РЕГИСТР

Желаешь быть красивым, счастливым,
И желанным, уверенным и грозным,
и жаждешь славы вечной,
Среди обкомских крыс?
Тебе расскажем все мы, что это не проблема,
Тебе дорога прямо в наш славный институт!
Что спрятался за почтой, и сонно ожидает, когда
Придёшь с поклоном, и на коленях будешь комсорга умолять!

Будь тут ты реалистом, а может и фанатом,
Наивным идиотом, и ушлым подлецом,
Лжецом и подпевалой, артистом, маляром.
Никто тебя не спросит, никто не приголубит.

Ведь в СтрАхИн по традиции никто тебя не учит,
И формулами мучить не станет препод злой,
Готовят только корпус, пустой и неуклюжий,
А заполнять свой корпус ты должен будешь сам.

И очень часто люди свой корпус наполняют
обмылками и тиной, а не святой водой.
Понять я смог всё это только лишь недавно,
Когда и сам колени согнул перед СтрАхИн!

– Когда я встретил Саню в институте? Да, наверное, ты прав, прямо в первый день знакомства с взрослой жизнью. В смысле, в первый день абитуриентской жути. Он-то не переживал, всё сдал сразу. А вот я боялся. И не зря боялся, если бы не мои заслуги в мире бокса, не поступил бы я тогда на стройфак. Кстати, потом нам очень пригодились мои навыки, когда гопники из Мельковки нас выгнать пытались с репетиционной базы на озере. Саня подсел ко мне на подоконник, где я нервно грыз ногти.

– Не психуй, всё нормально будет. Меня Саня зовут. Совин.

– Андриянов. Сергей. Можно Эндрю.

Мы пожали друг другу руки. Я тогда ещё заметил – странное дело, никогда он не производил впечатление сильного человека, скорее субтильный и типичный подвид студента, по версии некоторых недалёких журналистов и режиссёров. Такой Шурик, только без очков. Но рука у него была сильной, хоть и пальцы были тонкими, как у пианиста. Это я потом узнал, он руки специальной техникой, из йоги тренировал, чтобы играть быстро на двухгрифовой гитаре. Но это было много позже, на втором семестре. А пока мы, два вчерашних школьника, теперь абитуриенты, и ещё не студенты, сидели на подоконнике и пялились на весь мир. На летнюю улицу, по которой деловито сновали старые троллейбусы и автобусы, только появились красные Икарусы. По улице Меринга ходили толпы девушек, тут ведь сразу три вуза – театральный, консерватория и наш. Ах, да, ещё за кварталом университет. И корпус медицинского института, педиатрический. Наблюдая за красавицами и простушками, мы вели ленивый разговор. Если спросить меня, что вы обсуждали, то я, пожалуй, не смогу толком ответить вам. Ни о чём и обо всём сразу. Пролетело время быстро, и пока мы, как сейчас помню, стали обсуждать последствия Пражской весны, как начали вывешивать списки. Будучи самым высоким из всей абитуры, он, не распихивая других, прочёл первые шесть строк. Вслух. К чьей-то радости и чьему-то огорчению. Даже слёзы были. Помню одна девушка, из деревни наверно прибыла в город, очень просто одетая, если не сказать бедно, в слезах убежала. Я-то в первых рядах был, но моей фамилии не оказалось, к чему я в общем-то был готов, мрачно подумав, что зря я подал документы сюда, надо было на факультет физической культуры, в педагогический.

Но вот только я, плюнув, развернулся, чтобы последовать за несколькими такими же горемыками, решив напиться в той самой полулегальной рюмочной, которую он в своей песне вывел под названием «Привилегия». Про неё ещё будет, что рассказать, но это потом. Сразу же Саня меня останавливает, схватив за плечо, несколько фамильярно, я тогда полагал. Потом, позже, уже понял, он сразу понимал человека, раскладывал, можно ему доверять или нет. Саня посмотрел на меня, и сказал, тоном, не предполагающим отказа и какого-либо сопротивления с моей стороны.

– Пошли! Пока они не подбили списки. У тебя ещё есть шансы, сам говорил, кандидат по боксу.

Пошли мы в конец коридора, в кабинет, где сидела комиссия, её в тот год возглавлял Коринф. Очень хороший преподаватель, его так назвали ещё до создания института, он в политехническом работал и в управлении по строительству. Был помешан Александр Игоревич на древнегреческой архитектуре, и всё время доводил студиозов до исступления своими требованиями. Однако особой злобы и ненависти к нам он не испытывал, скорее наоборот, желал, чтобы мы как можно скорее стали настоящими строителями, архитекторами, дизайнерами, с широким профилем и обширным багажом знаний. Заходим мы туда, никого не спрашивая и не говоря, что впрочем тогда не вызывало каких-либо гневных отповедей. Видим картину, посредине большого и светлого кабинета, ещё не заваленного бумагами, стоит, как античная статуя, Коринф и что-то втирает женщинам, разбирающим бумаги поступающих, либо не поступивших, кто знает. Несмотря на свои шестьдесят, тогда нам он стариком казался, выглядел он действительно бесподобно, настоящая копия Геракла. Атлет, до самой трагической смерти, его сбили на Баумана, был примером для подражания даже членам спортивного «крыла» института. Саня, кашлянув, заставил Коринфа обернуться. Тот недовольно посмотрел на нас и спросил своим низким, немного грассирующим голосом.

– Что вас привело сюда, молодые люди? Это помещение не для вас, все вопросы, касающиеся поступления можете уточнить в кабинете 303, у Людмилы Ивановны.

– Извините меня, но вот этот человек, – Саня силком выпихнул меня на передний план, – не смог пройти. Не получил нужные показатели на вступительном экзамене.

– Ну, такое бывает. Не всем быть инженерами и строительными дизайнерами. Подробности в кабинете 303, покиньте помещение, молодые люди.

– Нет, не покинем! – Саня резко выпятил подбородок, и встал, словно приготовившись к бою.

Женщины переглянулись, с интересом рассматривая нас, Коринф нахмурился, сложил руки на груди.

– Странно, странно. Впервые вижу такого нахального студиоза. Или вы тоже не поступили?

– Поступил. А вот он, – Саня ткнул меня в бок кулаком, – не поступил! У него, между прочим, первое место по юниорскому в прошлом году было по боксу. И в этом второе по республиканскому соревнованию! У вас много таких молодых спортсменов поступает?

Коринф посмотрел на меня, впервые с момента нашего вторжения. Глаза у него были серыми, нос крючковатый, как у хищной птицы, губы тонкие и постоянно сжатые. Лицо худое, с признаками первого увядания, хотя повторяю, было ему уже шестьдесят тогда. Он спросил у меня.

– У кого занимался? Грамоты с собой?

Я молча покачал головой, откуда мне было знать тогда, что награды и все эти бумаги надо упоминать при подаче документов?! Он хмыкнул, и только хотел что-то произнести, Саня его перебил.

– А вы позвоните его тренеру! Скажи его имя и номер телефона!

Это уже ко мне он обращался. Я едва разжал челюсть и пропищал, к смеху сидевших женщин.

– Игорь… Игорь Федорович… Телефон, номер телефона его 24—13…

– Знаю, знаю я Пашутинского. – Коринф меня оборвал, подошёл к столу и быстро набрал номер.

Некоторое время он молчал, затем видимо кто-то взял трубку.

– Здравствуй, Игорь. Это тебя беспокоит… А узнал! Слушай, у меня тут человечек притопал, который вроде бы у тебя занимался, но бумаг никаких с собой не принёс. Какая фамилия?

Я не сразу понял, что он ко мне обращается. Саня нашёлся сразу.

– Сергей Андриянов! – Выпалил он моё имя так громко, что возможно Пашута, как любовно называли мы нашего тренера, услышал его на ом конце провода. Коринф что-то крякнул, услышав быстрый гул в трубке, покивал головой, усмехнулся, глянул на меня, затем сказал.

– Спасибо, Игорь. Хорошо, приму меры. Всего хорошего, Ирине привет передавай.

Положив трубку, он уставился на меня, уже не так грозно, как прежде.

– Спасибо скажи другу своему, и моему другу, твоему тренеру. Благодаря дружбе ты поступил.

И всё, затем повернулся к женщинам и продолжил что-то нудно обсуждать. Мы переглянулись, и тихо вышли из кабинета.

Уже в коридоре я остановился, схватил Саню за руку и крепко её пожал. Тот посмотрел несколько удивлённо, смахнул чёлку со лба, затем спросил, несколько невнятно. Он ведь при всём своём росте и амбициях был человеком скромным, тихим, как бы вам не было странно это слышать.

– А ты на гитаре играешь?

Из интервью С. Андриянова, музыканта, архитектора, создателя фонда помощи старым спортсменам.

– Мы ведь не были никогда полноценной группой. Никогда. Это было всего лишь увлечение, выход энергии. Кто-то находил себя в алкоголе, кто-то в погоне за новыми ощущениями в экстремальной жизни, кто-то зацикливался на женщинах, кто-то на наркотиках. Сказать, что ничего из этого не было в нашей жизни, я не могу на сто процентов. Даже Саня точно знаю, пробовал уйти по радуге. Но ему не понравилось. Возможно, имей он больший опыт в познании достижений определённого отдела в фармацевтике, либо старинных восточных способах одурманивания, для познания тайных знаний, тогда его итог не был бы таким. Таким. Ладно, не будем ворошить старое, и забегать раньше времени.

Я поступил не совсем обычным способом. После армии, где провёл четыре года, служил в части, ответственной за инженерное обеспечение запасного командного пункта нашего округа. Время летело медленно, работы было мало. Разве что осенью на уборку картошки. Дослужился до сержанта, остался на сверхсрочную. Почему? А куда мне было идти? Я же из детдома, бабушка у меня к тому времени умерла. Впахивать на заводе, как отец, что и привело сначала к его кончине, а затем и к смерти матери, не выдержавшей нагрузки? Нет, я не хотел такого исхода! Сестры к тому моменту уже выросли, сами вышли замуж. Мне идти некуда было. А после армии идти в милицию…. Знаете, тогда такого отношения к органам правопорядка не было, но у меня был зуб на синие мундиры. Они ведь отчасти виноваты в смерти родителей. Потому и не желал я идти в их контору. А больше идти некуда. В армии же было интересно. Поскольку это был запасной командный пункт, тут была хорошая библиотека. Один из офицеров, лейтенант Ахметзянов, был тут не по призыву, не по призванию, а как говорят, «пиджак». Он закончил строительный факультет, и не успел устроиться никуда, из-за не очень успешной учёбы, потому и попал на два года в нашу часть. Однако, как бы плохо он не учился, знаний у него всяко было больше, а от скуки, и отчасти из-за должности, стал нам, трём старикам, преподавать основы своей профессии. Он отвечал за сооружение новых зданий – гараж для грузовиков и новой казармы, и боялся, что солдаты по незнанию напортачат и отвечать ему придётся. Ещё он видимо от скуки и тупости службы пытался, таким образом, от спаивания уйти. Он же мне и подарил первую книгу по строительному дизайну, выпущенную моим будущим руководителем диплома, Колпиным Александром Степановичем. И вот на четвёртый год службы поразила меня идея пойти в институт. Ведь я мог попасть туда и так, по спецнабору. Но мне хотелось проверить, смогу я обойти мальчиков и девочек, вчерашних школьников? Ахметзянов тогда уже отбыл, на новую должность, им неожиданно заинтересовались в строительном управлении. За два года он по его собственным словам из троечника превратился в твёрдого хорошиста. Перед прощанием он отдал мне часть книжек, которые взял с собой из дома, чтобы не окостенеть в казарме. Сестра передала мне конспекты, она уже два года в педагогическом училась.

Не буду мучить ас своими излияниями, почему и как, насколько, а главное, зачем. Есть одно – я хотел поступить именно в этот, самый новый вуз нашего города, пройти через сито весьма старательного отбора. И я прошёл. Доказал себе, Юркевичу, моему дружку, оставшемуся в ЗКП, и капитан Ахметзянов был доволен, горд, что я, простой сержант, могу быть не хуже других.

Поступив, я неожиданно узнал, что меня тут же назначили старостой группы. Не совсем стандартно, но решили, пока группа ещё полностью не сформирована, я гожусь, как самый старый и прошедший армию, для такого поста. Сами знаете, никаких поблажек мне это не давало, лишние хлопоты и недопонимание, как вчерашних школьников, так и преподавателей. Сейчас я не хочу вспоминать, не хочу объяснять, что было причиной нескольких довольно неприятных инцидентов, ведь многие участники тех событий выросли, возмужали, забурели, стали пенсионерами. Зачем ворошить прошлое, вытаскивать на свет грязное бельё? Просто по истечению первого семестра, и результатам сессии, а также приняв во внимание разбирательства драки на уровне секретариата комсомола института, меня отстранили от тягловой ноши. Когда на второй семестр меня предложили заменить на Эндрю, Серегу Андриянова, я с радостью согласился.

Почему меня вообще не выкинули, или не сдали в милицию? Всё же, драка одного против четырёх, при наличии у них ножей, ставило меня в более выгодное положение, в глазах комсомольского актива. Забияки своё получили, причина драки самоустранилась на втором курсе, перевелась на научный коммунизм, в университет. Странный выбор, правда? И ещё одно – я был второй на потоке по сдаче экзаменов. После Совы я был вторым. Он своё сдал заранее, почти всё, кроме какого-то конфликта с иностранкой, но вскоре и он разрешился.

Как ни странно это звучит, но моё детское увлечение гармошкой, а потом и аккордеоном, не было оценено по достоинству никем, ни в студкоме, ни в среде студентов. Сам себе наигрывал вальсы, сидя на ограде городского пруда, глядя на здания УНИХИЗ, когда было тепло, иногда приглашали на свадьбы или похороны, но в студенческой среде первую скрипку играли гитары. Гитарой я не владел, и если честно был настроен весьма отрицательно ко всем этим звукам, тогда мне единым фронтом противных. Иногда я выступал на концертах самодеятельности, надо же было как-то разбавлять все эти вечера. Основным номером всегда были возникающие и распадающиеся в течение одного курса ансамбли, и ничем, кроме девичьего вокала, зачастую перепевок популярных тогда и позабытых сейчас, кроме Пугачёвой, певиц, и одиноких пламенных комсомольцев, одержимых идеями построения социализма в отдельно взятой стране. На одном таком вечере меня и случайно застиг Саня. Я только что выступил с довольно сложным номером, исполнил Лето из Четырёх сезонов Вивальди, и вытирая пот, мрачно всматриваясь из-за кулисы в лица скучающих зрителей, ждущих выступления местной ВИА Графит. Представьте, популярная тогда была эта жалкая поделка под битлов, хотя ничего в музыкальном плане не представляла. В ожидании Графит люди с явно скучающими физиономиями слушали запинающуюся и заикающуюся первокурсницу, даже не знаю, кто она была. Читала, вернее, пыталась декламировать, отрывок из Блока, что было в определённом смысле, тайной диверсией против нашего комсорга. Отрывок из Двенадцати, с определённой корректировкой. Мне опять же об этом рассказал потом Сова. Но комсорг в открытую флиртовал с двумя бойкими девицами из технологического контроля, хотя его жена была на седьмом месяце тогда. Потому ему было некогда интересоваться, о чём это пищит малявка в очках со сцены. Хотя я не знал тогда, что это был Блок, стихи мне понравились. Я бы, наверное, попытался узнать у малявки, что она читала, кто она и откуда такая взялась, и быть может вся моя последующая жизнь стала бы другой. Но тут появился Саня.