обзавелись бородами, но пока брили их, чтобы они позже росли погуще. Весь этот год они не покидали пределов Галилеи даже в праздники, и ученики заметили это, то есть то, что Учитель намеренно избегал бывать в Иерусалиме. До праздника кущей оставалось три дня, но Иисус ничего не говорил им, и они занимались привычными делами. Но через четыре дня, когда праздник кущей уже начался (а длился он семь дней), утром ученики обнаружили, что Иисуса нет. Это был восемнадцатый день месяца тишри. [Тишри – по нашему календарю сентябрь-октябрь. – В.Б.] Ждали Его весь день, полагая, что Иисус, по-видимому, ушел куда-то в уединенное место, чтобы помолиться. Но и к вечеру Иисус не вернулся.
А Иисус в это время приближался по Иерихонской дороге к Иерусалиму. Уже стемнело, и Он не вошел в город, а взошел на Елеонскую гору, где и заночевал меж двух кедров.
Праздник кущей или скиний отмечался осенью, когда погода еще была теплая, почти летняя, и установлен был в честь перехода древних евреев через пустыню. А так как древние евреи ночевали в пустыне в шалашах или кущах, то все иудеи в этот праздник сооружали шалаши из веток олив и пальм и семь дней жили в них. Веселье в городе царило и днем и ночью да и сам каменный город выглядел теперь веселее из-за зеленых шалашей. Они были везде, даже за стенами города – в Кедронской долине и повсюду в Гефсимании.
На следующий день ближе к полудню, когда чешуйчатая крыша горела и плавилась под солнцем, Иисус вошел в Иерусалимский Храм. Здесь, как всегда, а особенно в праздники, было очень многолюдно. Иисуса узнавали, но никто не подходил к Нему, а многие даже отворачивались от Него. И Он, минуя всю эту громогласную, суетливую толпу, прошел в портик Соломона – единственное безлюдное место в этом огромном Храме и единственное древнее, соломоновское, нетронутое ни первым разрушением, ни самолюбивым Иродом. Весь день Он провел в молитве, а ночевать пошел снова на гору. Первый день в Иерусалиме прошел для Иисуса тихо и спокойно, и никто Его не потревожил. Но во второй день, когда Он вновь вошел в Иерусалимский Храм и прошел в портик Соломона, Он увидел, что к Нему направляется большая процессия. Когда люди приблизились к Иисусу, они вытолкнули перед собой молодую женщину и обратились к Нему:
– Равви! Эта женщина взята в прелюбодеянии, а Моисей в Законе велит таких побивать камнями. Что Ты на это скажешь?
Толпа стояла полукругом и вопрошала, настороженно ждала приговора. Лишь немногие в этой толпе знали истинное значение происходившего. То были фарисеи и книжники. Остальные пришли взглянуть, как накажут провинившуюся. Иисус сидел на ступенях портика и молчал, и вопрос повторили:
– Что скажешь на это, Равви?
Несчастная жертва человеческой жажды справедливости, с одной стороны, и фарисейского коварства, направленного против Иисуса, – с другой стороны, стояла смиренно, бессильно свесив обе руки вдоль туловища, с бледным лицом. Казалось, все чувства умерли в ней, да и она самое уже умерла. Глаза ее были опущены, лицо грязно, одежда изодрана. Видно было, что ее тащили за одежду, за волосы, пинали ногами, и она падала под ударами лицом вниз, в пыль и грязь, но ее поднимали и снова тащили и били. На праздник кущей много вольностей происходило, но этой замужней женщине не повезло: ее застали, схватили и потащили в Храм. Такие казни, то есть забрасывание грешников камнями, были в Израиле и Иудее, особенно в прошлом их, обычным и довольно частым явлением. Римляне в таких случаях не вмешивались, считая всё это делом внутренним, религиозным, главное, чтобы не было каких-нибудь массовых выступлений. Это была медленная, мучительная казнь. Старались сделать эту казнь нагляднее, зрелищней – конечно же, не столько в назидание другим, сколько для какого-то странного чудовищного удовольствия разбушевавшейся толпы видеть мучения и смерть себе подобного – камни бросали не сразу в голову жертве, а в грудь, спину, живот, чтобы отбить сначала внутренности осужденному, чтобы насладиться стонами и криками преступника.
В случае с прелюбодеянием всегда избивали женщину, и хотя Закон гласит, что мужчину и женщину, взятых вместе в прелюбодеянии, надлежит забросать камнями, мужчину не трогали, о нем даже и речи не велось, и отвечать за прелюбодеяние приходилось одной женщине. Вот и сейчас она стояла одна, одинокая, истерзанная и измученная, бледная и отрешенная уже от жизни, преступница не только перед людьми, но и отвергнутая Самим Богом Иеговой – ведь это Бог велел записать Моисею слова Свои: «и побейте их камнями до смерти» – так ведь записано в Законе. Все лица в толпе пылали негодованием, требуя крови несчастной грешницы. Грешные в таком же преступлении, но не пойманные, они жаждали наказания грешнице, ибо им было противно жить с ней на одной земле. Да, человек не любит свой грех в другом человеке и громче всех вопит о справедливости, требуя возмездия тому, другому человеку, но не себе. И бывает, чем он громче вопит и возмущается, чем больше он негодует, тем более он и грешен. Поэтому не удивительно, если в этой толпе стоял и тот мужчина, с которым обвиняемая и согрешила, да, может быть, здесь были и другие мужчины, с которыми она грешила ранее. И толпа, желая убить, закидать камнями свой собственный грех, убивала человека. Но «не убий» – тоже сказано.
Была в данном деле и другая сторона. Зачем, казалось бы, тащить грешницу к Иисусу и спрашивать Его мнения, когда дело и так для иудеев ясное и решенное? Потащили бы ее в синедрион, свидетели дали бы показания, утвердили бы приговор и казнили бы ее, как до нее казнили многих и многих. Повторяю: в толпе были фарисеи и книжники. Хорошо бы, думали они, и женщину казнить, как велит Закон, и Иисуса обличить в богохульстве, чтобы подвергнуть Его такой же казни, так как забрасывание камнями была именно иудейская казнь за любое преступление.
Иисус склонился к земле, чтобы не видеть людей, истребляющих друг друга с каким-то даже наслаждением. Он чертил что-то на земле перстом правой руки.
– Кто не имеет греха, пусть первым бросит в нее камень, – произнес Иисус тихим голосом, но Его слова услышали даже те, кто не мог видеть Иисуса за стеной спин и голов, впереди стоявших.
Женщина вздрогнула и вновь застыла, ожидая мучительной и неминуемой смерти. Так она стояла минуту, другую, третью, но камни не летели. Был только слышен топот многих неуверенно ступавших ног, хруст мелких кремней и песка под ногами. Шаги удалялись. И наступила тишина. И стал слышен далекий гул утреннего города за стенами Храма. И легкий ветерок взлохматил растрепанные, разметанные по плечам волосы женщины и обдул ее истрепанную, рваную одежду.
– Где же твои судьи? – тихо и ласково спросил Иисус.
Женщина вздрогнула и несмело огляделась вокруг. И увидела она, что опустел портик Соломона. Есть только она, живая, но побитая, особенно ныло правое плечо, которое повредили, когда тащили ее, – и есть этот неизвестный молодой и красивый Человек, сидящий на ступенях и только что спасший ее, но нет никого, кто обвинял ее, кто требовал казни ее, кто бил ее.
– Иди и больше не греши, – ласково сказал Иисус.
Вдруг женщина упала на плиты и зарыдала громко, забилась в истерике. Только теперь она осознала, что спасена, что смерть, уже сжимавшая все ее тело, вдруг отпустила ее и куда-то ушла, и вся недавняя мука, все страдание прорвались целым водопадом слез. Иисус коснулся ее головы, и женщина затихла мгновенно, а ее горе, истерика и слезы вместе с недавно пережитым страхом ушли в землю.
***
Анна не стеснялся в словах и ругался так, что его самого можно было обвинить в богохульстве, если бы в этой комнате нашлись два человека, посмевших свидетельствовать против него. Но в комнате был только зять Анны первосвященник Иосиф Каиафа. Его лицо было нахмуренным и строгим. Он молча выслушивал бранные слова тестя, но твердо оставался при своем мнении.
– Какой дьявол потащил фарисеев и служителей в этот портик, спрашивается? – наконец Анна заговорил более приличными словами. – Кто придумал для Него такую глупую ловушку с этой глупо попавшейся бабой? Разве ты не знаешь, Каиафа, что при римлянах наши нравы настолько изменились, что этот Закон сейчас применяют лишь в глухих забитых крохотных селениях? Ты думаешь, Он этого не знает? Он прекрасно это знает. Если применить этот Закон сегодня, то большую часть населения Израиля [Тут Израилем названа вся Палестина. Так говорили, чтобы подчеркнуть былое величие страны. Название «Палестина» до 136 г. н. э. было неофициальным, которое употребляли греки и римляне. – В.Б.] пришлось бы забросать камнями, начиная с членов синедриона и четвертовластников. Ох, как прекрасно Он это знает! Это тебе не Иоанн Креститель, который обвинял Антипу и Филиппа за их племянницу Иродиану. [Иродиана – племянница тетрархов (четвертовластников) Филиппа и Антипы, была женой сначала Филиппу, затем Антипе. – В.Б.] Он не младенец, и хорошо знает, что во всех наших крупных городах процветают множества блудилищ. Ведь ни одного не нашлось среди этих рака, потащившихся к портику, без греха. Со стыдом бежали! Кто затеял этот поход?
Каиафа молчал, ему ничего не хотелось объяснять тестю. Он по-прежнему строго и прямо глядел в маленькие слезящиеся глазки Анны. И тот понял это молчание.
– Понятно, – сказал тихим уставшим голосом Анна. – Он всего лишь второй день в Иерусалиме, а ты ведешь себя, как беременная женщина. На что ты надеялся?
Каиафа молчал, и его молчание выводило Анну из последнего терпения. Ему захотелось вдруг вскочить с кресла, затопать ногами, закричать на зятя, объяснив ему в самых грубых словах, что он глупее и упрямее осла, ибо тот и умнее его и покладистей. Но Анна, хотя он весь внутренне дрожал от негодования, сдержал себя.
– Ты надеялся, что Он отвергнет Закон, и тогда синедрион Его будет судить за богохульство? Зачем ты уже после утреннего приключения послал к Нему храмовых стражников? В чем ты хотел Его обвинить? В непочтении к фарисеям? Смешно. И чтобы опять же таки синедрион судил Его! Синедрион! – Последнее слово Анна выкрикнул, подняв указательный палец кверху. – Не дорожишь же ты своим местом, первосвященник!
Каиафа вздрогнул и чуть прищурил свои большие черные глаза.
– А может, ты надеялся, – продолжал Анна, – что Он поддержит Закон, и этим накличет на Себя гнев Пилата за самосуд? Как всё это глупо! С самого начала было понятно, что Он Закон не поддержит, но и не выступит против него, а ответит как-нибудь по-другому. Так и надо этим рака, потащившимся к портику! Он посмеялся над ними – и поделом.
Анна был весь красный, так и пыхтел, белый пушок, где он был на его лысой голове, торчал и колебался в воздухе, губы его заметно дрожали.
– Он очень умный и опасный Человек, и прежде, чем идти к Нему, надо было хорошо это усвоить. Не по зубам Он тебе, Иосиф.
Каиафа, не проронив ни слова, повернулся к выходу.
– Храмовых стражников на Него наслал! – говорил уже тихим голосом Анна. – А те, развесив уши, внимали каждому Его слову. Не время еще, не время. Не Мессия же Он в самом деле, чтобы не совершить ни одной ошибки, за которую можно основательно зацепиться. Он обыкновенный человек, а как говорят твои римляне, errare humanum est. [(лат.) Человеку свойственно ошибаться. – В.Б.] Рано или поздно Он совершит ошибку. Ведь ты не веришь, Каиафа, что Он – Мессия, если пытаешься Его убить?
Каиафа обернулся, его глаза странно сверкнули и он тихо сказал:
– Он – не Мессия, Он – самозванец и губитель народа. Теперь я в этом твердо убежден.
Глава 18. Грусть и радость
Ученики все же отыскали Иисуса в Иерусалиме. Долгое время они бродили по просторам Галилеи, спорили, куда идти, отмахиваясь от версии Иуды Искариота, что Иисус пошел именно в Иерусалим.
– Учитель не мог пойти в Иерусалим. Он так сказал. Это не наш город, он враждебный нам, – раздавались, как гром, слова Петра. И все его слушали и соглашались. Все, кроме Иуды. Тот сердился, называл их несмышлеными детьми, даже бранился совсем невозможно. Но от него отмахивались и лишь через три месяца, перед зимним праздником огней [Праздник огней приходился на конец декабря (по нашему календарю), был установлен Иудой Маккавеем в честь очищения Храма после осквернения его Антиохом Епифаном. В течении недели в домах оставались зажженными лампады, отсюда и название праздника. – В.Б.] они решили, что, может быть, Иуда и прав. Странное дело, но с Иудой была с самого начала согласна и Мария Магдалина, хотя между собой они, особенно в последнее время перед исчезновением Иисуса, не очень ладили, тем более, что свою неприязнь к Марии Иуда и не пытался скрывать. Но когда в данном вопросе, где искать Иисуса, Мария приняла сторону Иуды, он сказал ей такие слова, и голос его прозвучал неожиданно мягко:
– Ты, Мария, умная женщина. Жаль, что я раньше этого не разглядел. Они говорят, что любят Иисуса, но кто любит, тот живет и дышит любимым и точно знает, где он находится и даже что чувствует в этот час.
В Иерусалим они шли, не останавливаясь ни в городах, ни в селениях, и, хотя ночи месяца тевета [Тевет – 10-й месяц календаря (декабрь-январь). – В.Б.] были очень прохладными, ночевали, где придется, укрывшись раздобытыми где-то Иудой верблюжьими шкурами, которые потом, когда они уже подходили к великому городу, ему удалось как-то очень выгодно продать. Практичность Иуды была непонятна остальным ученикам, но они были рады тому, что сыты и обеспечены всем необходимым в этом долгом путешествии да и в самом городе, где не жаловали галилеян и не упускали случая над ними позлословить или просто обругать.
Иисуса они нашли на Елеонской горе, измученного постоянными придирками фарисеев, саддукеев и спорами с ними. Весь город был заражен какой-то непонятливостью и упрямством, и даже те немногие люди, которые любили Иисуса, молчали и чего-то боялись. Даже Никодим примолк, когда ему сказали:
– А ты не из Галилеи? Почему ты Его защищаешь?
Уже прошло чуть больше года с тех пор, как Иисус восходил на гору Фавор, где узнал, что Его Миссия под угрозой срыва. Теперь, когда Иисус смог подготовить Свою плоть хотя бы к трансформе воскресения, Он прибыл в Иерусалим. Он нарочно пришел сюда один, оставив учеников в безопасном месте. Всю осень и зиму до праздника огней Иисус тайно прожил в одном гостеприимном доме в Виффагии. Днем Он открыто приходил в Иерусалимский Храм и учил, и каждую минуту Он был готов к тому, что Его возьмут, но Его не брали, не находили, что отвечать Ему на Его слова, и отступали, хотя очень злились и негодовали. Иисус знал, что дни Его в этом мире сочтены и дальше скрывать Истину о том, Кто Он, было уже невозможно, несмотря на то, что умы и сердца многих иудеев еще не были готовы понять и принять Ее. Приходилось надеяться на то, что Истина, высказанная Иисусом вслух, прорвет духовные пробки в душах иудеев и они прозреют, и тогда Миссия вновь станет выполнимой, а черный исполин будет посрамлен. Еще можно было спасти Миссию! Разъясняя Свои притчи, Иисус прямо говорил, что Он – Христос, Сын Бога, что Отец в Нем и Он в Отце и что Бог и Он – одно. Эти слова взрывали иудеев:
– Ты безумец, – кричали они, обступив Его полукругом. – Не правду ли мы говорили, что бес в Тебе?
Иисус ответил им:
– Во Мне беса нет, но Я чту Отца Моего, а вы бесчестите Меня. Впрочем, Я не ищу Моей славы: есть Ищущий и Судящий. Говорю вам: кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек.
– Теперь узнали мы, что бес в Тебе, – возмущались иудеи, – Авраам умер и пророки, а Ты говоришь: «Кто соблюдет слово Мое, тот не вкусит смерти вовек». Неужели Ты больше отца нашего Авраама, который умер? И пророки умерли. Чем Ты Себя делаешь?
– Если Я Сам Себя славлю, то слава Моя ничто. Меня прославляет Отец Мой, о Котором вы говорите, что Он – Бог ваш. Но вы не познали Его, а Я знаю Его, и если скажу, что не знаю Его, то буду подобный вам лжец. Но Я знаю Его и соблюдаю слово Его. Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой, и он увидел его и возрадовался.
– Сколько Тебе лет? Ты, молокосос, утверждаешь, что видел Авраама, который умер две тысячи лет тому назад?
Иисус обвел взглядом разгневанные лица иудеев и сказал:
– Истинно говорю вам, прежде нежели был Авраам, Я есмь.
Камни, как по волшебству, возникли в руках иудеев. Видно, были припасены заранее. Заметив это обстоятельство, Иисус сказал:
– Много добрых дел показал Я вам от Отца Моего: за которое из них хотите побить Меня камнями?
– Не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за богохульство и за то, что Ты, будучи человек, делаешь Себя Богом.
– Не написано ли в Законе вашем: «Я сказал: вы боги»? [Пс. 81, 6. – В.Б.] Если Отец Мой назвал богами тех, к которым было Его слово, – и не может нарушиться Писание, – Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите «богохульствуешь», потому что Я сказал: «Я – Сын Божий»? Если Я не творю дел Отца Моего, не верьте Мне, а если творю, то, когда не верите Мне, верьте делам Моим, чтобы узнать и поверить, что Отец во Мне и Я в Нем.
Беспомощная ярость в ответ, камни упали на землю. Никто не посмел Его взять. Видно, у черного исполина не всё было готово, если он медлил…
…Когда все ученики подошли к Иисусу, Он встал с камня и сказал им, что сейчас они пойдут с Ним в Перею, к берегам любого Его сердцу Иордана. Хотя ученики устали и не успели еще отдохнуть с дороги, они ни словом не обмолвились, поняв, как тяжело сейчас Иисусу видеть этот город, эту белую груду камней, увенчанную золотой рыбьей чешуей, эту страшно высокую черную башню Антония. Один за другим они молча спускались в Кедронскую долину, чтобы выйти на Иерихонскую дорогу, и замыкал шествие Иуда. Он шел сзади, бренча своим денежным ящиком, и даже взглядом никого не упрекал за то, что ему не верили, а Иисуса они все-таки нашли в Иерусалиме. Теперь душа его была спокойна, и сам он выглядел спокойным, хотя совсем недавно суетился, бегал, что-то искал и находил, кричал и возмущался, был неутомим и торопил других. Теперь он шел медленно, даже немного отставал от остальных, и отдыхом для его уставших глаз был голубой цвет Иисусова хитона.
И все же Иисус оглянулся. Иерусалим еще был виден, еще пылала красным заходящим солнцем крыша Храма, а рядом с ней чернела верхняя часть Антониевой башни.
– Иерусалим, – тихо и задумчиво произнес Иисус, – Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели. И оставляется вам дом ваш пуст. Ибо говорю вам: не увидите Меня отныне, пока не воскликнете: «благослови Грядый во имя Господне!».
***
Селения, находящиеся вблизи Иерихонской дороги, и особенно сам Иерихон, принесли много радости, и ученики воспрянули духом, повеселели, увидев, как люди встречают их Учителя. И стерлись в их памяти те камни, змеи и скорпионы, которые иногда совали в их мешки озлобленные люди. Недоброжелатели были, конечно, и тут, но они терялись в общем ликовании и восторге. Богатый садами Иерихон с его милыми, приветливыми, простыми людьми составлял большой контраст с жестоким каменным мрачным городом. Останови здесь, в Иерихоне, незнакомого человека, чтобы спросить хотя бы дорогу, и разговоришься с ним часа на три, еще и в дом свой тебя пригласит и почетным гостем считать тебя будет. Так уж повелось, что городской ландшафт и характеры людей связаны между собой. Великолепные пальмы и благовонные сады Иерихона и людей смягчали, и люди здесь тянулись ко всему доброму, светлому. И зерно учения Иисуса падало здесь на благоприятную землю. Иисус и Его ученики снова остановились на ночлег в доме Закхея, начальника мытарей, умилившего когда-то Иисуса своим по-детски наивным поступком. Теперь имение Закхея было куда меньше: большую часть своего имущества он раздал беднякам, да и сам он изменился к лучшему так, что знавшие его едва узнавали в нем прежнего Закхея.
