Бунт

– Пшел вон! Прочь отсюда, дрянь! Мерзкая шавка! Прочь!

Пес тут же почувствовал, как таксы вцепились клыками в его лапы, а на спину ему обрушились болезненные и тяжелые удары.

Ожесточенный нанесенным оскорблением и болью, он подмял под себя собачонок и безжалостно задал им трепу, уже не обращая внимания на крики, струи воды и град ударов.

– Беги! Беги! Рекс! Рекс! – неустанно заливался попугай.

В конце концов пес отбился от атакующей ватаги и львиным прыжком вырвался на газон перед террасой, но, прежде чем он успел добежать до зарослей, прозвучал выстрел, и будто горсть острого щебня врезалась в его левый бок. От жесткого удара пес зарылся мордой в траву, но, собрав остатки сил, бросился под маленькие елочки, как вдруг прогремел второй выстрел. Посыпались мелкие веточки, будто мертвые зеленые слезы пролились на него. Не дожидаясь продолжения, Рекс прополз через парк на двор, к сараям, и, протиснувшись в конуру, рухнул оземь, одурев от боли. Старый пес Кручек уступил ему подстилку и, срываясь с цепи, завыл, будто зовя на помощь.

– Бешеные волки, а не люди! – причитал Немой, который, узнав от сорок, что случилось, прибежал спасать друга. Парень облил Рекса водой и подал ему молока.

– Пей, брат! Я для тебя корову подоил, – просил он, осторожно ощупывая песьи бока.

– В усадьбе меня побили, в усадьбе! – скулил тот жалобно, дрожа от холода и боли.

Парень запеленал его мешками, как ребенка, приласкал и пригрозил Кручеку:

– Только попробуй его обидеть – забью тебя как собаку! – и побежал к своим гусям.

Тянулись тяжелые дни, когда Рекс находился между жизнью и смертью: жгли его раны, жгло его безжалостное солнце, докучали мухи, и убивало чувство одиночества.

Лишь ночь приносила ему долгожданную прохладу и облегчение. Немой прибегал с водой и едой, часами оплакивая их общую долю. Парень разузнал, что Рекса ищут, чтобы убить, а его самого хотят выгнать со двора.

– Сигану в пруд и все, что мне! – решил Немой. – Но мне тебя жалко, сиротина! Придется тебе бежать отсюда! И что тогда? – горевал он.

– Пусть я только выздоровею! – стенал пес, облизывая его с благодарностью.

– Мы его не выдадим! – грозно ворчал Кручек, деливший с Рексом не только подстилку, но и каждую полученную миску еды и дичь, пойманную в свободные ночи.

И весь двор сговорился держать его втайне от людей.

Ведь Немой пообещал, что каждому, хоть бы и верховым жеребцам, ноги переломает, если они выдадут Рекса. Так что тот потихоньку зализывал свои раны в спокойствии, окруженный всеобщим расположением. Даже визгуны-овчарки позабыли о старых драках за сук и украдкой навещали его. Каждое утро стада, выходя на пастбище, приветствовали его своим ревом. Иногда в полдень, возвращаясь от колодца, какая-нибудь рогатая голова склонялась над конурой. Кони ржали тихо, потягивая носом в его сторону. А легкомысленные жеребята, не познавшие еще кнута, резвились, хватая его за уши мягкими, теплыми губами. Вечно напуганные овцы блеяли над его судьбой. А свиньи выбирали себе место под хлевом и, развалившись на солнце, давали вымя поросятам и, постанывая от толчков их беспокойных головок, поглядывали на Рекса мертвыми серыми глазками, что-то ему нахрюкивая. Также не раз слышал он ночами сквозь стену хлева, как волы, жуя и чавкая влажными мордами, среди жалоб на работу, кнут и голод, вспоминали о нем.

Но самым сердечным оказался осел, живущий в усадьбе нахлебником. Он был стар и мудр как этот мир, покрыт паршой, измазан грязью и золой, все его били и презирали, посмеивались над ним и гнали отовсюду. Издевались над ним и люди, и животные.

Они были знакомы давно, еще с тех времен, когда осел катал на себе барчука, а Рекс охранял обоих, и втроем они носились по полям втайне от барина.

Ослик приплетался каждый день, стоял у конуры с опущенной мордой и обвисшими ушами и жаловался таким душераздирающим голосом, что Кручек выл от ужаса, а Немой утихомиривал его палкой и прогонял куда подальше. Побитый и униженный, он все равно упорно возвращался, не прекращая своих причитаний.

Пернатые также усердно занялись Рексом: каждый день на всех заборах проходили в его честь горячие диспуты, полные кудахтанья, кулдыканья, писка и гама. И даже одна из наседок, обнадеженная благосклонностью Кручека, поселилась со своими малышами около Рекса, постоянно квохча ему о достоинствах своих детей. Только павлины, как всегда, гордые, презрительно держались на расстоянии, а вороны, согласно врожденному обычаю, наблюдали с крыш за конурой, терпеливо ожидая – на всякий случай.

И все же они так ничего и не дождались, ведь Рекс поправлялся, только с каждым днем становился все более хмурым и замкнутым. Одолевали его какие-то размышления, странные чувства и видения. Стал он смотреть на мир из глубины своего горя и сиротства. Раньше его не заботило, что происходит за пределами усадьбы: он чувствовал себя ее хозяином и почти как человек относился к каждому живому созданию.

Они существовали, чтобы их душить, гнать, забавляться ими. По команде хозяина. Его отделяла от них неизведанная пропасть почти человеческого существования. Теперь его выгнали из усадьбы и бросили на самое дно несчастья. Пес все сильнее чувствовал свою обиду. Это была незаживающая рана, через которую в сердце просачивалась жажда дикой мести человеку. В такие минуты он готов был рвать своими клыками даже их щенков, которых когда-то любил, и с наслаждением лакать их горячую кровь. И в эти долгие болезненные ночи, в эти еще более долгие бессонные дни он размышлял, как бы сделать так, чтобы его месть достигла своей цели.

И пес так забывался в своей ненависти, что все, от чего исходил человеческий запах, будило в нем невыразимое омерзение и – вместе с тем – все больший ужас. Потому как в этих размышлениях представала перед ним вся мощь человека. Она будила в нем необыкновенный ужас. Как же можно отомстить урагану? Как справиться с громом? Как схватить клыками молнии? Приступы бессильного отчаяния пронизывали его словно ножи. Ведь этот двуногий безраздельно господствовал над миром. Под его жестокой властью жило каждое создание. Смерть и жизнь – в его воле. Он всемогущ! Создатель и вместе с тем палач всего на свете.

Только сейчас почувствовал пес эту страшную правду и с каждой минутой находил ей все большее подтверждение. Прикованный своей немощью к подстилке, он стал всевидящим оком, наблюдающим за всем, что происходит вокруг. Его сердце чуяло каждый крик, каждую жалобу и каждую обиду. Особенно полны неустанных стенаний были ночи: волы приглушенным ревом сетовали на смертельный труд, на окровавленные от палочных ударов бока, на голод. Долго и болезненно ржали измученные кони. Длинными безутешными рыданиями разражалась тоска коров по отнятым телятам.

Из овчарен, из свинарников, из курятников вырывался раз за разом дикий гул жалоб и смертельных страхов. Жаловалась поруганная земля, стенали проклятиями вырубаемые леса, клокотали насильно меняющие свой бег воды. И отовсюду – от полей и от хат – со всего света доносились вечные, никогда не замолкающие отзвуки обид, насилия и смерти. Все земля и весь воздух были опечалены человеческой жестокостью.

На пирамиде трупов строил человек трон своего могущества.

Ни победить его, ни убежать от него – как не убежать от смерти.

Пес закипел внутри гневным океаном, бессильно бьющимся о гранитные скалы. Однажды утром, тронутый за живое отчаянным визгом свиней, которых грузили на мясницкие телеги, он проворчал:

– Снова нашего брата убивают.

– Свинья мне не брат, а мясо, – гавкнул Кручек. – Так ведь эти воры сами все сожрут.

Рекс съежился, будто от удара камнем, и замолчал.

А когда торговец-еврей выносил из хлева ревущих телят, Кручек грустно заворчал:

– Ночью я одного на пару с Хромым придушил в поле, да девки с конюшни у нас его отобрали.

– С волком водишься, с эдаким бандитом!

– Кто помогает пропитаться – тот мне и брат.

– Ты и родных бы не пожалел?

– У голода глаз нет: все хорошо, что в лапы попадет.

С ужасающим ревом прибежал осел и рухнул на навозную кучу.

– Это господский щенок облил его такой водой, что ему шкуру обжег.

Осел метался со страшным жалобным ревом. Его догнала компания мальчишек во главе с барчуком, они продолжали забавляться, бить осла камнями и сечь кнутом. Визг раздавался по всему двору, пока не прибежал эконом с палкой. Он отогнал детей и пинками попытался заставить осла встать.

Рекс, забыв об опасности, высунулся из конуры и зарычал.

– Рекс! – крикнул барчук. – Значит, мама промахнулась. Он загрыз моих такс, – заплакал мальчик.

– Ах вот ты где, птенчик! Сейчас ты у меня ответишь за барина! – закричал эконом, бросаясь на него с палкой. Рекс взвизгнул от удара и, влекомый приливом ярости, кинулся на эконома, схватил его клыками за грудки и рванул так сильно, что, вырвав кусок одежды вместе с кожей, грохнулся оземь.

Эконом без сознания рухнул в навозную кучу, а барчук с криком убежал прочь.

Пес забрался в самый темный угол конуры и зарылся в солому.

– Тебя отсюда вытащат и убьют. Беги, – скулил Кручек, мечась на цепи.

Другого пути не было. Рекс забрался в пустой хлев, под кормушки, где в стене была выломана дыра в сад. Оказавшись в саду, пес залез в густой малинник, почти не понимая, что с ним происходит. Он услышал людей, сбегающихся на помощь эконому, и, как только до него донесся вой невинно избиваемого Кручека, решил бежать в поле. Но сад был окружен густой живой изгородью и высокой проволочной сеткой, а у единственных закрытых ворот крутился маленький садовник, с которым у Рекса были свои счеты. Потому он протиснулся глубже в ряды буйно разросшейся малины в ожидании подходящего случая, чтобы вырваться на свободу. Он был настолько встревожен, что не мог спать, его обжигали еще не зажившие раны, мешали пчелиное жужжание и задиристое чириканье воробьев, садящихся целыми бандами на сладкие зрелые фрукты…

– Служи хозяину верой и правдой, а он тебе за это… устроит! – услышал Рекс над собой голос садовника и жалобно заскулил, бросившись ему в ноги.

– Не бойся! И за что это на тебя свалилось! Гоняют тебя, как бешеного пса! А ты мне штаны порвал, видишь? А я ведь всего лишь на попугая хотел поближе посмотреть! – Садовник присел перед Рексом, добродушно его поглаживая. Тот доверительно положил голову ему на колени.