Непраздничные люди. Пьесы

Картина пятая.

Та же комната несколькими минутами позже. Беспорядок. Дверцы шкафа и буфета распахнуты. По полу разбросана одежда, вещи из шкафа, журналы с полок. Картины сняты со стен, лежат перевернутые у кровати. На кровати в полумраке тело Лаврентьева, накрытое простыней.

Рушевич сидит в кресле, спрятав лицо в ладонях. На столе рядом с недопитой бутылкой водки лежат его очки.

Посреди комнаты, устало осматриваясь, стоит Сошников. Наконец, он опускает голову, угрюмо глядит себе под ноги.

В комнату входит Макаров. Его пиджак и галстук брошены на стуле, рукава рубашки закатаны. Волосы растрепались. На лбу выступили крупные капли пота, но выражение его лица спокойное, почти безучастное. Кашлянув, он бросает взгляд на Рушевича. Тот сидит без движения. Не поворачивается к нему и Сошников, лишь поднимает голову.

МАКАРОВ (хрипло). Телефона нет, всю прихожую перерыл.

СОШНИКОВ (глухо, глядя перед собой). Не удивлен. Видимо, Викуля прихватила с собой, надевая пальтишко. А наши остались в машине. Обо всем позаботилась.

МАКАРОВ. А противоядие?

Сошников молча качает головой.

РУШЕВИЧ (резко поднимая на них покрасневшие глаза, визгливо). Противоядие! Слово-то какое! Сказочное! Вы что ищете-то хоть, знаете? Что ищете? Пузырек с живой водой? Ха! Да она над нами посмеялась, вот и всё! Это блеф! Понт! Только чтобы мы задержались в этой комнате вместо того, чтобы бежать за помощью! И все рассчитала точно! Мы так и передохнем здесь один за другим! И при этом будем думать только о ней! Как она и хотела!.. (Всхлипывает). Она знала, чего от нас ждать! От нас, никчемных и безмозглых! Раньше надо было думать! Когда посмеивались над ней, считая себя такими мудрыми и уверенными! А теперь самый мудрый и уверенный улыбается вон там, под простынкой!

СОШНИКОВ (сквозь зубы). Заткнись, неврастеник.

РУШЕВИЧ (широко восхищенно улыбаясь). Или что?

СОШНИКОВ. Или я тебя отделаю. Уж я постараюсь напоследок, чтобы тебя не опознали.

РУШЕВИЧ (истерично хохоча). Молодец, Стас! Умница! Давай! Потешь себя! Мне наплевать! Моя жизнь больше ни черта не стоит! Все кончено! Все кончено, вы понимаете это? Все разом перечеркнула одна веселая девочка!..

Внезапно он вскакивает, хватает со стола бутылку водки и торопливо, в три порывистых глотка выпивает остатки. Роняет бутылку, сгибается в кашле, отплевывается. Падает обратно в кресло, заливаясь слезами.

Сошников стоит, не оборачиваясь. Видно, что он с трудом сдерживается. Поворачивает голову к Макарову. На лбу Сошникова от напряжения выступила вена. Макаров смотрит то на Рушевича, то на него с плохо скрываемым ужасом.

СОШНИКОВ (тихо). Как чувствуешь себя?

Макаров пожимает плечами. Сошников кивает.

СОШНИКОВ (неторопливо, сдержанно). А вот мне что-то худо. (Помолчав). Странно все это. Странно. Ведь не первый день знакомы. И никаких крупных ссор. И вдруг такое. С чего бы это, как считаешь?

МАКАРОВ (растерянно проводя рукой по лицу, пытаясь собраться с мыслями). Не знаю. Она необычная. Не такая, какой кажется, это я заметил… Яркая, быстрая, энергичная, живая. Но это лишь оболочка. Наверняка она страдала. И, похоже, очень сильно. От непонимания. От того, что все видят и оценивают только ее внешность. От того, что никого не интересуют ее чувства. А ведь она… Она чувствует. Она способна сопереживать. Она способна… любить…

СОШНИКОВ (после паузы, хмуро). Любить, значит… Сопереживать.

Он поворачивается, неторопливо подходит к столу, оглядывает его. Затем задумчиво приподнимает тарелку Вики. Разворачивается к Макарову. Усмехается ему. И вдруг со всей силы запускает тарелкой в его направлении. Фарфор разбивается рядом с головой Макарова, в него летит россыпь осколков и брызги майонеза. Он изумленно смотрит на Сошникова. Тот, зло сверкая глазами, надвигается на него.

СОШНИКОВ (сквозь зубы). Ты знаешь… Как ни странно, в словах Василича есть логика… Вот только одно в его легенде не сходится. (Он останавливается перед Макаровым, и, сощурившись, смотрит ему в глаза). Знаешь, кто в ней не на месте? (Свирепо.) Ты! Ее новый знакомый, которого никто не видел и не знает! Скромник, рассуждающий о любви и не видящий дальше своего носа! Она никогда не привела бы в дом такую бестолочь! (Хищно усмехается.) Не привела бы просто так. Уж не оттого ли эта ее расчудесная отрава на тебя не действует? Уж не ты ли и помог ей часом, а, радость моя? Ну? Подсобил шлюхе нашей смазливой?..

Вдруг Макаров наносит Сошникову удар в челюсть. Тот отскакивает, поднимает на него недоуменный взгляд, затем улыбается.

СОШНИКОВ. Вот это уже неплохо. Хотя сучка наша, наверное, бьет посильнее, чем ты.

МАКАРОВ (гневно). У тебя нет права так ее называть! Ты и все вы – пустое место по сравнению с ней!

СОШНИКОВ (злобно ухмыляясь). А знаешь, о чем я мечтал весь сегодняшний вечер? И о чем продолжаю мечтать даже сейчас, хоть и знаю, что жить осталось несколько минут. Не о том, чтобы повидать родных или жену мою, тупую бесчувственную корову. Я мечтаю о том, чтобы разложить нашу любимую Викулю прямо здесь… (Показывает на стол). Вот прямо здесь, среди жрачки и бухла. И услышать, как она будет стонать и кричать на весь этот долбаный дом и все окрест…

Макаров бросается на Сошникова с кулаками, но тот легко уворачивается от его ударов.

СОШНИКОВ (ободряюще). Давай, малыш, давай! Еще! Будь мужиком! Ну! (Снова уворачивается и сам наносит тяжелый удар).

Макаров падает на колени, судорожно хватая ртом воздух. Сошников склоняется над ним, уперев руки в колени. Сам дышит с трудом. Постояв немного, по-отечески хлопает Макарова по плечу.

СОШНИКОВ (переводя дыхание, хрипло). Ладно, пойду я. Что-то стало душно здесь.

Пошатываясь и шаркая, направляется в прихожую. Перед тем, как хлопает входная дверь, слышится его хриплый кашель.

В комнате остаются Макаров и Рушевич.

Какое-то время молчат. Рушевич периодически всхлипывает. Макаров, оглянувшись на кровать с телом Лаврентьева, садится прямо на пол, рассеянно смотрит в сторону окна.

МАКАРОВ (Рушевичу, негромко). Как вы?

РУШЕВИЧ (после паузы, печально, шмыгая носом и часто останавливаясь). Плохо… И вовсе не от яда этого, а просто… Глупо все… Глупо, что жизнь заканчивается вот так… А мне толком нечего вспомнить, нечем гордиться. (Грустно усмехается Макарову.) Ей-богу, скорей бы уже. Если, конечно, зараза и правда была в этой бутылке. (Пинает лежащую бутылку, та со звоном катится по полу и ударяется о стену.) Столько лет прожито, а ради чего… Так и не довелось понять… Когда был молодым, то уверял себя, что посвящу жизнь науке… Но потом времена изменились, все мои исследования стали никому не нужны… Стало кружить меня там-сям… И никогда… никогда больше я не чувствовал себя на своем месте. Никогда… Женился и то неудачно. Да и какой из меня муж, а тем более отец. Никакой. Дочь не видел уже лет семь… А может и больше… И она не звонит, не приезжает… Совсем взрослая уже… По дискотекам бегает, наверное. С мальчишками гуляет. (Всхлипывает.) Кажется, Вике было столько же лет, сколько Тане сейчас… Когда ее папа нас познакомил… Викуля была забавная такая… С косичкой… Милая, озорная… (Снова всхлипывает, с отчаянием.) Время… Проклятое, проклятое время!.. Оно меняет всех нас, ломает. Рушит идеалы. Подталкивает к страшным поступкам, к предательству. (Его речь замедляется, становится нечеткой.) Мы перестаем за себя отвечать, только оправдываемся… Наверное, нам не хватает тепла, уверенности… Какой-то внутренней силы, чтобы сохранить самое лучшее в себе. Мы становимся жестокими. И от этого страшно… Страшно жить. Страшно от пустоты. И не хочется… Больше ничего не хочется. Ничего.

ВНЕЗАПНЫЙ ГОЛОС ИЗ ПРИХОЖЕЙ (восторженно). Браво! Гамлет курит в сторонке! Даешь «Оскар» Василичу!

Макаров рывком поворачивает голову.

В комнату входят Сошников и Вика. Сошников широко улыбается Рушевичу.

СОШНИКОВ. Слушай, Василич, а ты талант, оказывается! Тихий-тихий, а вдруг как выдаст серенаду! И разрыдался-то как натурально! А когда ты бутылку со стола схватил и стал заливать в себя из горла, я прямо чуть не заржал! Сразу бы весь спектакль коту под хвост! Ты хоть предупредил бы!

За спиной Макарова слышится язвительный смех. Он ошеломленно оглядывается. Лаврентьев лежит на боку, подперев голову рукой и лукаво смотрит на него.

ЛАВРЕНТЬЕВ (с иронией). Да уж, Василич, у меня прямо простыня намокла от слез. Несколько раз порывался подскочить с криком «Верю!»

РУШЕВИЧ (выпрямляется в кресле, деловито надевает очки, говорит с прежней безмятежностью). Ничего особенного. А предупредить не мог, потому что сам не знал, что скажу и сделаю. Это называется импровизацией.

Макаров встает и оглядывает всех с недоумением. Смотрит на Вику. Та молча смотрит на него, ее лицо серьезно, взгляд кажется утомленным.

МАКАРОВ (отрывисто). Что происходит?

СОШНИКОВ (вспоминает о Макарове, усмехается ему). Прости, Пал Михалыч, что стукнул тебя. Но и ты ведь мне в челюсть засадил.

ЛАВРЕНТЬЕВ (отбрасывая простыню, садится на кровати). Да, вот в такие игры иногда играют в этом доме, дядя Паша. Викуля поведала нам о тебе и попросила разыграть весь этот маскарад. А мы согласились. Отчего бы, думаем, не сыграть с незнакомцем-ротозеем вроде тебя? Который может так легко принять весь этот цирк всерьез. Ты ведь с перепугу даже не проверил, мертв я на самом деле или просто прилег. Доверился нашему отставной козы лекарю Стасу, который даже массаж сердца делать не умеет.

СОШНИКОВ (насмешливо). Может, я еще и искусственное дыхание должен был попробовать?

ЛАВРЕНТЬЕВ (поеживаясь). В этот раз нет, я бы возражал.

МАКАРОВ (растерянно). Не понимаю… Отравленная водка, письмо…

СОШНИКОВ. Всё липа.

МАКАРОВ. А звонок подруги, а машина, а мобильники…

ЛАВРЕНТЬЕВ. А подруге она позвонила, когда увидела тебя в окно. Попросила перезвонить через полчаса, и разыграла всю эту взволнованную болтовню. Обычные женские фокусы.

СОШНИКОВ. Машина стоит за домом, сам видел, она и не ездила никуда, просто переставила с глаз долой. (Вике.) А вот мобильник вернула бы человеку, теперь уж можно, наверное.

Вика, не глядя на Макарова, молча достает из кармана пальто его телефон и кладет на стол.

МАКАРОВ (не веря своим ушам, в смятении оглядываясь, потрясенно). Так что… Что, все это был розыгрыш? Но это же… Это же подло, разве вы не видите?

ЛАВРЕНТЬЕВ (иронично усмехаясь). Подло – это когда шутка ради шутки. Когда хотят поиздеваться, унизить. А когда хотят что-то этим сказать, то это другое. Урок, скорее. (Торжествующе глянув на Вику, Сошникова и Рушевича). А чем ругаться, лучше бы похвалил. Все так старались – я и представить не мог, что мы так сумеем.

МАКАРОВ. Но… зачем?

Лаврентьев встает, заправляет рубашку, подтягивает брюки. При этом с любопытством разглядывает Макарова. Он начинает походить на учителя, терпеливо объясняющегося с нерадивым учеником.

ЛАВРЕНТЬЕВ. Да затем, дорогой Пал Михалыч, чтобы вы поняли, что жить вашими категориями – значит толкать себя и свою жизнь к пропасти. И хотя лет вам уже много, измениться самому и изменить свою жизнь еще не поздно.

МАКАРОВ. Вы так считаете?

ЛАВРЕНТЬЕВ (чуть скривив рот). Да, я так считаю, и я так уверен. (Начинает степенно прохаживаться по комнате, задерживаясь рядом с каждым из гостей, говорит неторопливо и снисходительно.) Вы, уважаемый, не в небесах обитаете, вы живете на чудной зеленой планете, населенной кучей странных существ – людей. Они могут вам нравиться или нет, но представлять их лучше, чем они есть – это большая ошибка. Стоит начать идеализировать, выдумывать, и вы тут же теряете связь с реальностью, которая за это жестоко наказывает. Конечно, вы можете притвориться растением, которое ничто на свете не интересует, кроме своих фантазий. Но вы не спрячетесь от людей. От живых людей. Вы живете среди них, и сами являетесь одним из них. По сути своей вы такой же. Вы тоже ищете для себя лучшей жизни. Стремитесь к ней наравне со всеми. Но для того, чтобы добиться результата, надо быть смелее, энергичнее, предприимчивее, непробиваемее. Сильнее. Надо быть бойцом. Заниматься делом, а не тратить время впустую, разводя сантименты о заоблачном и красивом, но бестелесном и потому недостижимом. О бесполезном. И даже о вредном. Превращающем жизнь в одну сплошную иллюзию. В иллюзию воздушного замка. Который, чтобы вы знали, в любой момент может столкнуться с суровой реальностью и обрушить свои прекрасные стены прямо на вашу благородную голову. (Останавливается рядом с Макаровым.) Вот потому, Пал Михалыч, вы здесь. Во всяком случае, для меня это так. Чтобы убедиться, что Землей заправляют люди, а не фантомы. И что люди не таковы, какими вам кажутся. Особенно женщины. Люди непредсказуемы. Люди многолики. Они могут казаться добрыми, а через минуту предать вас. В зависимости от обстоятельств. От того, как они оценивают вас. И от того, как вы относитесь к ним. А если вы не захотите принять этого и признать себя одним из нас, то вы обречете себя на беспрерывные терзания, венцом которых станет соответствующая смерть. Нелепая, бессмысленная и никем незамеченная. Печальная гибель одиночки.

Макаров стоит, понурив голову.

СОШНИКОВ (уважительно улыбаясь Лаврентьеву, садясь за стол). Ну, ты оратор, Евген. Не зря полежал под простынкой, какую речь соорудил. Молодца! (Рушевичу, подмигивая). Не пора ли распить еще бутылочку нашей отравы?

Рушевич не обращает на него внимания, пристально наблюдает за Лаврентьевым и Макаровым.

Лаврентьев непринужденно хлопает Макарова по плечу.

ЛАВРЕНТЬЕВ (примирительно). Ну что, перестанем дуться и сядем к столу?

Макаров поднимает голову и смотрит на него удивленно.

МАКАРОВ (негромко, но четко). А как же быть с верой?

ЛАВРЕНТЬЕВ (нетерпеливо отмахиваясь). Вот только не надо веру трогать, ладно? Хватит нам уже проникновенных рассказов о заповедях, о грехах и о небесных дарах. Я знаю, что это стало модно сейчас – вспоминать о церкви и о благодетели, когда наступает удобный момент. Но в этом доме давайте все-таки ближе к земному, хорошо? (Делает шаг к столу, но Макаров останавливает его, удерживая за плечо).

МАКАРОВ (твердо). Речь не о заповедях. А о вере как таковой. О вере как основе, как фундаменте, как стержне. О вере как о жизненной силе. И для каждого она может быть своей. (Задумчиво потирает лоб.) Да, мои слова о любви, о душевной красоте сегодня могут показаться смешными, наивными. Несовременными и несвоевременными. Надуманными. Ведь проще всего отмахнуться от того, что не можешь потрогать руками, верно?.. (Оглядывает всех.) Но как быть, если я искренне верю в это? Если благодаря вере в порыв, в силу чувства я живу? Если только любовь способна сделать меня счастливым, увидеть смысл в нашей каждодневной рутине? Если лишь она помогает мне разглядеть свое место в этой странной, чужой, непонятной для меня жизни, узнать о своих скрытых способностях и найти в себе силы, резервы, чтобы стать лучше, сильнее, активнее! Всего лишь от осознания своей необходимости для кого-то одного! (Осматривает себя, разводит руками.) Да, наверное, сейчас я выгляжу нелепо, беспомощно. Я кажусь слабым, уязвимым, кажусь всем вам идеальной кандидатурой для насмешек разной степени остроумия. Моя жизнь в последнее время действительно несет в себя мало смысла и много пустой утомительной печали. (С вызовом.) Но эта жизнь – мой осознанный выбор! Я знаю, что в любой день могу измениться, если только найду для себя подходящую мотивацию. И когда я добирался сюда, в этот дом, я вдруг отчетливо понял, что теперь она у меня есть. Что есть смысл жить, потому что в моей жизни появился человек, который мне интересен. (Глядя на Вику). И хотя этот человек сегодня вместе с вами решил надо мной посмеяться, я все равно благодарен ему. За то, что хотя бы на время он помог мне почувствовать себя полноценным, увидеть какой-то свет впереди и просто порадоваться этому солнечному дню. (Всем, с горечью.) А вас мне просто жаль. Потому что в вас я не вижу веры. Самого важного для меня. А вижу только целесообразность и прагматичность. Без которых в наши дни обойтись действительно трудно. Но которые не в силах сделать вас столь же счастливыми, как настоящее светлое чувство.

Лаврентьев несколько секунд смотрит на Макарова искоса, с сомнением. Затем разочарованно вздыхает, подняв брови. Безнадежно качая головой, молча идет к столу, садится, открывает бутылку водки, разливает.

СОШНИКОВ (после паузы, глядя на Лаврентьева с неуверенной усмешкой). Да уж. Тяжелый случай.

Рушевич не сводит глаз с Макарова. На его лице проступили многочисленные, незаметные ранее морщины.

Макаров подходит к Вике. Та стоит, опустив взгляд, лицо кажется потерянным.

МАКАРОВ (тихо). Ну а ты хочешь что-нибудь сказать, прежде чем я уйду?

Вика тут же поднимает глаза на него, в них смутная тревога.

ВИКА. Я не хочу, чтобы ты уходил. (Помедлив.) Ты – мой подарок.

МАКАРОВ (грустно усмехнувшись). Я не могу быть твоим подарком. Даже в день рождения. Увы. Я живой человек.

ВИКА (с беспокойством в голосе, торопливо). К чёрту день рождения, он еще нескоро, и дело не в нем. Ты – мой подарок. Ты мне нужен. Не как предмет, а как человек. Как добрый, искренний, преданный друг. Как тот, кто может чувствовать и слышать.

МАКАРОВ (хмуро). У тебя достаточно друзей. Слышала бы ты, что они здесь про тебя наговорили.

ВИКА (громче, захлебываясь от волнения). Мне наплевать на это. Слова вообще сильно переоценивают. Хотя они – всего лишь красивая упаковка, в которой почти всегда нет ничего, кроме стремления покрасоваться и что-то с этого поиметь. Сколько мне довелось услышать разнообразной болтовни – сколько комплиментов, предложений, обещаний… (Бросая взгляд в сторону Лаврентьева). Сколько увещеваний и нотаций… (Снова Макарову.) И все это не стоило ровным счетом ничего! Мой папа сделал карьеру на правильных словах, на лозунгах, и кое-кто до сих пор ему верит. Но не я. Я уже давно не верю словам и потому не обращаю внимания на то, что обо мне говорят. (Переводит дух, спокойнее.) И все же я человек. Я женщина. Я не могу перестать надеяться, не могу не верить в то, что на свете еще остался кто-то, кто не лжет. Ты здесь, потому что я этого захотела. Да, это я все придумала. И я уговорила моих друзей помочь мне. Но не ради того, чтобы над тобой посмеяться. Мне хотелось убедиться, что ты такой, каким я тебя вообразила во время наших телефонных разговоров. Что ты не прячешься за красивыми словами и не пытаешься казаться передо мной лучше. Что твои слова о жене, о чувствах, об одиночестве – не просто маска болтливого и ни на что, кроме причитаний, не способного интеллигента. Да, мой план был по-своему жестоким. И когда я взяла ключ от машины и оставила вас одних, то пожалела, что затеяла все это. Но я должна была довести начатое до конца. Я не умею останавливаться на полпути. Прости, такая уж я есть. Мне важно было узнать, как ты поведешь себя. (После небольшой паузы, осторожно.) И еще мне хотелось тебя встряхнуть. Попытаться сделать так, чтобы ты взглянул на свою жизнь по-новому. Оценил ее ценность и хрупкость. Определился с направлением, что-то понял для себя… И если это удалось, то мы старались не зря. (Замолкает, отводит взгляд.) А теперь… Что ж, ты имеешь право быть сердитым на меня и на ребят. Имеешь право уйти сейчас, если хочешь. И больше никогда не позвонить, не прийти ко мне. Мне будет жаль. Действительно жаль. Но я пойму.

Вика делает паузу, тяжело вздыхает. Затем задумчиво оглядывается на Лаврентьева, Сошникова и Рушевича. Вдруг она вспоминает что-то, и на ее лице вспыхивает озорная улыбка.

ВИКА. А противоядие-то нашли?

СОШНИКОВ (удивленно). А оно было?

Вика с улыбкой поднимает с пола стул, ставит под люстру, встает на него. Тянется к одной из чашечек со светильником.

СОШНИКОВ (сокрушенно). Ах ты, черт. Про люстру-то я и забыл.

ЛАВРЕНТЬЕВ (усмехается). Ты всегда был балбесом. Только рубашки рвать и умеешь.

СОШНИКОВ (с притворной строгостью). Это пусть тебя девочки нежно под музыку раздевают.

Лаврентьев лениво хмыкает.

Вика слезает со стула. В ее руке конфета. Робко улыбаясь, Вика протягивает ее Макарову.

ВИКА. Я хочу подарить ее тебе. Ты заслуживаешь этот подарок. Возьми. Надеюсь, вспомнишь обо мне, когда будешь разворачивать фантик.

Пауза.

Наконец, Макаров, не глядя ни на кого, медленно подходит к стулу, на котором оставил пиджак и галстук. В тишине неторопливо одевается, приглаживает волосы. Берет со стола мобильник, кладет в карман. Смотрит на часы.

Молча идет в сторону прихожей.

Останавливается на пороге. Через дверной проем вглядывается в полумрак прихожей, где едва различима входная дверь. Какое-то время стоит без движения.

Нерешительно оборачивается. Скользит взглядом по лицам Лаврентьева, Сошникова, Рушевича. Все они следят за ним внимательно, без улыбок.

Поворачивается к Вике. Смотрит ей в глаза. Долго, пытливо, недоверчиво.

Она смотрит на него с надеждой.

Занавес.

Март-апрель 2009