Несостоявшийся рассвет. За гранью. Повести
– Знаешь, мам, он такой красивый и с красным бантом, – говорил я, успевая уплетать за обе щеки очередной блин, – а на нём нарисован орёл с двумя головами. Разве такие бывают?
Я вопросительно посмотрел в её глаза, глядящими на меня с любовью.
– Бывают, сынок. Тебе ещё налить какао?
– Нет, ты скажи честно, мама. Бывают? – заметив её безразличие к двуглавому орлу, стал допытываться я.
Надо сказать, что по грамотности мать далеко не ушла от отчима. Несмотря на то, что она выросла в детском доме, ей, как и ему, дали начальное четырехклассное образование. Но, если отчим во многих бытовых вопросах доходил своим пытливым умом, а иногда и просто смекалкой, мать такими способностями не обладала.
Призадумавшись, она ответила, что таких орлов не видела, но вот в сказках бывают Змеи Горынычи и с тремя головами.
– Вот выучишься, научишься читать сказки…
– Да, такие сказки, мама, я давно знаю! Нас ещё в Окунево ими Настя пугала перед сном. А вот, на самом деле, бывают?
– Не знаю, сынок. Для того ты и в школу пошёл. Я ведь всего четыре класса окончила, а тебе, чтобы всё узнать, надо обязательно выучиться до конца. Не зря говорят: «Ученье – свет, а неученье – тьма». Запомни, Владик. Главное для тебя – это хорошо учиться. А то будешь, как мы с отцом, работать с утра до ночи.
– Я лётчиком хочу стать, – вырвалось у меня. Мать немного смутилась и посмотрела пытливым взглядом.
– И лётчиком, и врачом, и даже учителем сможешь стать, если закончишь хорошо школу. Ты мне обещаешь?
– Да, – ответил я, – мне нравиться учиться.
– Ну и молодец. А теперь иди и погуляй на улице, пока я здесь приберусь. Завтра мне рано вставать на работу.
* * *На улице было здорово! Но в ещё не полностью заселённом бараке не появились мальчишки, с которыми я мог бы познакомиться и играть. Правда, приехали две девчонки, но они были старше меня. Их я и увидел, когда появился на входных ступеньках нашего барака. Они сидели на длинном бревне, оставленном строителями недалеко от входа. За бревном начиналась буйная поросль бурьяна с крапивой, среди которой голубыми глазками выглядывали неизвестные мне цветы с крупными зелёными листьями.
Заметив меня, девчонки о чём-то зашептались и тихо захихикали. Конечно, разговаривать с ними после такой наглости не имело смысла, и я так и остался стоять на последней ступеньке. На всякий случай даже отвернулся от них и стал смотреть далеко вперёд. При этом я принялся насвистывать знакомую мелодию.
– Эй ты, свистун! Тебя как зовут? – неожиданно обратилась одна из тех, что была постарше. – Ты, случайно, не из первой квартиры?
Отвечать мне не хотелось, но, взвесив всё за и против (говорить всё равно было не с кем), назвал свое имя.
– Владик? – переспросила девчонка помладше. – Валя! – обратилась она к старшей подруге, показывая на меня пальцем. – Это же Владик-оладик! – и громко рассмеялась.
Зная по опыту, что прозвище может «приклеиться» сходу, если я начну злиться или, ещё хуже, возражать, я подошел к ним и сел рядом на обтёсанное бревно. Мне хотелось показать, что их насмешки меня ничуть не задели и что я не такой уж маленький, чтобы обижаться на прозвище. Войдя в роль и подражая Коляну, я спросил:
– А загадку хотите отгадать?
– Какую? – заинтересовались мои обидчицы.
– Вот отгадайте: что делает мальчик на девочки? Подружки переглянулись и дружно рассмеялись:
– Конечно, читает, Оладик! Я разинул рот от изумления, а они стали издеваться надо мной:
– Это тебе сегодня в школе такую загадку загадывали? – насмешливо спросила Валька. – А в какой класс ты пошёл?
– В первый, – последовал мой обескураженный ответ.
– Валя! Ты смотри, чему их там учат? – продолжала измываться младшая подруга.
– Да ну вас! – подскочил я с бревна. – Мне пора уроки учить.
– Иди, иди. Да не забудь правильный ответ написать, тогда сразу в восьмой класс переведут.
Проклиная всё на свете, я заскочил в комнату, где мать уже гладила постиранное с утра белье. Она не заметила мое негодование, так как стояла ко мне спиной.
– Погулял?
– Да, – стараясь скрыть обозлённость, буркнул я.
– Там, наверное, и погулять не с кем. Ничего. Потерпи немножко. В следующее воскресенье, говорят, сразу четыре семьи заселяются.
Тем временем я уже уселся за стол и достал принадлежности из портфеля.
– А ты руки помыл, Владик?
На работе, рассказывала мать, к ним часто приходят из лаборатории проверять санитарное состояние кухни. Даже мазки берут на какие-то «палочки», объясняла она отчиму. Поэтому мать уважала и любила чистоту, а заодно, приучала к ней и меня.
Я наскоро помыл руки и снова сел за стол. Вид новых цветных карандашей, букваря и чистой тетради отвлек меня от позорного разговора с девчонками, и я погрузился в иной мир. Это был мир совершенно новый, интересный и влекущим к тайнам познания.
Выполнение домашнего задания я начал с рисования палочек в косо разлинеенной тетради. Они получались немного кривыми и толстыми (плохо был подточен карандаш), но я сумел справиться с ними. Конечно, до образца домашнего задания, написанного самой Ириной Владимировной, нарисованным мною палочкам было далеко. К тому же, она писала пером! И немного подумав, я успокоил свое самолюбие.
В Букваре мне захотелось посмотреть новые главы. Я даже попытался прочитать какую-то сказку, но быстро устал: не по Сеньке оказалась шапка. В общем, довольный, что я уже могу читать даже сказки, я закончил делать уроки.
Вечером пришёл отчим. Немного навеселе, он заметил приготовленный мною портфель.
– Ну как? Много двоек нахватал? – с иронией спросил он.
– Ни одной.
– Подожди-и, когда-нибудь всё равно получишь. Вот тогда мать тебе и всыплет по первое число, да так, что два дня чесаться будет…
– Ваня, ешь, давай, а то борщ остынет, – прервала его мать. Тот, поблескивая подвыпившими глазами, посмотрел на неё и спросил:
– Никто ещё не приехал? Может, успеем комнату поменять?
– Теперь, Ваня, не сможем: свободные уже заняли, а в воскресенье приедут остальные.
Помнишь, в прошлый выходной здесь были хозяева со своими ключами от пустых комнат? Я слышала, что через неделю они начнут переезжать.
– Ладно, Лидка. Где наша не пропадала? Поживем пока здесь, а там видно будет.
* * *В воскресение приехали новые семьи. Среди них моего возраста оказался только один мальчишка. Другой был намного старше, долговязый и в очках. Однако познакомиться с ними в суете не удалось. Семьи до позднего вечера обустраивались по комнатам. Жители барка помогали им сгружать и разносить вещи, намекая, что такое важное дело, как переезд, надо бы обязательно обмыть. Прибывшие соглашались и понимающе кивали головами.
– За нами не станет, – поднимая тяжелый шифоньер вместе с помощниками, кряхтя, басил один из приезжих. – Вот сейчас закончим, и – полный вперёд.
– Осторожней! – кричала другая хозяйка, – здесь у меня зеркало завёрнуто, и, смотрите, посуду не побейте.
– Ничего, на счастье можно немного и поколотить, – шутил мой отчим. Так, дружно и весело, все новоприбывшие успели к вечеру занести свой скарб.
Электрический свет ещё не был проведён, и в комнатах новых соседей засветились керосиновые лампы. Чтобы лучше видеть в коридоре, новосёлы открыли двери, приглашая «помощников» к столу. В одной из комнат приезжих заиграл патефон. Я, Валька и её подруга, Светка, забыв о нашем неудачном знакомстве, кинулись в полумраке заасфальтированного коридора туда, где раздались уже знакомые нам слова песни: «А-я-я-яй, ну что за девчонка…»
Патефон и пластинки тогда был редкостью. Их имела не каждая семья. Но отчим привез из Сибири трофейный патефон, встроенный в небольшой футляр, который был обтянут синим дерматином. Я гордился его маленькими размерами и любил заводить во время прихода к нам гостей. Теперь мне хотелось увидеть, какой патефон имеется у приезжих соседей, а заодно, показаться матери на глаза, в надежде, что и меня пригласят за стол.
Валька и Светка оказались в дверях новых переселенцев раньше, и мне пришлось лишь выглядывать между ними. Они же, скрестив руки на еле пробивающихся грудях, стали подпевать играющей пластинке. От них несло приятным запахом, наверное, материнских духов и водочным перегаром.
Но вот мать заметила меня и подозвала к себе.
– А это мой сын, Владик, – сказала она новой соседке.
– Какой хороший! И видать, серьёзный мальчик? – иронично заметила подвыпившая хозяйка в ответ на моё стеснение. Она усадила меня за стол, погладила по голове и поставила передо мной тарелку с кусками жирной жареной рыбы.
– Ешь, мой маленький, – ласково предложила женщина. – А вот у нас, Лида, детей пока нет, – со вздохом развела она руками.
– Теперь надо обзаводиться: комната есть, работа есть, – поддержала разговор мать на эту тему.
– Не волнуйся, Лида, мы с Васей теперь об этом день и ночь будем думать, – кокетливо рассмеялась собеседница.
Во время их разговора я успел рассмотреть патефон, который стоял рядом на комоде. Несомненно, он был красивее, но великоват. Мой можно было легко выносить на улицу, как маленький чемоданчик. Этот же, подумал я, нести на улицу тяжело, разве что, – мужчине.
Изрядно поддав, взрослые стали танцевать, но вскоре истомились и снова уселись пить водку. Угостили и девчонок. Совсем осмелев, те стали танцевать парой посередине комнаты. Хозяева и гости всё больше хмелели. Некоторые уже развалились на диване и громко разговаривали между собой. Я же подобрался к патефону, и как только начинала приостанавливаться музыка, подкручивал его хромированной рукояткой.
– Мужики! – закричала одна из женщин. – Как вам не стыдно! А ну, пошли танцевать, – но желающих не нашлось.
– Пусть молодёжь потанцует, а мы посмотрим, – ответил ей толстяк, развалившийся возле пьяной жены.
– А нам кавалеров не хватает, – смеясь и блестя глазами, откликнулась Валька.
– Как не хватает? – нарочито громко завёлся толстяк. – А за патефоном – разве не кавалер?!
– А ну-ка, Владик, выходи, – подхватила меня под руку хозяйка.
Я стал упираться, но был дружно вытеснен на середину комнаты.
– Ну, и кого ты выберешь? Меня или Светку? – язвительно обратилась ко мне Валька.
– Я танцевать не буду: надоело, – сказала Светка и направилась к столу.
– Ладно, – смягчилась Валька. – Давай я тебя учить буду. Одну руку кладу тебе на плечо, а ты мне – на талию. – Заметив, что я сильно засмущался, она ухватила мою руку и приставила её куда следует, – Другую – давай мне, – потребовала она.
После наставления Валька легко обхватила мою ладонь и попыталась закружить в танце. Но сделать это ей не удалось, и какое-то время нам пришлось топтаться на месте. Тем не менее, Валька не растерялась. Поняв, что в танцах я полный «валенок», она сбавила темп, и мы, медленно переступая, стали изображать танцующих.
Впервые я так близко находился возле девчонки и держал её за спину. В «танце» старался сильно не прижиматься, чувствуя страшную неловкость, но пьяные взрослые, умилённые нашей парой, поддерживали нас комплиментами и подбадривали. Это придало мне уверенность и даже гордость.
– Ты на ногу не наступай, Оладик, – тихо прошептала Валька на ухо. Она тоже была польщена восторгом взрослых и старательно помогала мне окончательно не отдавить ей ногу. Когда мы «станцевали» несколько песен, заскучавшая от внимания к нам взрослых, Светка позвала Вальку прогуляться возле дома.
* * *На другой день лил дождь. Он начался ещё ночью и продолжался в течение всех наших занятий в школе. Последний урок пришёлся на чтение. Ирина Владимировна выразительно и чётко, по слогам называла написанное в Букваре какое-нибудь новое слово, а мы дружно повторяли за ней.
Я автоматически повторял со всеми давно известные мне слоги и слова, но неожиданно стал их плохо различать. Вместо слов одноклассников до меня стал доноситься какой-то слитный хор, а голос Ирины Владимировны зазвучал, как из большой бочки – невнятно и слитно. Я полез пальцем в отверстие уха, немного покрутил в нём, и звуки снова приобрели чёткость. На кончике пальца остался комочек зелёноватой слизи. Я вытер его носовым платком, но через некоторое время снова оглох. «Белов, ты ч го там крут ся, – кое-как различил я. – Вста…, … а… ста! – Смысла последних слов я не понял и продолжал сидеть. Тогда она подошла ко мне. – Ты не слышишь, о чём я прошу тебя, Владик? Я прошу встать», – уже громче сказала она. Я поднялся, успев одновременно прочистить пальцем снова скопившийся гной. Слух тут же восстановился, но Ирина Владимировна неожиданно замолчала и потом достаточно громко произнесла: «Садись, Белов. Передай маме, чтобы она зашла ко мне».
Конечно, дома я рассказал о случившемся. Но мы с матерью давно знали о моей болезни, из-за которой, в период её обострения, в слуховых проходах скапливался гной. В это время я и начинал плохо слышать, пока он не вытечет наружу. Ещё находясь в Евгащино, мать водила меня к местному лекарю, который за деньги взялся вылечить болезнь. Сделал он это довольно быстро. Набрал в пипетку воды и капнул в плохо слышащее ухо.
Не буду вдаваться в описание этого физического явления, связанного со свойством перфорированной (дырявой) слуховой перепонки и находящейся на её поверхности влитой капли воды, но, когда шарлатан спросил меня, лучше ли стало слышать, я утвердительно кивнул головой. И это, действительно, было так, но всего лишь на несколько минут. Обманщик знал о кратковременности эффекта и тут же стал требовать плату.
Удивлённая мать переспросила меня, тогда ещё пятилетнего ребенка, действительно ли я стал слышать лучше. Я снова, но уже неуверенно подтвердил, на что мужчина невозмутимо сказал: «Вот видишь, я его вылечил», – и ласково погладил меня по голове.
Помню, она заплакала от бессилия, не зная, что можно возразить против обыкновенного надувательства. Затем, как и договаривались, мать отдала накопленные ею деньги этому шарлатану. С тех пор мы не обращалась даже к врачам, хотя уже жили в Пятигорске, славившимся на всю страну своими здравницами. Но в этот раз, поняли мы, надо было обязательно идти в поликлинику.
Конечно, мать посетила Ирину Владимировну. Это было на перемене. И они, не спрашивая меня, решили, что я должен пересесть на первую парту. Учительница, в свою очередь, пообещала матери учесть мой физический недостаток. Их разговор происходил в присутствии некоторых одноклассников, и это обстоятельство сильно расстроило меня: «тайна» тугоухости, которую я тщательно скрывал от сверстников, стала известна всему классу! Теперь я стал опасаться, что «нормальные» одноклассники всегда будут иметь повод посмеяться надо мной, а ещё хуже, придумают какую-нибудь кличку. Опасение быть кем-то униженным из-за своего физического недостатка, с годами, незаметно сформировало во мне «комплекс неполноценности». И этот психический сдвиг не только повлиял на характер, но и определил всю мою дальнейшую судьбу.
Глава 3. Школьная пора
Спустя месяц, на последнем уроке по арифметике, Ирина Владимировна объявила всему классу, что за выполнение домашних и классных заданий начнёт выставлять отметки. «Теперь всё будет по-другому, – сказала она. – Каждый ученик сможет увидеть, какую он заслужил оценку за выполненную им работу, а родители – узнать о вашей успеваемости в школе». Мы замерли от такой новости: было как-то страшновато, а, с другой стороны, хотелось увидеть в тетради или дневнике желанную оценку. Ну, положим, пятерку или четверку. О тройке или о двойке старались не думать.
Я о плохой оценке тоже не задумывался, так как читал лучше всех в классе, неплохо рисовал и умел считать устно до ста. Правда, я не любил работать со счётами. На палочках считать было легче, но я обходился пальцами: так было ещё удобнее.
Выполнение начавшейся классной работы показалось мне делом нетрудным. Ирина Владимировна писала на доске примеры по сложению и вычитанию простых чисел, а мы должны были переписывать их в свои тетради, но уже с правильными ответами. Решать примеры можно было, применяя палочки или счёты, которые имелись у каждого из нас. Я не стал применять арифметические устройства и, как всегда, обошёлся пальцами, заранее представляя большую красивую пятерку, выведенную Ириной Владимировной за свою работу.
В конце урока она собрала тетради, которые уложила ровной стопкой на учительском столе и показала в учебнике, какие примеры по арифметике следует выполнить дома. Прозвенел звонок. Толкая друг друга, мы поспешили покинуть класс.
Дело в том, что коридор, ведущий к выходу из школьного здания, был узким и длинным, а дверь, выходящая на улицу, хотя и распахивалась настежь, не вмещала всех желающих поскорее выбраться из школы. Из-за этого в начале учебного года мы надолго застревали в узком проходе, пропуская всех учащихся.
Пока мы ждали, у выхода образовывалась толпа из верзил седьмого класса, визжащих девчонок и застрявших между ними младшеклассников. Тут же стояла тетя Клава со шваброй. Она наводила порядок среди шумных и рвавшихся на улицу подростков. Иногда ей приходилось применять швабру против наиболее зарвавшихся «добрых молодцев» из старших классов, некоторые из которых умышленно создавали невиданную толчею. «Козлов!» – часто кричала она на долговязого парнишку, которому нравилось, упёршись в дверь обеими руками, никого не пропускать и при этом кричать благим матом, что ему наступили на ногу.
Но, как только швабра тёти Клавы приближалась к нему, он переставал жаловаться и резко проскакивал вперёд. Неожиданное освобождение дверного прохода приводило к куче-мале прямо на пороге выхода из школы, после чего слышались истошный смех самого Козлова да жалобные крики пострадавших девчонок и малолеток.
Но постепенно наш класс научился легко выбираться после окончания занятий на улицу. Всё было просто. Поскольку классная комната располагалась рядом с узким коридором, мы, как только заканчивался урок, старались быстрее выбраться из неё, чтобы бежать по ещё пустому коридору к выходу. Оказавшись, таким образом, первыми в школьном дворе, мы часто наблюдали оттуда за отчаянными попытками старшеклассников «вырваться на свободу», а, заодно, и за всеми проделками Козлова с его сообщниками.
Так было и в этот раз. Выбежав во двор сразу после звонка, наш класс, делясь друг с другом впечатлениями об уроке, стал расходиться по домам.
* * *Чтобы посетить врача, мать отпросилась с работы, а рано утром повезла меня в городскую поликлинику. Но там уже было много народа, и мы около двух часов просидели в очереди. Врачом оказалась довольно грубая пожилая женщина в белом халате. Она сидела за небольшим столом. Рядом с ней стояла накрытая белой простынёй тумбочка. На ней лежал поднос с всевозможными блестящими инструментами, от одного вида которых мне сделалось дурно: я представил каждый из них в своём ухе.
– Ну что там у вас? – сухо обратилась врач к матери.
Та стала рассказывать историю моего заболевания. Продолжая слушать, женщина вставила в моё ухо холодную металлическую трубочку, опустила прикреплённое к голове круглое зеркало и склонилась надо мной. Затем она намотала кусочек ваты на длинную спицу и вставила её через отверстие трубочке. Я зажмурил глаза от страха и слегка отодвинул голову.
– Сиди спокойно! – приказала врач и притянула мою голову к себе за мочку уха.
Когда она почистила его от скопившегося гноя и проделала то же самое с другим ухом, хмыкнула:
– Всё понятно…
– Скажите, доктор, – нерешительно и с теплившейся надеждой в голосе обратилась к ней мать, – что-нибудь можно сделать?
Врач ответила не сразу и молча достала из шкафа большую клизму.
– Будем вдувать стрептоцид. Десять дней. Другого средства пока не придумали. Затем она оттянула мочку уха, засунула в него наконечник клизмы и вдула туда какой-то белый порошок. То же самое она проделала и со вторым ухом. Процедура оказалась не из приятных. От сильной и мощной струи выброшенного порошка из клизмы и страшного шума у меня навернулись слезы.
– Ничего. Терпи. Будешь ходить ко мне каждый день. А плакать нечего. Это совсем не больно, – отчитала меня врач и стала что-то записывать в медицинскую карту. – Можете идти. Зина, зови следующих, – приказала она медсестре.
* * *На другой день наш класс с нетерпением ждал урока арифметики. По расписанию он был вторым, и на перемене, не выходя из помещения, все оживленно обсуждали, кому и какая может достаться отметка. Я был спокоен, рассчитывая получить пятёрку или, в крайнем случае, четвёрку. Прозвенел звонок. Как всегда, строгая и подтянутая, вошла Ирина Владимировна.
После приветствия она прошлась между партами и сделала замечание Бурдакову Юрке: у того был растрёпанный вид и грязные руки. Затем села за стол, проверила по журналу присутствующих и положила руку на принесённую ею стопку наших тетрадей. Мы замерли.
«А теперь, – сказала Ирина Владимировна, – поговорим о наших первых оценках. Можно смело сказать, что большая часть из вас неплохо справилась с классным заданием. И это хорошо. Но меня огорчили те учащиеся, которые, на мой взгляд, могли бы выполнить нашу классную работу на отлично или на четвёрку. Сейчас я не буду называть имена этих учеников. Первый блин, как говорится, комом. Я просто раздам вам тетради на руки, чтобы каждый сам увидел свою оценку и сделал правильный вывод. А потом мы продолжим урок арифметики».
С этими словами Ирина Владимировна раздала тетради. В классе постепенно стало нарастать оживление по мере того, как очередной ученик открывал свою тетрадь.
– У меня «четвёрка», – важно объявил со второй парты Киселёв Игорь.
– Ребята! У меня тоже! – почти заорал его сосед. – Вот не думал!
Посыпались и пятёрки, владельцы которых не только громко хвастались соседям, но и подпрыгивали на своих партах. Но некоторые ученики, открыв тетрадь, молчали и сразу же закрывали её, озираясь на товарищей.
Дошла очередь и до меня. Я взял свою работу и, ничего плохого не подозревая, открыл тетрадь. В ней красовалась не ожидаемая мною «пятёрка» и даже не «четвёрка»! Там стояла жирная «тройка»! Я захлопнул тетрадь и почувствовал, как меня бросило в жар. Не веря глазам, но теперь уже осторожно, открыл её снова, но наглая тройка от этого не исчезла. Тогда я сунул тетрадь в портфель, испугавшись, что кто-нибудь захочет посмотреть мою оценку. Тяжело вздохнув, как бы с безразличным видом, я стал разглядывать лица одноклассников. Среди них теперь можно было легко угадать своих сотоварищей по несчастью.
Впоследствии, я вырвал этот злополучный листок с тройкой, чтобы, не дай бог, её не увидела мать или обрадованный моим неуспехом отчим. После экзекуции над тройкой тетрадка стала расползаться, и я, со временем, выбросил её, как страшный сон из головы. Однако это событие, связанное с получением первой оценки в моей жизни, выбросить из памяти, как разлетевшуюся тетрадь, мне не удалось до сих пор.
* * *Шло время. Я обзавелся новыми друзьями. Конечно, в первую очередь, это были одноклассники или ровесники из параллельного класса. Больше всех я сошёлся с Виталькой Головко. Нам было по дороге из школы, и вместе с его братом Димкой мы проделывали каждый день один и тот же путь до моих бараков. Дальше ребята шли сами.
Я любил приходить к ним в гости по выходным дням. Их просторный дом и двор располагались в тупике неасфальтированной улицы. Здесь росла невысокая трава, что позволяло использовать улицу в качестве игровой площадки. По этой причине у Виталькиного двора часто собирались местные мальчишки и, когда было сухо, устраивали всевозможные игры: в городки, футбол, рюшки, в слона или козла.
На заросшем бурьяном поле перед моим бараком играть в такие игры было невозможно. Даже пригласить друзей в свою небольшую комнату, заставленную мебелью, я не мог. Да и мать требовала, чтобы в дома были чистота и порядок. Поэтому Виталик приходил ко мне в гости редко и мимоходом. Привыкший к простору, он долго не задерживался и, обычно, приглашал играть к себе.
Мой новый друг был сообразительным и способным пацаном. Никто лучше его не играл в городки и рюшки. Не было ему равных и на уроке по физкультуре. Кроме того, он обучался в детской музыкальной школе. Учился везде легко, благодаря своим природным способностям. По натуре беззлобный, ловкий и весёлый, он притягивал к себе ребят и был прирождённым лидером. Помню, я завидовал ему. Но между нами царили только дух соперничества и искренней дружбы. Как показала жизнь, общение с ним научило меня многому.
В своём дворе и в доме напротив я тоже нашёл друзей. Это были Витька Федоренко и Володька Загруднов из параллельного класса. Вовка жил через улицу в собственном доме. Его мать официально считалась разведённой, и у неё, время от времени, появлялись сожители, которых она требовала от послушного сына называть папами. По натуре мечтательный и, я бы сказал, нежный мальчик, очень похожий на свою мать, Вовка легко вписывался в нашу компанию с Витькой. Его не надо было уговаривать, чтобы он вышел поиграть на улицу или сходить прогуляться по окрестностям Новопятигорска. Часто оставаясь дома один, он с удовольствием общался с нами.
