Бабочка на штанге

Прадед все просил отца: «Родится у тебя сын, дай ему имя Клим, Климентий». Хотя вообще-то Ворошилов не Климентий, а Климент… Ефремович…

Чибис молчал с минуту и смотрел не на меня, а за окно. Потом сказал неохотно:

– Казачьи полки были всякие… В Отечественной войне многие из них воевали за немцев… Про это раньше молчали, а теперь уже не скрывают. Целые книжки написаны.

– Но не все же были изменники! Были и герои! Например, генерал Доватор. Про него тоже книжка есть…

– Я знаю… А те, кто против Красной армии, они ведь не считали себя изменниками. Потому что воевали не за Гитлера, а против советской власти. Эта власть им столько всего натворила…

Я знал и об этом. Смотрел однажды про казаков историческую передачу. Однако мне стало обидно за прадеда (которого я никогда не видел). И я хмуро сказал:

– Дед моего отца здесь ни при чем. И Ворошилов тоже…

Чибис глянул быстро и как-то съеженно:

– Клим, ты не обижайся. Это я… у меня дурацкая привычка – во всем копаться и делать уточнения.

Я сразу отмяк.

– Не обижаюсь я, а… тоже уточняю… А вообще-то, когда про свое имя думаю, вспоминаю вовсе не Ворошилова, а другого Клима… Есть такая толстенная книга у Максима Горького…

– «Жизнь Клима Самгина»?

– Да… Ты что, читал?

– Нет, конечно. Просто сериал вспомнил, показывали недавно. Я смотрел там не все, а только про детские годы. Дальше неинтересно стало.

– Я тоже только про детские… И смотрел, и в книжке прочитал. А про остальное решил, что прочитаю, когда дорасту. Меня и в детских-то его годах зацарапало… не по-хорошему.

– А что… зацарапало? – неуверенно шепнул Чибис.

– Ну, помнишь, как он не сумел мальчишку из ледяной воды спасти? Испугался, выпустил ремень, за который тот схватился… А потом у него все толклось в голове: «А был ли мальчик? Может, его и не было?»

Чибис кивнул. Но тут же возразил:

– Ты здесь ни при чем…

– Ну да… Только все равно иногда скребет… будто это не с ним случилось, а со мной…

Зачем я в этом признался? Вроде ничего такого не было в Чибисе, чтобы откровенничать с ним… Впрочем, дальше откровенничать и не пришлось. Анна Сергеевна добродушно сказала:

– Ермилкин, шел бы ты, погулял. Все равно не слушаешь и соседу не даешь…

– А чего я?..

– Иди-иди… Не бойся, жаловаться Маргарите Дмитриевне я не стану. Просто тебе полезно проветриться…

Чибис вскочил:

– Анна Сергеевна, тогда и я! Мы одинаково виноваты!

– А ты сиди…

– Ладно, пока… – шепнул я Чибису, забрал рюкзачок и без всякого огорчения покинул кабинет.

Впереди у меня было полтора часа. Половина урока биологии, потом большая перемена да еще факультатив по истории православия. На него я не ходил.

Мама, папа, Лерка и я

В начале учебного года, когда объявили, что будут такие занятия, Мама Рита нам объяснила:

– «Факультативные» – это значит «добровольные», но ходить на них надо обязательно, чтобы узнать побольше про историю религии и духовную жизнь. К тому же нужна наполняемость группы. Надеюсь, ни у кого нет возражений?

Я быстренько подумал и поднял руку. Сказал, что у меня есть возражения.

– Это почему же, Ермилкин? Ты что, не уважаешь традиции своей страны?

Я сказал, что уважаю. Но еще уважаю Конституцию, а в ней есть статья про свободу совести.

– Я смотрю, ты стал слишком эрудированный, – заявила Мама Рита.

Я немного разозлился и сказал, что не «слишком», а в самый раз.

– В самый раз, чтобы я позвонила родителям… – И она повернулась к молодому священнику, который стоял рядом. – Отец Борис, это Клим Ермилкин, он у нас известный «правозащитник»…

Священник, похожий на артиста Харатьяна с приклеенной бородкой, смотрел на меня с интересом. А я разозлился сильнее. На Маргариту. Потому что никаким «правозащитником» я не был, наоборот, не любил влезать в споры. Только в прошлом году, один раз, вступился на уроке за безответную Лёльку Ермакову, когда на нее начала орать англичанка Венера Аркадьевна. Из-за какой-то несчастной забытой дома тетрадки! Лёлька расплакалась, ну я и сказал: «Чего вы на нее как фельдфебель на плацу…» Что бы-ыло! «Я потребую от родителей принятия самых решительных мер!» Ну, они и приняли. Мама сказала мне, что следует аккуратнее выбирать выражения, а папа (литератор же!) заметил, что нелогично сравнивать особу женского пола с фельдфебелем, который, как известно, мужчина… «Ты должен извиниться».

Ну, должен так должен. Трудно, что ли? На следующем уроке я сказал:

«Венера Аркадьевна, простите, я был не прав. Нельзя сравнивать женщину с мужчиной-фельдфебелем…»

«Убирайся! Я отказываюсь с тобой заниматься!»

Меня перевели в другую группу, к Елене Михайловне, которая ни на кого не орала, потому что работала первый год. И Лёльку, кстати, тоже перевели. С той поры мы с ней сидели рядом почти на всех уроках. Но никакой особой симпатии между нами не было, напрасно Натка Белкина хихикала и поглядывала с намеком…

Отец Борис подождал, когда Мама Рита умолкнет, а мне сказал:

– Однако же… Клим Ермилкин… разве ты атеист? Вот я вижу цепочку под галстуком, похоже, что с крестиком… Или я ошибся?

– Это крестик. Но откуда вы знаете, что я православный? Может быть, католик или лютеранин…

– Мм… ну и что? Знания все равно не помешают. У всех христиан одно Евангелие и одни заповеди…

Я ответил, что Новый Завет читал еще в девять лет, а Нагорную проповедь знаю почти наизусть (малость прихвастнул). И что вера должна быть добровольной, а не превращаться в школьную зубрежку.

– Маргарита Дмитриевна, в суждениях Клима есть кроме отроческой ершистости некое рациональное зерно, – кротким голосом сообщил отец Борис. – Принуждение в самом деле не даст пользы… И может быть, Клим через какое-то время, после размышлений, изменит решение…

Я не изменил решения. Даже после звонка Мамы Риты родителям. Только перед сном несколько раз виновато перекрестился на картонный образок, что был приклеен повыше отрывного календаря, – маленькую копию рублевской Троицы. Надо было попросить у Бога прощения за дерзость, чтобы не случилось неприятностей.