Линия свободна. Сборник 2004-2024

В его глазах ни тени смущения или беспокойства. Я – всего лишь забавное приключение в его смену, которое вдруг перестало быть забавным. Какое-то время он стоит молча, затем отталкивает меня. В бешенстве я бросаюсь на него, но куда мне… Он хватает меня за плечи и прижимает к стене так, что я не могу даже пошевелиться.

«Я вышел», – говорит он негромко, но четко, выделяя каждое слово, – «И не просто вышел, а вышел и завязал. У меня новая жизнь, ты понял? Я никого не видел и ни во что больше не влезаю. Запомни это и мотай отсюда».

Он долго глядит на меня своими серыми глазами, затем его хватка разжимается.

Я смотрю ему вслед, не двигаясь с места. Не пытаюсь догнать.

Это был не он. Больше того, скорее всего, он действительно ничего не видел. Что-то в его голосе, в его взгляде сказало мне об этом. Когда он говорил свою последнюю фразу, его лицо напомнило мне лицо пациента, у которого врач заподозрил рецидив старой мучительной болезни. Боль. Тоска. Отчаяние. Все это внезапно отразилось на этом еще молодом лице. Проявилось и тут же погасло, как будто парень поспешил спрятать свои истинные чувства. Тюрьма изменила его, научила не задавать вопросов, не соваться в чужие дела. Наложила отпечаток, с которым теперь ему предстояло жить. Он задерживается в доме ровно столько времени, сколько нужно, чтобы разложить почту. Ему нет дела до большинства людей, которые его окружают. Он чувствует себя чужим среди них. Таким же отшельником, каким чувствую себя я. Это роднит нас.

Мне стало как-то по-отечески жаль его, этого почтальона, которого я еще несколько минут назад готов был разорвать. Наверное, я даже почувствовал симпатию к нему. Во всяком случае, его лицо показалось мне самым живым из всех, которые я видел за последние дни. Пусть строит свою «новую жизнь», он молод, у него еще может получиться.

В 16 часов схожу в банк, попробую еще раз переговорить с Киселевым и встретиться с кем-то из Настиных сотрудниц. Оттуда сразу домой – надеюсь, наконец, застать соседей.

13:20.

Прорыв? От возбуждения дрожат руки.

Неужели мне повезло? Верю и не верю в то, что произошло. Хочу верить.

Несколько минут назад позвонил незнакомец и сказал, что может быть мне полезен. Сказал, что у него есть информация. Сказал, что живет в нашем дворе и видел человека, выходившего из подъезда через несколько минут после случившегося. А днем раньше видел, как этот человек разговаривал с Настей и заметил, что разговор этот был неприятен ей. Сказал, что знает этого человека.

Свидетель. У меня есть свидетель. Неужели.

Мысли разбегаются.

Я предложил ему встретиться. Он согласился, но сказал, что при встрече никто не должен присутствовать, и что милиции он не скажет ни слова. И вообще, настоял на полной анонимности сведений, которые может сообщить мне. Пришлось назначить встречу в этой квартире – это единственное место, где нас точно никто не увидит. Он будет здесь уже через двадцать минут – сослался на то, что позже будет занят.

Я вынужден идти на все его условия. Нет выбора – у него, возможно, есть то, что мне нужно. Можно сказать, что моя жизнь в его руках.

Сказал, что мой телефон узнал у дворника. Сказал, что видел из окна нашу с ним встречу и то, как я передал ему номер. Догадался, что на том листочке был именно телефон.

Молодой голос. Довольно вежливый. Он говорил торопливо, но уверенно. И все, что он говорил, было так похоже на правду. У меня нет ни времени, ни возможности, ни желания проверить его слова.

Я устал. Я хочу верить. Я готов верить. Я рад верить. Мне так хочется, чтобы все это поскорее закончилось. И теперь у меня есть надежда, что так оно и будет.

Уже скоро, Настя.

(пустая страница)

(с чистого листа, другим почерком)

15 минут до поезда. Грязный вокзалишко, три ряда старых пластмассовых кресел обозначают зал ожидания. Сижу в самом углу, кроме меня еще две старухи, один старик с рюкзаком и пара военных. Чтобы не привлекать к себе внимания, открыл блокнот и начал писать. Все-таки занят каким-то делом, не вызываю лишних подозрений.

Пожалуй, теперь им не достать меня. Я уже далековато, а через несколько минут поезд поможет мне убраться еще дальше. Хорошо, что хватило денег на попутки, чтобы выбраться из города. Перестраховался, взял деньги с собой.

Деньги… копейки по сравнению с тем, сколько могло бы быть… Обидно, что к осторожности мне не достает хотя бы капли ума. Если бы он у меня был, я никогда не ввязался бы в это дело. Оно выглядело плохо для меня с самого его начала, только я упорно не хотел этого замечать. Деньги… Мне нужны были деньги, больше ничего меня не волновало. Неужто я дошел до такого края, что всерьез рассчитывал получить свою долю и преспокойно уехать? После того, как собственноручно отправил на тот свет двух беззащитных людей, виноватых только в том, что не вовремя сунули нос не в свое дело? Видя, чего стоит человеческая жизнь для тех, кто меня нанял, я полагал, что мне милостиво сохранят ее, да еще отстегнут пайку за выполненную грязную работу и отпустят на все четыре? Идиот. И убийца. Прекрасное сочетание.

По правде говоря, у меня не было выбора. Это был мой единственный реальный шанс заработать много, быстро, и поскорее убраться в какой-нибудь другой город, где я мог бы начать все заново. И прожить совсем другую жизнь. Осуществить мечту. В этом я по странности похож на Г.П. У него тоже не было выбора – ему нужен был виновник гибели супруги. Я дал ему шанс, и он за него ухватился, позабыв про всякую осторожность. Ни одного свидетеля, никакой милиции, как я и просил. Поверил в мою наскоро сочиненную историю «о человеке из дома напротив». О таинственном незнакомце, с которым якобы говорила его жена. О номере телефона, который мне, кстати, сообщил вовсе не дворник, а В.Н. А дворник меня знать не знает, как и я его – просто, в очередной раз следя за перемещениями Г.П., я подсмотрел их разговор. А он, надо же… Доверился мне полностью. Впрочем, я знал, что так и будет. Даже возомнил себя на редкость мудрым и проницательным. А на самом деле я всего лишь маленький жадный придурок, загубивший по указке две человеческие жизни и не получивший за это ни гроша.

Ладно. По крайней мере, мне удалось уйти. Пусть теперь понервничают, это дельце им не удалось обстряпать так легко, как хотелось. Я оказался увертливым. Хотя, что толку, в моих же интересах нигде не упоминать о том, что происходило за последние несколько дней. И они тоже знают, что я буду молчать.

Смех, да и только. Я точно без ума.

Все, что от меня требовалось – это спокойно сесть в поезд и тихо добраться до пункта назначения. Не привлекая к себе внимания. И что сделал я? Я успел засветиться перед чуть ли не половиной своего вагона еще до того, как стал пассажиром. И после этого я еще рассуждаю об осторожности. Уже несколько человек наверняка в случае чего смогут меня опознать, причем один из них остался на том замызганном полустанке, который мы покинули примерно час назад. Вероятность того, что меня будут там искать невелика, еще меньше – что он попадется на глаза, и все-таки… любая мелочь, которую я оставляю после себя, значима и может перечеркнуть весь этот мой стихийный побег.

По правде говоря, ситуация была действительно глупая. Уже когда я оказался на платформе и подходил с билетом к проводнику, из вагона вдруг выскочил парнишка лет пятнадцати и бросился бежать. В руках его я успел заметить женскую сумочку и понял, что произошло, еще раньше, чем услышал женский крик из вагона. Кража. Такое с зевающими пассажирами и пассажирками случается сплошь и рядом. Толком не успев сообразить, что должен делать, я рванулся вслед за вором. Наше состязание в беге оказалось недолгим – уже через несколько метров я повалил его на землю. Парнишка бросил на меня злобный взгляд, плюнул в моем направлении и скрылся, оставив сумочку на платформе. Подняв, я понес ее в сторону вагона и только в этот момент понял, что натворил.

Часть людей высыпала из вагона, другие прильнули к стеклам. Все смотрели на меня. Пожилая женщина в халате (на улице стоит мороз) подбежала ко мне, выхватила сумочку и прямо на месте стала проверять ее содержимое. И деньги, и документы, к ее радости, оказались на месте. И стал я героем. И давай меня благодарить. Черт бы их побрал всех, и меня вместе с ними. Почему именно мне должно было понадобиться пуститься в погоню за этим пацаном, почему все вокруг стояли и смотрели, разинув рты? Включая проводника, кстати, парня довольно крепкого с виду.

Помимо всего этого, оказалось, что дама, которую чуть не обокрали – моя соседка по купе. «Наконец-то у нас появился свой мужчина!» – радостно провозгласила она попутчикам, когда мы вошли в вагон. Веселится. Лучше бы за багажом следила. Угораздило деньги и документы держать в сумочке, а ее оставить на самом видном месте.

В купе действительно одни женщины. Моя новая знакомая, представившаяся как Надежда Михайловна, едет в компании с дочкой Наташей – девчонкой лет двадцати трех, и особой, которую она назвала своей сослуживицей – Татьяной Петровной – высокой бледной крашеной блондинкой среднего возраста. Обе тетки еще минут пятнадцать охали и возбужденно обсуждали происшедшее. Наташа же, загадочно улыбаясь, поглядывала то на одну, то на другую, то на меня и молчала. Хорошо, когда человек умеет молчать. Золотое свойство.

Наконец, они закончили трещать и, как по команде, уставились на меня. Началось. Новая порция благодарностей. Комплиментов. Знали бы, кого называют благородным, смелым и мужественным. В миг след бы простыл, ехал бы в купе один всю дорогу. Нет, не всю. До первого появившегося мента.

Только эта самая Наташа все так же ни слова. Может, немая? Было бы просто прекрасно. И гармонично – при такой мамаше.

Начались расспросы – кто да откуда? Да почему никаких вещей нет? Не подозревают, просто интересуются. Может, и хорошо, что познакомились при таких обстоятельствах? Все-таки произвел хорошее впечатление. И все же помалкивали бы. Меньше трепа, меньше внимания.

Темню, отвечая на вопросы. Еду до конца, к родственникам, все вещи у них. Отвечаю неохотно, односложно. Изображаю неразговорчивого молодого человека, одним словом. Дамы все равно мной не нарадуются, бросились чаем угощать. Да, неплохо бы чаю – на вокзале и по дороге из города сильно замерз. Собираясь на дело, не рассчитывал на погоню.

Отогрелся, полез на свою полку. Достаточно.

Называют меня Сашей, хотя представился я Александром. По-моему, в детстве последний раз Сашей называли. Еще в интернате. Приятели называли Алексом. На работе звали Саньком. Ленка звала Шуриком, пока не разругались.

А В.Н. никак не называл, хоть и «выкал». Надутый индюк. Наверное, уже пустил своих уродов по моему следу. Ищите. Надо было меня шлепнуть там же, неподалеку, не давая мне вернуться домой. А теперь меня попробуй найди.

Ехать в поезде – одно из самых скучных и утомительных занятий на свете. Некуда себя пристроить. Чем можно заниматься в поезде? Разговаривать с попутчиками, которым на тебя наплевать, как и тебе на них? Спать, как две из моих соседок сейчас или глядеть в окно, как Наташа, иногда поглядывая на попутчиков (она действительно часто украдкой на меня посматривает – думает, я не замечаю).

Все, пожалуй?

Да нет, пожалуй. Еще можно читать. В моем случае следовало бы добавить «к сожалению».

Прочитал дневник Геннадия Петровича. Г.П., как я его назвал.

Не стоило читать. Надо было поскорее избавиться от этого блокнота, от этих чужих мыслей, которыми мне ни к чему забивать свою голову, раз уж все случилось и ничего не изменишь. Знал заранее, но любопытство взяло верх. И вот теперь, когда все прочитано, я продолжаю вести уже свои заметки в этом же самом блокноте. Наглец?

Наверное, наглец. Во всяком случае, я не раскаиваюсь в содеянном. Это все равно, как если бы пистолет сокрушался по поводу того, что кто-то не вовремя нажал на его спусковой крючок. Да, я был оружием – неодушевленным предметом, который купили и использовали, от которого затем хотели избавиться, но который в этот самый момент случайно выскользнул из руки стрелявшего и куда-то затерялся. Все мои личные эмоции не имели и не имеют никакого значения после того, как я согласился убить одного человека, а затем и другого. А согласился я быстро, думал недолго. Я избавился от всех своих переживаний еще до того, как стал убийцей. Так же, как следовало избавиться и от этого блокнота.

Плохо то, что, дочитав записки своей жертвы, я проникся уважением к ней. «Жертва»… Глупое слово. Меньше всего этот человек был похож на жертву. На раненого бойца скорее. Раненого и контуженого, тело и мысли которого уже плохо слушаются своего хозяина. И все же не сдающегося до самой своей последней минуты. Мне кажется, он успел понять, что я и есть убийца его супруги. Что-то в его взгляде внезапно изменилось, глаза смотрели на меня пристально, но складывалось ощущение, что он уже не слушает то, о чем я говорю. Может быть, он пытался понять причину. И знал, что я пришел за ним. Наверное, если бы я промедлил еще минуту, он спросил бы меня в лоб: «Зачем ты это сделал?» и «Кто приказал убить мою жену?» Но эти вопросы не прозвучали. Воспользовавшись первой же возможностью, я нанес удар, лишив его сознания. Точно так же, как за несколько дней до этого я вынужден был поднять руку и на его супругу, после чего сбросил с балкона ее уже бесчувственное тело. Можно сказать, что я застал их обоих врасплох. Но на самом деле я думаю, что это не так. Просто они оба не сопротивлялись. Она даже не вздрогнула, услышав шорох за спиной. Только выпрямилась. Не обернулась. Если бы она повернулась ко мне лицом в тот момент, то я наверняка увидел бы маску спокойствия на нем. Я думаю, она чувствовала, с какими людьми свела ее жизнь. С чудовищами, которые с легкостью пойдут на все, только бы их обман не открылся. Потому-то, скорее всего, и не сказала ни слова мужу. Тоже достойно уважения. Я мог бы родиться в этой семье. Мог бы научиться быть сильным, самоотверженным, любящим. Но сейчас это для меня – пустые слова. И мне жаль только того, что мы не встретились раньше, когда все эти слова еще могли бы иметь для меня какой-то смысл.

Мы встретились лишь однажды и совсем при других жизненных обстоятельствах. Впрочем, почему однажды? С Г.П. мы встречались еще раз, за день до моего визита к нему. Кстати, эта встреча, хоть и была мимолетной, но попала-таки в его дневник. Вообще, если бы он смог не только записывать свои мысли и наблюдения в блокнот, но затем и внимательно перечитывать их, то вполне мог бы продвинуться в своих слепых и во многом нелогичных поисках. Ведь оба непосредственных виновника – и я, и В.Н. мелькали в его записях. Если бы он мог трактовать происходящие события не только со своей, но и с другой, сторонней точки зрения, то мог бы даже опередить нас.

Он действительно столкнулся со мной в «Джулии», и да, абсолютно точно, он вляпался рукавом пиджака в поджарку с пюре, которые я нес за четвертый столик. Не успел увернуться, когда он стремительно направился в гардероб. В.Н., которого он называл Киселевым, так и остался сидеть за столиком с открытым от удивления ртом и начатой бутылкой «Флагмана». Я бы не отказался тогда запустить тарелкой с остатками пюре в эту глупую физиономию, дополнив тем самым получившуюся композицию. Та встреча действительно самому В.Н. была не нужна. Он устроил ее для того, чтобы убедиться, что муж его бывшей сотрудницы сомневается в ее самоубийстве. И для того, чтобы показать мне лицо моей будущей жертвы. Смотрины. Что ж, я увидел. И запомнил. А вот Г.П. меня, как и следовало ожидать, не запомнил, и при нашей личной встрече не узнал.

Дневник мог бы привести к разгадке. Может быть, он не давал ответа на вопрос – почему, за что была убита его жена. Честно говоря, я и сам до конца этого не знаю. Будучи бухгалтером, она, похоже, узнала о какой-то денежной махинации и, видимо, поставила в известность кого-то из руководства банка. Глупая честность и принципиальность стоила ей жизни. В деле был замешан В.Н., который нашел для решения проблемы «парня со стороны» – меня. Он часто бывал в «Джулии», как-то раз мы познакомились. Слово за слово, он понял, что мне нужны деньги и предложил «прибыльное дело». Видимо, я раскрылся слишком сильно, потому что, судя по его виду, он нисколько не сомневался в том, что я соглашусь. Уломал. Наплел, поулыбался, посулил… потом и аккуратно пригрозил. Я был в кармане. Опасный, коварный, беспощадный сукин сын этот В.Н. При этом и правда какой-то убогий. Лизал бы подметки любому, будь он простым клерком. Но когда случается, что такие как он берут ситуацию под свой контроль… Их нельзя недооценивать. А Г.П. сделал именно это. И поплатился. Пугливый и осторожный чиновник, карьеру которого, сам того не зная, попытался поставить под сомнение беззащитный, хоть и бесстрашный «простой» человек, раздавил его как муравья. Может быть даже хорошо, что жизнь Г.П. оборвалась тогда, когда он лишь едва почувствовал надежду. Он так и не узнал, что этой надежде не суждено было сбыться, что до решения той задачи, которую он себе поставил, еще очень и очень далеко… А так, можно сказать, что он умер героем – мужественным и несломленным. Только вот кроме меня об этом вряд ли кто-то узнает. Просто еще одно самоубийство. Несчастный муж не смог справиться со своим горем и повесился на крюке от люстры в гостиной квартиры своего двоюродного брата. Почтим память вставанием и накатим по полтиннику за упокой души. Так и не узнав, что это был за человек, чем он жил и как умер.

Этот блокнот – вот единственное, что после него осталось. Он многое для него значил, даже, видимо, слишком. Когда мы с ним говорили, он часто на него косился, думая, что я этого не замечаю. А я сразу понял, что это дневник. Так и оказалось. Забрав его, я спас В.Н. от неприятностей, да только он этого не знал. А знал бы, оценил бы по-своему. Прежде чем убрать меня, потребовал бы этот блокнот себе. Да уж, ощущение, что тобой управляют и делают с тобой все, что хотят – не из приятных. Зато приятно выскользнуть из этих «объятий» невредимым. Черт с ними, с деньгами. Урок на будущее. Для моей новой жизни в незнакомом городе.