Зловещее хихиканье в темноте

– Открой – узнаешь…

– Я те щас узнаю! Выйду, навешаю по вазе…

За дверью раздался смех. Ничего гаже и страшнее Андрею ещё не доводилось услышать. Даже кассета с подборкой скандинавских металлических групп, которую Андрею навязал послушать один маньяковатый приятель, по мерзости своей этому смеху и в подмётки не годилась. Смеялось явно несколько человек и похоже это было на то, как если бы что-то густое и липкое чмокало в кастрюльке на плите и при этом кто-нибудь жевал бы битое стекло и живых лягушек одновременно.

– Я сейчас милицию вызову! Посмотрим тогда, кто посмеётся последним! – Андрей старался говорить властно, уверенно, хотя и порядком струхнул.

Разного рода инциденты происходили порой в этом печальном заведении: то ломилась обкуренная местная шпана в поисках развлечений, то приезжали крутые пощекотать себе и своим блядям нервы, то забредали на огонёк алкаши в надежде разжиться медицинским спиртом. А однажды ровно в полночь припёрлись какие-то недоумки, вооружённые огромными крестами, заточенными кольями и с гирляндами чеснока на шеях. Они требовали, видите ли, выдать им вампира, который притворяется честным покойником в холодильнике. Андрей тогда просто послал их куда подальше, и, простояв под дверями около часа, вдрызг пьяные последователи профессора Ван-Гельсинга, ушли, выкрикивая бессвязные угрозы. Но ни разу Андрею не было по-настоящему страшно. Некоторое напряжение, конечно, было, но ужаса он не испытывал ни разу. А сейчас, слыша этот смех, он чувствовал, как плотный, почти осязаемый ужас просачивается сквозь безопасную дверь и ледяными пальцами лезет под одежду, под кожу, ощупывает сердце, горло, старается заморозить мозг. Тот недоступный пониманию ужас, который превращает человека из личности в колонию взбунтовавшихся клеток.

Андрею за все двадцать четыре года его жизни лишь пару раз доводилось испытывать нечто подобное. Слабаком и хлюпиком он не был, и поэтому в панику никогда не впадал. Однако на сей раз почуствовал, что готов сорваться: в смехе и в голосе за дверью не было ничего человеческого. Так могли смеяться злые филины в сыром осеннем лесу.

– Ну, погодите у меня, пидорасы!!! – Андрей кинулся в санитарскую – с намерением сейчас же звонить «куда надо».

Пробегая мимо прозекторской, он вдруг подскочил от нового испуга: за закрытой белой дверью трупорезки раздался грохот, будто опрокинули что-то стеклянно-металлическое, а затем – вой и рычание. Ошарашенный Андрей распахнул дверь. В дальнем углу, на фоне светлеющей кафельной стены, что-то тёмное шевелилось, чмокало и невнятно ворчало. Переведя взгляд на столы для вскрытия, Андрей обнаружил, что приготовленные нынешним вечером к этой процедуре «клиенты» исчезли, не дожидаясь знакомства с пилой и скальпелем. И тут Андрей понял, что сошёл с ума.

Два синевато-чёрных в свете белой луны силуэта вынырнули из-за тёмной громады препараторского шкафа. Плавно, и в то же время как-то угловато и неестественно – как дети, которые учатся ходить, – они направились к остолбеневшему в дверном проёме Андрею. Он сразу всё понял. В глубине души, где-то там, в болоте подсознательного, он всегда ждал этого момента и, может, даже надеялся на него. Каждый раз, глядя на трупьё (или на «брёвна», как называли их здесь), он не мог поверить, что вот ещё вчера эта гора мяса двигалась, говорила, трахалась, дралась, ела, пила, водила машину и бог весть что ещё делала. А теперь вот раз – и всё. Точно кончился завод или села батарейка. И лежат бессмысленные куклы на больничных каталках, тупо таращась в потолок, и яркий свет казённых ламп совсем не слепит их. Андрей подметил как-то, что все мертвецы совершенно одинаковы – их лица утрачивают индивидуальность, присущую живым. Он часто задавал себе вопрос: а что, если… Что если найдётся способ вновь запустить механизм, отработавший своё, подзарядить севший аккумулятор. Что это даст? Рай на Земле? Или то, что ему прямо противоположно? Конечно, Андрей знал, что это безумие. Что зомби – это персонаж больных голливудских страшилок. Но, всякий раз глядя на очередной труп, Андрей слышал у себя в сердце безжалостный голос: «Это возможно, возможно…»

Теперь в этом не было никаких сомнений. Неизвестно где и почему сработали забытые законы. И вот – два оживших трупа непонятно с какими намерениями стоят ним, грешным санитаром морга Андреем. Третье существо, чем-то чавкавшее у стены, вдруг встало, распрямилось и отшвырнуло в сторону загрохотавшее ведро для отходов. Первое, что захотел Андрей, это потерять сознание. Уж очень тяжёлой, прямо невозможной была необходимость за несколько секунд осознать происходящее. И принять какое-то решение. Но подлое сознание не желало теряться. Оно было тут и настойчиво требовало каких-нибудь действий. И тело Андрея – само, не дожидаясь приказов от полупарализованного мозга, – отреагировало на ситуацию. И пока одуревший человек в замызганном белом халате силился что-нибудь сообразить, его правая рука, сжимавшая отрезок трубы, лихо взметнулась к потолку и щедро одарила ближайшего «оживленца». Голова того мотнулась, и труба глухо отскочила от неё. Зомби, издав протяжное коровье мычание, бросился к Андрею с распростёртыми объятиями. «Вот херня!» – вскрикнул Андрей и толкнул кадавра трубой в грудь. Кадавр рухнул навзничь – прямо на мельтешившую сзади женщину с перерезанным горлом и чёрными колотыми ранами на теле.

Дальше началось невообразимое. Это была безумная ночь в самом прямом смысле. То, что произошло в морге, Андрей почти не запомнил. Всё, что отпечаталось в памяти, это синие, на удивление спокойные лица с закатившимися навсегда глазами, мычание мёртвых глоток, бесполезная тишина белой телефонной трубки и глухие удары трубы-дубинки – такой же мёртвой, как гниющие головы. Очнулся Андрей уже на крыльце. Похоже, отбиваясь от мертвецов, вырвавшихся из прозекторской, а также и тех, что взломали холодильники в подвале и полезли наверх, Андрей выскочил из здания.

Свежий воздух привёл его в себя. Дал возможность трезво посмотреть на этот новый, безумный мир. Трое стояли на крыльце. Двое из них совсем никуда не годились, Сгнившая одежда словно бы перемешивалась со сгнившей плотью, образуя на вид подобие смородинного варенья пополам с мазутом. Третий был ещё ничего. В чёрном плаще, с шарфом, выбивающимся из-под воротника. Правда, из груди торчал нож. Зубы скалились в скоморошьей улыбке, но лицо в свете фонаря над крыльцом казалось печальным серым пятном. Этот третий ещё и говорил – мягким, шелестящим голосом:

– Что же ты? Не спеши.

На месте левого глаза у него копошились и поблёскивали в матовом свете черви. С криком отшвырнув от себя тяжёлые ледяные руки, Андрей спрыгнул с крыльца и побежал.

Он бежал через больничный скверик, в ужасе слыша, как ночь наполняется несвойственными ей звуками – рёвом, криками, звоном битых стёкол. И, заглушая всё это, откуда-то нёсся жуткий многоголосый гипнотизирующий вой. «Конец… Рехнулся… Не хочу!..» – мысли Андрея были отрывисты и бессильны. Вспоминались недочитанный «Идиот» и мёртвая женщина из прозекторской, тянувшая к нему тонкие длинные пальцы, отливавшие нежной синевой.

Выбежав к трамвайной остановке, что напротив больничных ворот, Андрей увидел, что мир окончательно превратился в ад: несколько домов в посёлке имени Калинина горели, и тени на фоне языков огня дали понять ему, что лучшее – это просто уносить ноги – неважно куда, главное – побыстрее.

Началась безумная гонка, закончившаяся минут через сорок. Еле дышавший Андрей подбежал к покосившемуся домику на берегу реки. Занимался рассвет, и в его спокойных розово-золотистых тонах всё происходяшее получало ещё более кошмарный смысл. Тяжёлая неестественная тишина нависла над городом. Не слышно было ни трамваев, ни машин, ни лая собак – исчез привычный городской шум. Только издалека – оттуда, откуда прибежал Андрей, где вставали над «пролетарскими кварталами» облака чёрного дыма пожаров, доносился тоскливый вой. Шатаясь, Андрей приблизился к домику. Ободранная, когда-то зелёная, а теперь бурая дверь держалась на соплях. Из разбитого окна свешивалась грязная, в сиреневый горошек, шторка. Поколебавшись пару секунд, Андрей толкнул дверь и, пригнувшись, шагнул за неё.

Визгливый крик и грохот выстрела швырнули Андрея на пол. Оглушённый, кашляющий, в едком пороховом дыму и облаке сбитой пулей извёстки, он откатился в сторону, путаясь в своём санитарском халате, и вскочил на ноги, приготовясь удирать. На месте, где Андрей только что стоял, в двери зияла немалых размеров дыра. Возле застеленного клетчатой клеёнкой стола трясся невысокий человек, неумело сжимавший побелевшими руками пистолет. Безумные глаза его светились, словно льдинки на утреннем солнце. Аккуратно подстриженная бородка как-то нелепо кособочилась, и сам он как-то весь был перекошен, напоминая натянутый лук. Серый костюм его весь был перемазан пылью, гарью, известкой и чем-то донельзя мерзким.

– Уйди…У-у-уйди-и-и! – глухо провыл человек в сером костюме, – застрелю! Не тронь меня!

– Не стреляй, паскуда! Я свой, я…

– А-а-а! Сдохни, гадина!!!

Андрей, пригнувшись, прыгнул на обидчика. Новый выстрел едва не лишил его уха. Андрей вцепился одной рукой в пистолет, а другой – в чужое горло и опрокинул человека в сером костюме на стоявшую сзади железную койку с рваным матрацем и жёлтой подушкой. Выхватив из слабых рук оружие, Андрей с каким-то радостным остервенением заехал его рукояткой по зубам горе-стрелка. Тот тут же перестал сопротивляться. Горько всхлипывая, закрыл лицо руками и затих, повернувшись на бок. От него пахло спиртным. Тут же, на столе, рядом с пухлой Библией, стояла ополовиненная бутылка водки. Андрей взял её и вылил содержимое на голову поверженного. Тот с тяжким стоном открыл глаза и испуганно уставился на Андрея.

Было незнакомцу на вид лет сорок – сорок пять. В глазах его плясало поселившееся в них навечно безумие.

– Не убивай меня… – вдруг жалобно протянул он, – это не я. Я ни в чём не виноват! Это всё они, Адам с Евой, чтоб им пусто было! Живут себе и в ус не дуют! Господь Бог давно уж соскучился – сам жалеет, что выгнал их тогда из Эдема. Назад зовёт… Телеграммы шлёт, чтоб вернулись! «Вернитесь, – строчит, подлецы! Я всё прощу». А Ева, сука такая, их в корзину мусорную не читая. И Адам дурак-дураком – на рыбалку да на хоккей ходит. А нет, чтоб…

Сумасшедший испуганно замолк, вытаращив глаза на Андрея. Андрей угрюмо молчал, слушая эти полоумные речи. Тупое равнодушие вдруг охватило его. А безумец в сером костюме воодушевившись, замахал руками и горячо стал выкрикивать Андрею прямо в лицо: – Ты пойми! Человеку Бог не интересен! А Богу стало завидно, завидки взяли дедушку Бога! Ему тоже хочется смотреть цветное тиви, пить холодное пиво с картофельными чипсами, играть в компьютерные игры, слушать» Продиджи» и вообще – стать равноправным членом общества! А Дьявола-то, Дьявола!… Подкараулили, сволочи, когда он пьяненький с шабаша возвращался, и умочили прямо в подъезде! Киллеров ещё наняли специально! Убили, сняли шкурку с рогами и копытами и сделали игрушку для плохих детей – чтобы те, значит, своим скотским инстинктам могли выход дать! А дальше…Дальше вообще оборзели… – забормотал сумасшедший. Из уголков рта его текли густые вязкие слюни. Глаза вращались с немыслимой скоростью.

– Раскопали где-то труп Христа, забальзамировали по передовым технологиям Воробьёва-Збарского и дали играться хорошим детям – чтобы они росли правильными и полезными для общества. Думали, будет конец света, ан нет – Антихрист-то так и не родился! Его мать была современной женщиной – она предохранялась «Фарматексом»! И Змея-искусителя поймали сачком. В сибирской тайге. Посадили в стеклянный ящик и за деньги фотографируют теперь с ним всяких бездельников. А всю его древнюю мудрость из него веником повыбили! И заставили жрать одних только крыс! Бедный Искуситель! Думал ли он, когда соблазнял Еву, что всё это обернётся в конечном итоге против него самого! И будешь ползать ты на брюхе, и прахом червивым питаться!.. – вдруг завыл безумец.

Андреем овладела злоба. На смену испугу, отупению, усталости, вдруг пришла отчаянная холодная ярость. Он поднял пистолет, который до этого безвольно держал в руке, и нажал курок. Выстрел оборвал бредовую болтовню. Андрей отрешённо посмотрел на растекающееся по облупленной стене красное пятно, на перекошенное лицо убитого им человека, а затем развернулся и вышел из домика, Давно наступил день. Несколько тёмных фигур в окружении зелёных жужжащих туч мух, околачивались неподалёку. Заметив Андрея, они с рёвом и ликующими криками спешно заковыляли к нему. Андрей прицелился было, но потом, решив, что не стоит тратить патроны, сунул пистолет за брючный ремень. Огляделся по сторонам – увидел лопату, валявшуюся под скамейкой возле домика. Свирепо усмехнулся, поднял её и, пробормотав себе под нос: «человеку Бог не интересен», направился к трём, торопившемся ему навстречу.

Январь 2000.

ТАМПЛИЕР

Воин печали ждет. Ждет пока…

(Книга Проклятых).

Тот, кто взывает о помощи к силам добра, рискует ничуть не меньше взывающего ко злу.

(Лорис Проказник. Книга Демиургов).

Кто может сказать, о чем думает летучая мышь, совершая свой еженощный полет? Наверняка не о прелестях ночной прохлады, а о вкусных, теплых мошках, которых так приятно хватать на лету…

Так думал я, одиноко бредя по безлюдным изогнутым улицам этого странного города, наблюдая пляску веселых детей ночи в сиреневом свете уличных фонарей. Куда я шел – я не знал. Я не знал и не помнил ничего. Правая рука моя почему-то сжимала тяжелый длинный меч – обтянутая кожей рукоять грелась в ладони, а с блестящего лезвия срывались тяжелые темно-вишневые капли. Они падали с определенными интервалами – в такт моим шагам. Проходя мимо темных подворотен, я прислушивался: оттуда доносились звуки – шепот и, кажется, чье-то рычание. Я видел, как мерцают оттуда чьи-то жестокие глаза. Я вышел на большую, залитую фиолетовым искусственным светом площадь. Там стоял тот, кто ждал меня. Едва увидев его, я сразу понял, что он ждет именно меня. Высокий, с лицом скрытым тенью, в ощетинившихся сверкающими шипами доспехах, он протянул ко мне свой изогнутый на восточный манер меч и глухо, но раскатисто произнес:

– Пройдет время, и пустыни снова станут морями… Вот твоя награда!

И широким взмахом клинка он снес мою голову. Она весело покатилась по булыжной мостовой, звеня надетым на нее шлемом…

* * *

С криком Владимир Николаевич Перов вскочил с кровати, нечаянно двинув локтем жену. От резкого вскакивания в глазах у него потемнело и запрыгали озорные искорки. Шатаясь и держась за сердце, он проковылял на кухню. Проглотил там две таблетки валерианки, запил бутылкой кефира и как будто несколько успокоился. Глубоко, полной грудью, вздохнув, Владимир Николаевич взял с холодильника «Аргументы и факты» и занялся кроссвордом. Спать сегодня он все равно уже не будет.

– Что, опять кошмары мучают? Господи, да сколько можно, да сходи ты уже к врачу. Пусть назначат тебе какую-нибудь психотерапию, – протяжно запричитала заспанная супруга, вваливаясь на кухню.

– Иди спи, – буркнул Владимир Николаевич, вписывая в клеточки слово «коммуникация».

– Ну и черт с тобой. Мучайся со своими кошмарами. Скоро в психушку загремишь, чокнутый!

Шаркая тапками, заспанная супруга удалилась в спальню, и еще минут пять оттуда слышны были проклятия в адрес психов, которые не хотят лечить себе нервы, отравляя жизнь себе и окружающим. Владимир Николаевич потаращился какое-то время в газетные фотографии, пририсовал Жириновскому рога и ослиные уши, потом отправился в спальню.

Кошмары этой ночью больше не приходили.

* * *

Жена разбудила его в семь. Сама она, по своему обыкновению, уже вовсю носилась по квартире под ритмичный грохот из телевизора и занималась сотней дел сразу: жарила яичницу, гладила трусы и болтала, зажав телефонную трубку между костлявым плечом и ухом, с одной из своих подруг. «Жаворонок паршивый», – зло подумал невыспавшийся Владимир Николаевич, отправляясь в ванную.

За завтраком, под бодренькую болтовню жены, он в очередной раз с вялой обреченностью отметил, что их семилетний брак был роковой ошибкой с его стороны. Подумать только! И что хорошего он мог найти в этом суетливом самовлюбленном создании, не желавшем замечать самых очевидных вещей…

Подобные мысли регулярно возникали в его голове на протяжении вот уже лет пяти. Что ж, пять лет – срок более чем достаточный, чтобы сойти с ума, и Владимир Николаевич Перов последнее время действительно чувствовал себя странновато. Особенно эти ночные кошмары, что начались около двух лет назад. Самое обидное было то, что самих кошмарных снов Владимир Николаевич абсолютно не помнил. Раза три-четыре в неделю он вскакивал среди ночи в ледяном страхе и потом долго не мог успокоиться, шатаясь по комнате и тщетно пытаясь понять, чем же именно он напуган. Физически Владимир Николаевич Перов, сорокадвухлетний инженер, был здоров абсолютно – обследование в поликлинике по месту жительства это подтвердило. Участковый терапевт посоветовал Перову обратиться к хорошему психиатру. Перов счел этот совет унизительным. «Нашли психа, коновалы!» – возмущался он дома.

А кошмары между тем участились. Теперь они терзали горемычного Владимира Николаевича каждую ночь. Снотворное больше не помогало. Жене Юлии Андреевне, казалось, дела было до этого немного. Мужа она не жалела. Но те неудобства, что он причинял ей своими воплями и резкими вскакиваниями по ночам, ее возмущали. Она тоже то и дело весьма ехидно говорила о психиатре, и Владимир Николаевич с трудом подавлял гнев.

* * *