Хранитель лабиринта и пленница белой комнаты
– Если ты не научишься сражаться, то нет. Но чтобы научиться, захоти победить. Смотри на меня и повторяй. У нас есть вечность, чтобы ты научился сражаться так же, как и я. Мы мертвы. Мы чувствуем боль и усталость, но это обман. Душа не может устать. Мы можем биться до тех пор, пока у нас есть воля для этого. Смотри и повторяй.
Легионер вынес одну ногу чуть вперед, а меч прижал к груди. Затем он с ревом сделал выпад, имитируя колющий удар. Вернулся в прежнее положение и скомандовал:
– Повтори…
Я сделал так, как сказал мне Меркурий. Одну ног вынес чуть вперед. Меч прижал у груди. А затем с волчьим рыком метнулся вперед, нанося колющий удар невидимому противнику. На месте этого противника я представил себе Алексея Георгиевича…
С этого момента наш бой превратился в обучение. Меня перестали швырять на землю и избивать по изнеженному телу. Напротив, легионер показывал мне удары и приемы, которые я старательно отрабатывал. Меркурий был прав: я чувствовал дичайшую усталость. С каждым ударом, с каждым выпадом она нарастала. К переутомлению добавилась боль в суставах и мышцах. Затем я ощутил жажду и голод. А потом – невыносимое желание уснуть. Но я так и не почувствовал изнеможение, которое лишает всех сил.
Я не мог даже примерно сказать, сколько длился наш поединок. Несколько часов или десятки лет? В этом месте не существовало времени. Свет не уступал место тьме, а ветер не менял своего направления. Но это был обман: наше сражение длилось вечность. Но сколько бы времени ни прошло, я так и не смог приблизиться к Меркурию. Он сражался на порядок лучше меня. И это было самым трудным – биться без надежды. У меня уже не было желания победить. У меня не было сил продолжать бой. Оставалось только смиряться. Я убеждал себя в том, что это сражение за право называться человеком. Можно сбежать, сдаться и потерять все. А можно продолжать стоять на своих двоих.
Хотя это уже было не так: обучение становилось все жестче и жестче. Меркурий снова ударил меня под дых. Выбил меч из рук. Швырнул на землю. Я вскочил на ноги как можно скорее, потому что если бы я захотел отдохнуть хоть мгновение, то не встал бы на ноги до конца света. Я устремил свой меч вперед в надежде хоть кончиком острия коснуться противника и пролить его кровь. Клинок был так близок к лицу Меркурия, но легионер снова парировал атаку. Это было невыносимо. Я почувствовал, что это конец. Все, на что хватило у меня сил, это прокричать в открытое небо:
– Господи! Сколько еще?
Меркурий услышал меня. Услышал то отчаяние, которое было в этом возгласе. Он сделал шаг навстречу ко мне, и как будто в замедленном фильме, я увидел, что меч легионера устремился сверху к моей руке. Когда он дотянулся до моих костей, клинок не задержался ни на секунду. Обжигающее касание. Падающий на землю обрубок правой кисти. Он упал чуть медленнее, чем удерживаемый меч. А затем из меня хлынула янтарная кровь.
Я рухнул на землю и закричал. Я сжимал руку. Вертелся. Крутился. Извивался по земле. Сапог легионера впился в мою грудь и вдавил меня в землю. Тяжелая хватка бойцовских рук сжала мой обрубок, к которому поднесли срезанную кисть. А затем я стал ощущать ее. Боль уходила, и на свое место возвращалась отрубленная рука. Кровь перестала хлестать, и я почувствовал, как кончики пальцев отозвались на мои движения. Меркурий ослабил хватку, и я протянул к лицу сросшуюся конечность. Я смотрел на то место, где еще минуту назад ничего не было, и не мог поверить, что рука осталась целой.
– Раны заживают здесь по-другому. Поэтому мы никогда не должны впадать в панику, – произнес Меркурий.
Легионер протянул мне руку и помог встать на ноги.
– Первая кровь пролилась. Теперь мы можем идти дальше, – сказал легионер.
Эта новость меня обрадовала. Да, идти дальше было страшно, но сейчас гораздо важнее двигаться вперед. Что бы ни ждало меня за горизонтом, оставаться в месте бесконечных поединков я больше не мог. Нужно только взять с собой меч, который я стал искать на земле.
– Оставь его. Там, куда мы идем, он нам не понадобится, – сказал Меркурий.
Я утвердительно кивнул, испытывая при этом сожаление – все же я успел сродниться со своим оружием, – и мы двинулись в путь. Каждый наш шаг без преувеличения был длиной в километр. Пространство проносилось вместе с лесами, морями, городами так стремительно, как будто это не мы шли, а кто-то крутил диораму перед нами. Планеты и звезды, галактики и туманности сменялись, а мы шли и шли. Мы перешагнули краеугольный камень, который лежал у основания Земли. Мы видели ликование утренних звезд и слышали голоса ангелов, восклицающих в радости. Мы снисходили в глубины моря и входил в хранилища снега. Мы шли путями, по которым разливался свет и разносился восточный ветер. Мы восходили дорогами молний на небо и отворяли ворота небесного пастуха, выгуливающего облака, как коз. Мы шли путем парабол безвозвратных, дорогою блуждающих комет. Нас слепил свет, рожденный раньше первых звезд, и мы утоляли свою жажду из источников, бегущих от древа жизни. Мы шли вне времени и скорости, пока не дошли до края Света и Вселенной.
Мы встали у отвесного обрыва. Далеко внизу, у его подножия, о скалы билось бескрайнее черное море Бездны. Это была Тьма, принявшая облик воды. Она с громом накатывала своими смолистыми волнами на краеугольные камни Вселенной. Каждая из них была десятки метров высотой, и если бы там был самый огромный корабль, который только может вообразить себе человечество, вода бы играючи поглотила его, даже не заметив. Серебристо-белые гребни волн не отражали свет, они отвергали его. Это была Тьмы в ее чистом проявлении.
Вдалеке, там, где должен был быть горизонт, черное море Бездны и огненный свет Неба сближались в безумном контрасте, но так и не касались друг друга. Я как будто видел ночь и день, отделенные друг от друга тонкой красной линией. Невозможно было понять: то ли сейчас взойдет солнце и разгонит Тьму, то ли уже наступил закат, и последние лучи небесного светила утонут навсегда в море. Это были два мира, каждый из которых мог поглотить человека и ничего не оставить от него. И каждый их них заставлял трепетать сердце своим величием, перед которым человек чувствовал себя настолько мелким и ничтожным, насколько только может ощущать себя таковым.
Из глубины Бездны и до Неба поднималась серая бетонная лестница. У нее было четыре стороны, одной из которых она касалась обрывистого склона. Ступени не имели поручней. Борей – могучий ветер, дующий с моря, – мог с легкостью сорвать человека, рискнувшего взойти по ним на Небо. Я посмотрел наверх, намереваясь увидеть вершину лестницы, но она терялась в огненно-красных облаках.
– Что это за место? – еле слышно произнес я, не смея поднимать голос.
– Это Ничейная земля. Мир между двумя границами – Тьмой и Светом. А это Лестница Иакова, которая стоит на земле и чей верх касается неба. Люди и ангелы восходят и нисходят по ней, – ответил Меркурий.
– Значит, если я смогу подняться по ней, то я попаду в Рай?
Я поднял голову, пытаясь увидеть Эдем за облаками. Но его было невозможно разглядеть отсюда. Можно только догадываться о том, какой он, этот Рай. Это огромный сад, покрытый зелеными лугами и деревьями, в ветвях которых живут удивительные птицы, а грозные львы играют с человеком, подобно домашним котам? Или это белоснежный город, раскинувшийся на облаках, где люди не знают лишений, нужд и болезней? А может быть, там нет земных вещей и физических материалов, и это чистая музыка, в симфонию которой вливается душа?
Мы молча стояли у обрыва, слушая гул моря и ветра, а я все гадал – что ждет человека наверху? Меркурий будто бы прочитал мои мысли и сказал:
– Не для всех Рай является благословением. Там пылает небесный огонь, от которого человек горит, но не сгорает. Одним он будет наградой, другим – проклятием.
Эти слова меня удивили:
– Ты как будто про адское пламя говоришь, – сказал я.
– Кто-то может назвать его и так. Ведь когда-нибудь пламя сойдет с Неба, поглотив Землю, Бездну и всех людей: живых и мертвых. И тогда все, кто любят свет, согреются им. А те, кто его ненавидят, будут гореть, не сгорая… Но пока этого не случилось, нужно хранить замки границ закрытыми. Гости снизу и гости сверху не должны подниматься или спускаться на землю, и тем более они не должны нарушать покой друг друга.
– Гости снизу?.. Кого ты имеешь в виду? – спросил я дрожащим голосом.
Я испугался, что Меркурий под гостями имел в виду таких, как я. Что это я – нарушитель границ, которому нет места в Раю. Что весь путь мы прошли только лишь для того, чтобы узреть свет, которого я лишился. Что меня скинут вниз с обрыва, и море бездны поглотит мою душу, утянув ее на самое дно страданий.
– Гости снизу – это те, кто более возлюбил Тьму, нежели Свет. Те, кто стал сам частью Тьмы, чтобы во Тьме никто не увидел и не осудил их темных дел. Не бойся, твой суд еще не состоялся. Если ты хочешь, если считаешь, что готов, ты можешь попробовать взойти по Лестнице вверх. И тогда, если демоны не подхватят твою душу и не сбросят вниз, ты пройдешь через ворота Рая, – сказал Меркурий.
– А если я не готов? Если я считаю, что первые же демоны унесут меня вниз, то что тогда? Что я должен делать тогда? Ты обещал помочь мне, и где твоя помощь? Зачем ты вообще пришел сюда?.. – говорил я что-то вроде этого. Мои слова были сбиты, а фразы оборваны. Я пытался совладать с эмоциями, которые не давали говорить мне четко и правильно. Поэтому я говорил как мог.
Меркурий тактично слушал меня, давая высказать мне все, что я думал о своей смерти и его личности. И только когда у меня не осталось эмоциональных сил говорить, легионер ответил:
– Бог послал тебе ключ Давида, который отворяет – и никто не затворит, затворяет – и никто не отворит. Пока у тебя этот ключ, нельзя сказать, что ты мертв, потому что ты всегда можешь вернуться в мир живых и ожидать суда на Ничейной земле.
– Что это означает?! – воскликнул я.
Собеседник повернулся ко мне боком в сторону моря. Сощуренным взглядом легионер что-то искал за горизонтом, за тем местом, где Бездна и Свет сошлись в непримиримой борьбе. Я несколько раз повернул голову в сторону моря и обратно на Меркурия, пытаясь понять, куда смотрит Меркурий, и разглядеть то, что видел он. Но я ничего не замечал.
– Я не понимаю тебя! – прокричал я, и ветер разнес мой голос над волнами.
Меркурий не спешил говорить. Всегда готовый к ответу, в этот раз он искал слова, которые хотел сказать мне. Когда он повернулся в мою сторону, я понял, что он смог их найти.
– У каждого человека свой путь, который он должен пройти. Своя власть, которой он может воспользоваться. Свое предназначение, которое он может исполнить, а от которого может отказаться. Весь вопрос жизни только в том, сделаешь ты это или нет! Тебе послан ключ от Лабиринта. Тебе дана власть открывать и закрывать двери. Как ты распорядишься этой властью? Мы встретились здесь для того, чтобы за горизонтом ты увидел Свет, а не Тьму. Чтобы ты верил, что в конце твоего пути за тем морем тебя ждет восход, а не закат. Тайна беззакония уже в действии. Не надо думать, что все сознательно участвуют в этой тайне. Что они жаждут нести Тьму. Напротив, большинству людей нет дела до Тьмы или Света. Их интересуют их земля, их скот, их жены. Им нет дела до этой борьбы. Но тот, кто не идет к Свету, остается во Тьме. Тебя призвали, тебе дали ключ, но не думай, что это сделало тебя избранным. Вопрос не о судьбе мира, хотя наши следы на нем не останутся незамеченными. Речь идет о нас. Обо всех нас. Двое будут на поле: один возьмется, а другой оставится. Избери жизнь, чтобы жить!
Я засмеялся нервным смехом. Качая головой, держа себя за голову, я сказал:
– Я не понимаю тебя. Не понимаю.
Меркурий закрыл глаза и вздохнул.
– Ты все поймешь, когда для этого придет время. Если захочешь вернуться, – сказал легионер.
– Вернуться? Я могу вернуться на землю? – прошептал я, не веря, что это может произойти. Я боялся спросить громко, боялся, что если я буду говорить в полную силу, мой голос развеет появившуюся надежду, и она исчезнет так же внезапно, как появилась.
Меркурий не ответил на мой вопрос. Вместо этого он резким движением отстегнул ножны от своего пояса и кинул их мне. Я успел поймать клинок, после чего услышал голос легионера:
– Возьми этот святой меч, дар ангелов, которым ты сокрушишь врагов.
Я поднес ножны к лицу и на половину длины вытащил меч из них. На клинке вспыхнули солнечным огнем буквы священного алфавита. Я не видел их никогда, но знал их значение, как знал значение слов, которые им были начертаны. Это оружие не против людей – против тех, кто называют себя богами, но умирают, как люди, и падают, как всякие из князей…
– Нам пора возвращаться. Каждому в свое место. Съешь это, чтобы снова стать живым, – с этими словами Меркурий вытащил из мешочка за поясом разожженный уголь.
Я протянул руку, но, почувствовав жар, одернул ее. Легионер схватил меня свободной рукой за скулы и разжал челюсть, после чего положил мне в рот уголь.
Мой язык и щеки обожгло огнем. Я начал выплевывать его, но Меркурий держал мою голову. Я пытался вырваться, но это было бесполезно: легионер заставил проглотить огонь. И тогда меня стало сжигать изнутри. Каждая частица тела была наполнена жаром. Пламя пульсировало вместе сердцем, оно вырывалось из легких с каждым выдохом. Даже кости наполнились огнем! В изнеможении я упал на мягкую траву.
– Храни в себе этот огонь. Он – твоя жизнь, – произнес Меркурий, стоя надо мной.
Когда я повернулся, чтобы ответить ему, легионера уже не было. Я сжал глаза, но веки обожгли глазницы. Когда я открыл очи в следующий раз, я был уже на земле…
ГЛАВА 2. ОПИУМ ОТ МЕЧТЫ
Ночь. Больной сон. Кто-то стонал на кровати у окна. Мерзко, с сопеньем. Ему отвечала храпом соседняя постель. Громко. Протяжно. А я хотел пить. Очень хотел пить. Будто кожа слазила с моего горла, оголяя кости, – настолько я нуждался в воде. Но ее нигде не было. Я попытался воззвать о помощи, но вместо крика из глотки вырвался мерзкий кашель. Невыносимой болью он отдавался в груди, разрывая на части. Мои вопли разбудили кого-то из соседей: храп прекратился, а у противоположной стены послышалось шуршание простыни.
Огонь. Он разливался по всему телу. Мои суставы, мои легкие, моя голова – все горело. Тело сводило в судорогах. Его заламывало, скручивало, било в припадках. Только веревки удерживали его от падения. Моя грудь была перебинтована. Моя вена проткнута иглой, тянущейся к чужой крови. Мой нос задыхался от запаха лекарств и хлорки. Мои глаза резал приглушенный свет, еле пробивающийся через белый плафон.
Прошли часы, прежде чем меня отпустило, и я смог снова дышать. Но каждый вдох был наполнен стоном, который смешивался со звенящим в ушах шумом. Мерзким белым шумом телевизионной ряби. Только в голове. Это шуршала кровь, текущая по шее, которая вымывала разум из мозга. А на его место приходили кошмары.
Я не спал и не бодрствовал. Я слышал шепот мрачных Теней, которые стояли над моей постелью. Я открывал глаза и видел пустоту. Затем закрывал их и снова слышал, как кто-то скрипел дверью. Этот кто-то проскальзывал в палату. Паркет стонал от его шагов. Он подходил к моей кровати. Таращился своими желтыми очами. И шептал, шептал, шептал. Но как только я поднимал веки, чтобы поймать его, он тут же исчезал.
Лишь под утро шептун ушел, и я смог немного поспать. Сон был очень недолгим, потому что в палату с шумом зашла медсестра, снося двери, углы кроватей и звеня медицинскими приборами. Она подошла к штативу, чтобы поменять капельницу, и я глухим голосом попросил:
– Воды…
Медсестра сделала вид, что не слышит меня. Она подключила к катетеру новый контейнер и вернулась к тележке с остальными лекарствами, чтобы проделать ту же процедуру с остальными больными.
– Воды, – повторил я.
К горлу подступила кровь. Казалось, что кашель сейчас вырвется наружу, но он удержался.
– Молодой человек, вы не видите, что я занята? – возмутилась женщина.
– Мне очень плохо, – застонал я.
Медсестра наконец услышала меня и подала стакан воды – где она его взяла, я не видел. Она поднесла кружку к моему рту, но наклонила ее слишком сильно. Я пытался захватить жидкость ртом, но подавился ее объемами. Вода вылилась на меня, а из груди вырвался тяжелый кашель.
– Да что же вы творите! – закричала на меня женщина.
Она поспешно убрала стакан и, что-то бубня себе под нос, продолжила менять лекарства и кровь у остальных больных.
Где-то часов в десять пришел врач. Он осмотрел меня, по ходу дела рассказав, что я очень долго лежал без сознания и мне очень повезло, что я остался жив. Доктор распорядился вколоть жаропонижающее и развязать меня. Долгожданные свобода и облегчение!
Через несколько часов в палате появился следователь. Одет он был не по форме – в черной водолазке и джинсах. Его голос звучал монотонно и нудно. «Вы видели, кто в вас стрелял?» «Да, видел. Это был Максим, фамилии не знаю». «Откуда вы его знаете?» «Он отец Селены». «Кто такая Селена?» «Девушка, которую держат в подвале Лаборатории». «Зачем кому-то в Лаборатории держать девушку в подвале?» «В Лаборатории исследуют природу сна, и она их подопытная». «Природа сна? У Лаборатории есть такое направление деятельности?» «Это секретное направление». И так несколько часов. Я удержался от того, чтобы рассказать о Бесконечной Лестнице, но и без этого я наговорил больше, чем нужно, – из-за слабости и боли мой мозг плохо соображал. В окончании следователь прочитал вслух все, что я наговорил, после чего заставил подписать документ, записанный с моих слов. Не читая, я сделал в протоколе закорючку, похожую на подпись.
А затем я снова остался один. И снова кошмары стали крутиться в моей голове. Боль уходила, но не мрачные видения, которые преследовали меня днем и ночью. Я слышал, как обожженный огнем Дима кричал с соседних коек. Как его дочь прыгала через скакалку посередине больничной палаты. Как его жена стояла напротив окна, держась пальцами за стекло, и умоляла принести ей воды. Врачи и медсестры приходили ко мне, но не произносили ни слова, будто я был не важнее мебели, которую расставили у стен. Тишина палаты смешивалась с гулом коридора и сводила меня с ума.
На третий день я увидел в дверях реанимации Алексея Георгиевича. Он задержался в дверном пролете, пока его глаза бегали по комнате. Как только гость увидел меня, он улыбнулся и бодро зашагал к постели. В руках у него был пакет, из которого он достал минеральную воду, контейнер с рисовой кашей и какую-ту старую книгу. Алексей Георгиевич поставил все эти вещи на тумбочку, положив литературу обложкой вниз, из-за чего я не смог прочитать ее название. Затем гость пододвинул к себе табуретку и сел рядом.
Я боялся появления начальника службы безопасности и того, что он скажет. Он уже наверняка знал все, что произошло. Как Максим стрелял мне в спину и как я проник на запретные этажи Лаборатории. Но в то же время я был рад его увидеть: хоть кто-то, кого я знал, пришел ко мне.
Алексей Георгиевич спросил про мое самочувствие, затем поинтересовался, хорошо ли меня кормят. Получив отрицательный ответ, он протянул мне контейнер с кашей на молоке и масле, которая на фоне больничной еды казалась безумно вкусной. Пока я ел, Алексей Георгиевич делился своими мыслями по поводу современной медицины, считая, что в его молодости специалисты были лучше.
Я ждал, когда начальник службы безопасности заговорит о покушении на мое убийство или нарушении Табу, но он не спешил поднимать эти темы. Он говорил о каких-то абстрактных вещах, и чем дольше он это делал, тем больше я начинал тревожиться. Я был бы рад все обсудить, но смелости начать разговор первым у меня не было.
Я не стал доедать кашу – у меня не было на это сил. Алексей Георгиевич забрал контейнер и поставил его на тумбочку с распоряжением, чтобы я доел позже. Мое внимание вновь привлекла книга, которую гость принес с собой. Я был рад погрузиться в буквы, и меня интересовало только то, что это было за произведение. Я спросил об этом Алексея Георгиевича, но вместо ответа он протянул книгу.
Я радостно взял ее в руки. Перевернул. А затем увидел название: Достоевский «Преступление и наказание». Улыбка сползла с моего лица. Я поднял глаза: Алексей Георгиевич смотрел на меня прищуренным взглядом с нескрываемой ухмылкой на лице. Он знал. Он все знал! Зачем он приехал? В голове были тысячи мыслей, и ни одна из них не была хорошей. Я попытался отодвинуть свой пессимизм подальше и задал вопрос, который меня беспокоил не меньше цели визита моего гостя:
– Что с Максимом? Его арестовали?
Меня не посещал следователь с самого первого дня. Я был в информационной изоляции и не знал, что происходит за пределами палаты. Мог ли в ней появиться тот, кто жаждал убить меня? Я должен был знать.
– Кто такой Максим? – Алексей Георгиевич свел брови к носу и застыл в притворном удивлении, ожидая моего ответа.
Начальник службы безопасности понял, о ком идет речь. А еще он знал, что именно Максим покушался на мою жизнь. Поэтому реакция Алексея Георгиевича мне не понравилась. Я предпочитал думать, что он просто не хотел, чтобы следствие связало его, Алексея Георгиевича, имя с преступлением. Я решил, что в этой ситуации лучше подыграть ему. Спокойно и медленно, делая паузу между словами, я рассказал, что же произошло.
Алексей Георгиевич внимательно слушал, узко щура глазами. Он достал из кармана рубашки одни из своих очков, чтобы их надеть, но где-то в середине процесса прикусил дужку. Этот жест был у него нечастым и выдавал неуверенность – черту характера, несвойственную начальнику службы безопасности. Его что-то очень сильно беспокоило. Он почти не слушал меня, хотя мой рассказ был коротким, и весь смысл можно было свести к одному предложению: «Максим, отец Селены, стрелял в меня». Когда я закончил повествование, Алексей Георгиевич еще непродолжительное время сидел в неподвижном раздумье, пока не принял для себя какое-то решение. Он убрал очки обратно в рубашку, сел ровнее и менторским голосом сказал:
– Ты должен меня выслушать. Учитывая твое состояние, это не лучший момент для разговора, но тянуть с ним дальше нельзя. Потому что твой образ жизни уже очень серьезно сказался на твоем психическом здоровье.
– Что не так с моим психическим здоровьем?! – воскликнул я.
Мое состояние в последнее время и правда было не лучшим. Смерть близких людей, покушение на жизнь, блуждание в Лабиринте – все эти вещи не способствовали нормальному состоянию психики. Но то, что об этом заговорил Алексей Георгиевич, меня обеспокоило. Все мое нутро тревожно твердило мне, что начальник службы безопасности заикнулся о психическом здоровье неспроста. Гость не стал тянуть с пояснениями и начал размеренно говорить:
– Молодые люди не должны жить одни. Когда они живут одни, их мозг пускается во все тяжкие: алкоголь, женщины легкого поведения…
– Я пью раз в месяц, – возмутился я, не повышая голоса.
Начальник службы безопасности недовольно поморщился, после чего закончил начатую мысль:
– …Компьютерные игрушки, социальные сети, фантазерство. Эти вещи делают молодого юношу опасным для самого себя. И для окружающих.
– Какое фантазерство?! В меня стреляли из пистолета! Чуть не убили! Я даже не знаю, сколько пролежал в реанимации, пока меня откачивали. Может быть, из-за этого я сейчас лежу в больнице, а не из-за того, что живу один?! Или это тоже фантазерство?! – кричал я, пока вопли не сменились кашлем.
Моему возмущению не было предела! Какие бы правила Лаборатории я ни нарушил, Максим нарушил закон! И даже если я был в чем-то не прав, то говорить об этом в реанимации было грубой бестактностью!
Алексей Георгиевич слушал меня с каменным лицом и ничего не говорил. Он снова достал очки из кармана, но на этот раз надел их. После этого он терпеливо дождался, пока прекратится мой кашель, и только затем сказал то, ради чего он пришел сюда:
– Пойми меня. Я хотел тебя просто уволить. Мои коллеги убедили меня, что тебе нужно лечение.
– Лечение от чего?! – спросил я.
Мое тело замерло в ожидании ответа. Легкие не дышали, веки не моргали, сердце не билось. Они предчувствовали слова, которые им сейчас скажут, и боялись, что малейшее движение оживит их страхи.
Начальник службы безопасности, не отводя взгляда, ответил:
– От своих фантазий… Ты много чего себе напридумывал: Бесконечная Лестница, подземная Лаборатория, заточенная во сне девушка. Пора вернуться в реальность.
Алексей Георгиевич замолчал. Если бы он сейчас встал и вышел, то я бы спокойно выдохнул, что отделался так легко. Но он продолжал сидеть, значит, было что-то еще. Я смотрел на него, пытаясь считать по мимике, что он хочет сказать, но не мог. Я растерянно покачал головой, и только тогда начальник службы безопасности произнес: