Убей-городок

Женщина в ситцевом платье остановилась напротив меня, загораживая дорогу.

– Алексей Николаевич, как тебе не стыдно!

– Во-первых, здравствуйте, – дипломатично отозвался я. – А во-вторых, за что мне должно быть стыдно?

Но про себя я уже догадался, что это чья-то обиженная жена, приходившая ко мне с жалобой на мужа. У меня таких дел вагон с прицепом. Но помнить каждое такое дело, да еще и случившееся сорок с лишним лет назад, нереально. Немного покоробило слух, что обращается на «ты», но для того времени это нормально. Уже хорошо, что называет по имени и отчеству, а не кричит: «Эй, участковый!»

– А за то должно быть стыдно, что из-за тебя мы квартиру потерять можем, – скривила губы женщина. Вытащив откуда-то из рукава платочек, приложила к глазам. А глазенки-то сухие. Не иначе слезу пытается выдавить?

А вот теперь я уже знал, в чем тут дело, хотя женщину по-прежнему не вспомнил. Но это, скажем так, тоже банальность.

– Вы ко мне с заявлением на мужа приходили? – риторически поинтересовался я, а потом сам же и ответил: – Приходили. Просили, чтобы я принял меры? Просили. Ваше заявление я зарегистрировал. Объяснительную я у вашего мужа взял, соседей опросил. И что же теперь? Что я, по-вашему, должен был сделать?

– А должны были его к себе вызвать да постращать хорошенько! – назидательно сказала женщина. – И так настращать, чтобы впредь ему неповадно было пить да на меня руку поднимать. Вы наш участковый, стало быть, он вас послушаться должен. Зачем вы бумажки на товарищеский суд отправили?

Ну вот, опять двадцать пять. Муж жену поколотил, а я должен к нему применять воспитательные меры да еще и не выносить сор из избы? Понимаю, женщина сгоряча накатала на мужа заяву, остыла, простила, а теперь осознала, что с очереди на квартиру могут снять. Товарищеские суды у нас существуют по месту работы, а у них, как нередко бывает, вердикт суров – объявить порицание и наказать, сняв с очереди на улучшение жилья. А если не снять, то сдвинуть пунктов на десять, а это иной раз дополнительный год-два (а может, и десять) в семейной общаге или бараке. Меры суровые, но не я их придумал. Вот коли отменят такой закон, так и я его соблюдать не стану, а пока – извините.

Семейные разборки вообще самые противные дела, и вызов на семейный скандал воспринимался как тяжкое наказание. Иной раз проще разнимать пьяных мужиков, нежели утихомирить разбушевавшихся супругов. А сколько раз так бывало, когда битая-перебитая жена при виде милиционеров, прибывших ее спасать, начинала бросаться на защиту мужа? И ладно если просто начинала орать и оттаскивать свое «сокровище», а то ведь могла ухватить что-то острое, вроде кухонного ножа, и пырнуть сотрудника правоохранительных органов в спину. Бывали, знаете ли, прецеденты.

В девяностые годы участковым инспекторам было категорически запрещено отправляться на «семейные» в одиночку, а еще требовали, чтобы они обязательно надевали на себя бронежилет. Но для этого требовалось получить печальный опыт. Из всех моих знакомых, что получили ранения при исполнении служебных обязанностей, только трое пострадали от рук преступников, а все остальные – от пьяных мужей либо их жен. Но где в семидесятые-шестидесятые годы бронежилеты, спецсредства, вроде дубинки?

– Нет уж, вам надо было с самого начала определиться, – строго сказал я. – Либо заявление на супруга не писать, либо если писать, то понимать, к чему это приведет. Ваш муж – человек взрослый, а я не воспитатель из детского сада. Если мне заявление поступило, я должен меры принять, а не сопли ему утирать.

А еще начальство меня не поймет, начни я стращать дебоширов (я представил себе «козу», какой пугают младенцев) вместо принятия реальных мер по зарегистрированному у секретаря заявлению.

Хотя чего уж греха таить, бывало по-всякому. Бывало, что и я заявления отправлял «майору Корзинкину», нигде их не регистрируя. Опыт старших товарищей, да и свой, пусть и небольшой, так сказать, «сын ошибок трудных», подсказывал. Если тебе в руки заявление принесли, скажем, на опорник, так не беги сломя голову в отделение его регистрировать. А то штемпель поставишь, а потом не знаешь, как это заявление списать. Уж и оппоненты помирились давно, а в бумаге такого понаписано, что обе стороны подлежат расстрелу, не меньше. Вот и маешься, время без толку тратишь. А так конфликт разрешил по факту, и хорошо. А «майору Корзинкину» не просто бумажку страшную, а лучше пепел от нее, чтобы ни слуху ни духу. Тут, правда, нечего будет учесть в графе «разрешено заявлений», но ты уж выбирай, что важнее.

Однако я отвлекся.

– Если нас с очереди снимут, то я, товарищ участковый, сама к тебе жить перееду и детей привезу, – пообещала женщина.

Она что, считает, что у меня отдельная квартира? Впрочем, сколько раз я уже слышал нечто подобное. И покойников обещали привезти, и хулиганистых ребятишек – а это вообще не моя епархия, а инспекторов детской комнаты (тогда еще именно так назывались). А один ревнивый супруг, обиженный тем, что советская милиция предлагает ему оформить развод, вместо того чтобы проводить беседу с его гулящей женой и призывать женщину к порядку, собирался притащить ко мне на дом и свою жену, и ее любовника.

Вот тут главное не спорить.

– Хорошо, – кивнул я. – Приезжайте, перевозите, авось на моих двенадцати метрах вы все разместитесь. Туалет, правда, и все прочее в конце коридора, но ничего, по очереди станете ходить. – Посмотрев в печальные, но еще сухие глаза женщины, посоветовал: – Когда супруга на товарищеский суд позовут, вы тоже являйтесь. Скажите, дескать, я сама во всем виновата, это я напилась, мужа била, а когда соседи пришли, то стыдно стало, поэтому пошла к участковому.

– Да кто же поверит-то, что баба мужика бьет? – всплеснула руками женщина. – А если и поверят, так моему Андрею позор до старости лет. Где это видано, чтобы мужик позволял бабе себя бить?

Так уж и на старости, подумал я. И здесь кокетничает. Небось муж-то не в два раза старше, а ровесник.

– Ну, тут уж вы сами решайте, что лучше: квартира или позор? – хмыкнул я. – Андрей на суде пусть скажет: мол, а что было делать, если жена в кои-то веки пьяной напилась? Мол, не драться же с пьяной бабой? Решил, что пусть лучше я виноват останусь, чем жена. После такого признания не позор, а уважение супруг заработает.

Женщина слегка задумалась. Пока она думала, я умудрился вспомнить и ее, и ее мужа. Мужа Андрей зовут, фамилия Соколов. Работает, как и большинство, на ЧМЗ. Супруга – Ирина. Но где она трудится, не вспомнил. Двое ребятишек у них. Правда, про наш разговор я не помнил напрочь, равно как и про то, что она меня караулила и стыдила. А если после этого случая нас жизнь не сводила, то прожила она с мужем нормальную жизнь.

– А если товарищеский суд на меня потом бумагу отправит? – нерешительно поинтересовалась Ирина Соколова.

– А вы-то, прошу прощения, где работаете?

– Я на «Красном ткаче».

– Так пусть на ваш товарищеский суд отправят, что тут такого? – пожал я плечами. – Посмеются, да и все. У вас вроде бы квартиры не дают?

– Точно, – кивнула женщина. А в глазах ее по-прежнему плескалось недоверие: уж не прикалывается ли над ней участковый, предлагая такое?

Внезапно она поднялась на носочки, видимо, что-то решив для себя, звонко чмокнула меня в щеку и убежала.

Хорошо, коли так. А ведь могла и плюнуть.

Глава десятая

Наука и жизнь

На улице жарко. Неподалеку обнаружилась желтая бочка с квасом, вокруг которой змеилась разноцветная очередь. Некоторые были с бидончиками и трехлитровыми банками в сетчатых авоськах. Какая прелесть эти авоськи! Пудовая выносливость, минимум занимаемого пространства в пустом виде и никакого посягательства на экологию.

Мне отчаянно захотелось сделать глоток холодненького кваса из запотевшей кружки, а заодно проверить, так ли хорош вкус напитка, о котором последние годы, наряду с другими милыми сердцу атрибутами СССР, все настойчивей ностальгировали наши граждане. Я нащупал в кармане какую-то мелочь, выбрал три копейки и направился к бочке. Стоять всю очередь, конечно, не хотелось, но и лезть напролом не хотелось тоже.

Выручил сердобольный старичок примерно в середине хвоста.

– А, служивый! – участливо произнес он. – Запарился? – И, не дожидаясь ответа, крикнул толстой продавщице в местами белом халате: – Катя, нацеди власти кружечку! А то вон участковому жарко.

Вроде и неудобно, что во мне признали участкового, я же в гражданке. А вот я старичка не узнал. Возможно, в той своей жизни вспомнил бы сразу, а тут надо делать усилие. Но все равно не мог вспомнить. Для приличия поотнекивался, но недолго. Видя, что никто и не возражает, подал тетке свои три копейки и получил маленькую мокрую кружку.

Квас оказался в меру сладким, в меру терпким, в меру холодным. Сразу захотелось окрошечки. Я решительно пресек кулинарные фантазии: кто знает, чего мне захочется дальше. Надо лучше подумать о деле.

В том, что именно гражданин Бурмагин ударил меня ножом, я теперь уверен на девяносто процентов. Нет, даже на девяносто пять. Пять процентов я оставляю на непредсказуемость ситуации, на погрешность, а на сто процентов буду уверен, если сам бывший охотник, превратившийся в бытового пьяницу, подтвердит мне сей факт. Стало быть, нужно решать: не то мне Бурмагина посадить (а дадут мужику лет пять, может, и семь), не то простить, спустив дело на тормозах.

Если бы я был Лешей Воронцовым из моего семьдесят шестого года, который спустя три недели узнал имя своего «обидчика», то исход был бы ясен. Я бы уже бежал в уголовный розыск, звал с собой Джексона или кого-нибудь из знакомых парней (любой побежит, коли раскрытие преступления светит) и брал гражданина Бурмагина. Даже начальству бы не стали докладывать, что собираемся брать подозреваемого: тут все решают минуты.

А вот теперь, будучи умудренным жизненным опытом, отчего-то решил не торопить события. Чего я хочу? Отомстить? Так уже времени-то сколько прошло. Накал страстей угас, мне уже не хочется никому мстить. А сам Бурмагин уже давным-давно лежит в могиле. Нет, в могиле лежит тот Бурмагин, из моего времени. А этот живехонек, радуется, что отомстил, и не ведает, что ему осталось жить всего ничего.

Я бы сейчас с большим удовольствием узнал: а что там с тем Воронцовым, который пенсионер? Где он теперь пребывает? Лежит в больнице или – тьфу-тьфу – его уже похоронили на каком-то городском кладбище? Их у нас не то пять, не то шесть штук. На Центральном-то кладбище мне могила не полагается, так и не надо. А как с теми отморозками, что избивали «Гошу» и засадили пожилому человеку нож?

Нет, торопиться не буду. Обдумаю.

Возвращаясь в общежитие и получив ключ, услышал от вахтерши:

– Алексей, а ты почему свою почту не забираешь? И газеты уже в ячейку не помещаются.

А ведь и верно. Снова забыл, что почта не электронная, а самая настоящая, «живая», а письма и пресса к нам приходят на вахту, и вахтер раскладывает все это дело по специальным ячейкам.

Сделав неопределенный жест рукой, вроде вкручивания лампочки, вздохнул:

– Так, тетя Катя, у меня все как-то так…

Вахтерша вздохнула с пониманием:

– Ага, у меня золовке аппендицит вырезали под общим наркозом, так она теперь как дурочка стала.