Анатомия смерти
На этом видеосюжет заканчивался.
Максим откинулся на спинку стула. Он с сожалением смотрел на монитор. Что осталось за кадром? О чём рассказывают похищенные бумаги? Кто и почему убил Корнееву и Мишу? Если предположить, что Корнеева и Керсанова одно лицо, то уровень её образования весьма высок. Физика, биология, химия, к ним прибавить знание математики и иностранных языков. Прямо Джеймс Бонд в юбке.
В памяти Курбатова всплыл случай. Павел с семьёй отдыхал в Сочи. Оттуда Гомельские заехали в Геленджик к их общим с Максимом друзьям. Дом друзей располагался за городом, в ущелье, в посёлке с названием «Тонкая щель». Стоял он в ста метрах от пересыхающего в летний зной ручейка, который в сезон дождей разливался и превращался в полноводную реку, яростную и беспощадную, способную стремительными потоками срывать с места и уносить автомобили, припаркованные близ домов.
В тот раз Курбатов прилетел на недельку. Время проводили весело. Вечером выбирались в город на променад. Бродили по набережной, кочевали по ресторанчикам, забавлялись на аттракционах. Одним из развлечений стал тир. Стреляли из пневматических винтовок и пистолета. Выбивший с трёх выстрелов три десятки получал приз – плюшевого медведя. Больше двадцати пяти у Павла из пистолета выбить не получалось, как он ни старался. Курбатов в подпитии не мог сосредоточиться и цеплял одну или две девятки. Они вошли в азарт. Гомельский не хотел уходить без приза. Он считал, что обязан выиграть его для Миши, не замечая, что мальчик не проявляет особого интереса к игрушке. Вике надоело наблюдать за безуспешными попытками супруга. Она предлагала перенести соревнования с мишенью на завтра. Но Павел стоял на своём и продолжал мазать. Его упрямство порядком всем поднадоело. Екатерина Сергеевна попросила пистолет. Гомельский усмехнулся, но выполнил её просьбу. Почти не целясь, она три раза плавно подняла руку и нажала на спуск, и три раза железная стрелка с зелёной кисточкой вонзилась в центр чёрного круга. Под аплодисменты и восхищённые возгласы зрителей игрушечного медведя передали Мише…
Курбатов задумался о Мише. Он знал и видел, что за внешней обыкновенностью ребёнка скрывалось нечто особенное. Взгляд. Да, это был взгляд. Доброе, чистое личико, с лучезарной улыбкой и на его фоне – серые, большие глаза, всегда наблюдающие. Они не пугали и не вызывали неудобства. Они смотрели куда-то внутрь и за спину. Максиму всегда хотелось обернуться и разглядеть, что там у него за спиной видит Миша.
Мог ли Павел ошибиться в мальчике? Мог. Неприятности на работе. Гомельский говорил, что большие средства вложены в новый проект. Но их недостаточно для завершения исследований. Нужна отдача, иначе не рассчитаться с кредиторами, а её нет. Неудачи надламывают. Ответственность, нервы. Всё вместе могло привести к фобиям. Мнительность. Поиск внешнего источника неудач. Если взять за основу уровень знаний Корнеевой, то формулы и прочее – дело её рук. Сунула в стол ребёнку по рассеянности…
Максим старался убедить себя в том, о чём думал. Но червь сомнения подтачивал его изнутри. Павел не слыл паникёром. Он чувствовал опасность, нависшую над его семьёй. Значит, всё-таки основания были ненадуманными. Хотя бы потому, что Гомельские мертвы.
Курбатов потёр веки и снова наклонился к ноутбуку. В новых файлах были отсканированы статьи и документы. В основном цифры, вычисления. «С этим следует обратиться к специалисту», – решил Курбатов.
Ещё в файлах имелись копии документов с выкладками на расходный материал. Порошки, концентраты, химические реактивы, непонятные Курбатову иероглифы языка науки. В этом ему тоже понадобится помощь знающих людей.
В следующих файлах он обнаружил статьи, вырезки из зарубежных журналов на английском и русском языках. Также он увидел карту Японии на русском языке. Некоторые места на карте обвели красным маркером.
Максим стал читать статьи. В первом материале рассказывалось об опытах группы учёных Ивана Петровича Павлова над детьми-беспризорниками в советской России в тридцатые годы двадцатого столетия. Опыты ставились над детьми от шести до пятнадцати лет в детской клинике 1 ЛМИ, в Филатовской больнице, в больнице имени Раухфуса, в отделе экспериментальной педиатрии ИЭМа и в детских домах. Эксперименты отличались жестокостью и были очень болезненными. В качестве наркоза применялись морфий, сернокислый газ и алкоголь. Проток слюнной железы выводился наружу, как в случае с собаками. Дети сбегали, чекисты их отлавливали, и опыты продолжались. Шрамы на изуродованных лицах оставались на всю жизнь. Сотрудники группы Павлова приравнивали опыты над детьми к опытам над рыбами, птицами и низшими обезьянами.
Первый российский нобелевский лауреат и его команда стремились разгадать тайну работы мозга человека. Учёные пришли к выводу, что уникальных различий между мозгом человека и мозгом животных не существует. В материале указывались имена павловской группы, пять человек. Женщина и четверо мужчин. Курбатов запомнил их на всякий случай.
Соратник Павлова профессор Красногорский описывал, каким образом они крепили воронку к фистуле на лице у одиннадцатилетней девочки для сбора слюны – как у животного. Курбатова поразил цинизм учёных и жестокие методы работы. Ещё несколько статей содержали описание проводимых опытов.
В следующем файле рассказывалось о русском и советском учёном Иванове Илье Ивановиче. Учёный занимался межвидовой гибридизацией животных. Описывались результаты его работы в заповеднике «Аскания-Нова» в 1910 году. Учёный вывел гибриды зубра и коровы, зебры и осла, мыши и крысы и замахнулся на создание нового вида – гибрида человека и обезьяны. Приводились его письма наркому народного просвещения Луначарскому с просьбой поддержать и разрешить эксперименты с животными и людьми. Советское правительство выделило валюту академии наук. В 1926 году Иванов начал работу в ботанических садах Конакри. Для экспериментов отлавливали шимпанзе и искусственно осеменяли их человеческим сперматозоидом. Опыт провалился. Обезьяны не забеременели, а одна умерла.
Около тридцати приматов перевезли из Африки на станцию в Сухуми. Для научного эксперимента подготовили пять женщин-добровольцев, но единственная на станции обезьяна мужского рода, орангутанг, неожиданно умерла. Другую обезьяну-самца привезли лишь несколько месяцев спустя. К тому времени Иванов попал в опалу. Чистка рядов. Его сослали в ссылку в Алма-Ату, где он вскоре скончался от инсульта.
Курбатов отметил про себя, что почти все принимавшие участие в Сухумском эксперименте умерли или погибли.
Ещё один файл привлёк внимание Курбатова. Это было два письма на английском языке, отбитые на печатной машинке. Подписаны тексты синими чернилами профессором Тинэном университета Рюкю, г. Нишихара, Окинава, Япония. Одно письмо датировано октябрём 1963 года. Другое письмо – мартом 1964-го. Знание английского языка не было сильной стороной Курбатова. Из написанного он разобрал, что это ответы на письма, отправленные ранее из Москвы. Адресат в Москве – некто Захар. Ни фамилия, ни отчество не упоминались. Форма обращения профессора Тинэна к своему визави указывала на дружеские отношения между ними. Писем из Москвы Максим не обнаружил. Либо плохо искал, либо их вообще не было в файле, либо они не сохранились. В любом случае вопрос остался открытым: кто этот Захар? Быть может, прозвище или вымышленное имя. В первом письме говорилось, что прислать требуемые образцы растений и минералов пока не представляется возможным. Во втором письме Тинэн сообщал о своём скором приезде в Советский Союз. Ни слова об упомянутых выше растениях и минералах.
Курбатов, рождённый в Стране Советов, помнил из рассказов родителей и из средств массовой информации и успел частично испытать на себе методы управления коммунистами в России и в братских союзных республиках. Советские люди, отправляя личную корреспонденцию «за бугор» родственникам и знакомым, тщательно «следили за речью». Жалобы и критика оставались «за кадром». Наверняка Тинэн знал об этом и вполне вероятно, во втором письме умышленно не упомянул о растении и минерале, который его просили переслать. Скорее всего, он собирался привезти или привёз их лично и передал при встрече.
Ещё один файл, доступный для чтения, содержал список детских домов, сиротских приютов и домов временного содержания детей в Москве, Подмосковье, Санкт-Петербурге и Ленинградской области. Некоторые из них подчёркнуты.
Курбатов знал из рассказов Гомельского, что после принятого решения усыновить ребёнка им с Викой в органах опеки рекомендовали детские дома, куда они могли бы обратиться. Быть может, список имеет отношение к вопросу усыновления? Тогда Гомельские подошли к поиску ребёнка с размахом. В списке значилось не меньше сотни адресов. Чтобы объехать и обойти их все, потребовалось бы не меньше года, а то и больше. Однако Павел и Вика нашли мальчика быстро, по рекомендации. Он им сразу понравился, и они ему. Тогда к чему такой длинный список? И вообще, к чему он здесь – среди научных статей, вырезок, писем? И по чьей рекомендации Гомельские выбрали ребёнка?
Занимался рассвет. За окном серели штакетники забора, наполовину утопленные в снежном сугробе. Вдали брехали цепные собаки. Алабай бегал во дворе по расчищенной тропинке, останавливался у калитки и поднимал морду в сторону лая, но голоса не подавал.
Курбатов не стал дожидаться, когда хозяева проснутся. Бесценное время уйдёт на расспросы и чаепитие. «Михаил Михайлович поймёт», – размышлял Максим, выезжая на заснеженную дорогу. Бесконечная зима, казалось, не закончится никогда. Выкручивая руль, Курбатов думал, что всё, о чём рассказывалось на флешке, возможно, уже прочитали те, кому он передал оригинал. Информация разрозненная, и увязать её в целое будет непросто.
«Учись, сынок, говорил же папа, учись, а то дураком помрёшь. Не слушал папу, вот теперь, как слепой кутёнок, не знаешь, к чему применить полученную информацию», – злился на себя Максим. Статьи на английском придётся показать бывшей жене. Впутывать её в историю, где уже выросла гора трупов, небезопасно для неё. Но врать себе не имело смысла. Дело было не в переводе, а в желании лишний раз повидаться. Не всё отгорело. Не думать о Марине Максим не мог. Дети очень хотят, чтобы родители помирились. Курбатов тоже не прочь попробовать всё сначала. Но Марина замужем…
Опыты Павлова, разработки Иванова, письма из Японии, формулы, расчёты. Курбатов снова подумал о тех, кто гонялся за флешкой. Они знают столько, сколько знает он, а может быть, и больше. Преступники хотели скрыть информацию от посторонних или получить недостающие сведения? То, о чём узнал он из флешки, ему ни о чём не говорило. Если преступники хотели получить информацию и пришли за ней к Гомельскому, то убивать его – всё равно что резать курицу, несущую золотые яйца. Если убийства совершены, чтобы замести следы, то, как понимал Курбатов, его не оставят в покое. Они не знают, что именно рассказал ему Гомельский. Чем гадать, лучше избавиться от лишней головной боли. Теперь кто первый до кого доберётся.
В кармане сработал мобильный телефон. Звонил Салтыков.
– Макс, подъезжай к десяти в морг на опознание Гомельских, – сказал он.
– Шутишь?
– Родственников не нашли. Ты остался единственный, кто их близко знал. Там всё семейство…
– У Павла есть сестра в Ярославле и…
– Мы сделали запрос. По месту прописки никого из родственников найти не удалось. Сестра пропала без вести. Ушла из дому и не вернулась. Дядя, брат отца Павла, спился. Найден в Смоленске два дня назад мёртвым в квартире. Предположительно сердечная недостаточность. Перепил…
Курбатов неожиданно осознал горькую правоту Салтыкова. Он единственный из близких Павлу людей. Так было всегда, только он, Максим, не придавал этому значения. Дни нанизывались на годы. Десятки знакомых лиц мелькали перед глазами, и казалось, так будет всегда. Постепенно вокруг редело, но серьёзно задумываться казалось рано. Не время. Успеется. Павел смотрел на их дружбу иначе. Максим с болью понял, как, в сущности, одинок был его друг. Он не отпускал Максима от себя, считая своим прошлым и настоящим. Неотъемлемой частью своей жизни. Как-то Павел сказал: «Дети не видят нас в своём будущем. Вырастая, они готовятся строить свою жизнь без нас. Потому старики не нужны и так одиноки».
– По поводу коротышки, – продолжил Салтыков. – Его дактилоскопировали. Личность установлена. Проходит по базе. Сурков Илья Иванович. Кличка Сурок. Тридцать девять лет. Не женат. Детей нет. Ни родных, ни близких. Сирота из детдома. Был осуждён на три года за угон автомобиля. Похож на человека, снятого камерой наблюдения у дома Гомельских на Тверской в день убийства.
Курбатов вспомнил паб на Долгоруковской. Тогда, глядя в зеркало себе за спину, он отметил про себя, что мужчина за столиком, наверное, невысок ростом. Мыски его ботинок едва доставали пола. Также Максим припомнил, что и женщина показалась ему маленькой. Он не был уверен насчёт длины её ног, но макушка её головы находилась примерно на уровне макушки её собеседника.
– Юра, подошли человечка в паб Lambic на Долгоруковской. Пусть посмотрит записи с камер внутреннего видеонаблюдения в день убийства. Время примерно за полдень. Возможно, тип, что сидел за столиком неподалёку от выхода, и есть Сурков. Заодно пусть посмотрит на барышню рядом с ним. Быть может, сообщница, что крутилась на Тверской.
Патологоанатом в резиновых перчатках и в синем халате попеременно поднял простыни на железных столах. Вика лежала с биркой на большом пальце левой ноги. Курбатов впервые видел её полностью обнажённой. Раньше купальники или пеньюары скрывали её наготу. На секунду Максиму стало стыдно за неё, что так вот запросто три мужика разглядывают её холодное, белое тело с чёрными подбритыми кустиками между ног. На животе от солнечного сплетения до левой части паха зияла огромная рваная рана. Синюшные соски казались неестественно острыми. Черты лица стали резче, глаза ввалились в почерневшие глазницы. Губы посинели и были плотно сомкнуты, будто женщина из последних сил старалась не проронить ни слова до последней секунды жизни. В растрёпанных волосах её головы застряла запёкшаяся чёрная кровь. На корнях волос виднелась проступившая седина. Вика тщательно маскировала первые признаки неминуемого старения организма коричневой краской. На её шее ниже и правее затылка виднелся след от укола. Врач в халате приподнял плечи покойницы и слегка повернул – так, чтобы укол был виден отчётливее. Всё тело Вики покрывали кровоподтёки и ссадины, как и тело её мужа.
Голова Павла была пришита к туловищу кетгутом аккуратными стежками. В отличие от жены его лицо представляло окровавленное месиво. Из приоткрытого рта торчали осколки зубов. Опухшие синие губы, разорванные во многих местах многочисленными ударами, остались открытыми в предсмертном крике. Смолянистые кучерявые волосы, склеенные запёкшейся кровью, торчали клоками. Правый глаз был приоткрыт и закатился под верхнее веко.
Лицо Курбатова побледнело, он с трудом справился с дурнотой. В девяностые покойников в морг привозили пачками с бандитских разборок. Со всеми частями тела и без них. Максим насмотрелся. Думал, привык. Стоя над телами Гомельских, он осознал, что привыкнуть к смерти невозможно. Мысленно попытаться отстраниться можно, но надолго тебя не хватит. Он знал себя. Теперь виденное им здесь будет преследовать его долго и везде.
Салтыков деловито осматривал трупы и задавал вопросы врачу. Врач, мужчина пятидесяти с небольшим лет, отвечал так, словно читал лекцию по анатомии студентам-первокурсникам. В руке он держал планшет, иногда для надёжности заглядывал в него.
– Гомельская Виктория Геннадьевна. Смерть наступила в результате многочисленных ударов тупым предметом в область головы и туловища. Имеются внутренние кровотечения. В крови обнаружены следы нейротоксина. Под его воздействием жертва потеряла способность сопротивляться. То же касается потерпевшего, Гомельского Павла Анатольевича. Потерпевшему сделали инъекцию нейротоксина, обездвижили и пытали. Умер в результате побоев. Вивисекцию головы произвели уже после смерти. Видимо, чтобы наверняка.
– Или в порыве ярости, – предположил Салтыков.
– Чем он их так разозлил? – спросил Курбатов.
– Поймаем – спросим, – ответил Салтыков.
Курбатов осмотрел ладони и внешние стороны обеих рук Павла.
– Мальчик утверждал, что Павел дрался с одним из преступников. Даже бил его. Но заметь, следы порезов или ссадин на костяшках и пальцах отсутствуют, – заметил Максим. – Либо мальчик что-то напутал, либо говорил неправду.
Слова с трудом давались Курбатову. Говорить в прошедшем времени о тех, кого знал и к кому был привязан, оказалось нелегко.
– Юрий Алексеевич, если у вас всё, то я займусь делами, – врач полуобернулся и указал на три стола в зале и торчащие из-под простыней ноги с бирками на пальцах. – Официальное заключение вы получите позже…
Салтыков и Курбатов продолжили разговор на улице у припаркованного близ здания морга «Рено». Впервые за две недели из-за гнетуще-серых облаков выползло солнце. Воздух посвежел и, казалось, запах весной. Воробьи бойко чирикали над головами в узловатых ветвях старого тополя. Максим вкратце рассказал о том, что нашёл на флешке. Салтыков внимательно слушал, слегка наклонив голову.
– Дай её мне, пусть наши спецы с ней поработают, – попросил Салтыков.
Курбатов передал ему приготовленный Женьком дубликат.
– Смотри аккуратнее, – предупредил Максим.
– Боишься утечки?
– Боюсь за жизнь того, кто узнает, что там.
Салтыков вопросительно и с иронией приподнял бровь.
– Напрасно ухмыляешься, – предостерёг подполковника Курбатов. – Если они заметают следы и валят людей, как снопы, думаю, тому, кто прикоснётся к их тайне, не поздоровится.
– Так серьёзно?
– Шесть трупов для начала, по-твоему, не серьёзно?
– Более чем, – согласился Салтыков.
– Вряд ли они успокоятся. Похоже, Гомельский вольно или невольно влез во что-то очень важное для убийц. Пока я не могу объяснить связь между разработками учёных физиологов в тридцатых годах, физическими и математическими формулами, японцами с Окинавы и смертью Корнеевой и Миши, но думаю, что ключ к разгадке лежит в лабораториях Гомельского. Если за нами наблюдают и мои расчёты верны, то в ближайшее время и мне, и тебе, и всем, кого ты задействуешь в этом деле, нужно быть предельно осторожными.
Курбатов оглянулся и посмотрел окрест на близлежащие постройки и припаркованные автомобили.
– Поживём – увидим, – ответил Салтыков. Он спрятал флешку во внутренний карман куртки. – Насчёт Сурка любопытная информация. Его криминальный послужной список невелик, но имеются занимательные факты. Тяга к нетрудовым доходам проявилась ещё в подростковый период, в детском доме. Были приводы в милицию. Один из финтов при угоне авто выглядел так. Представь: стоит не очень дорогая, но и не самая дешёвая тачка на перекрёстке у светофора. Дорогу переходит «малыш» и чертит гвоздиком по капоту. Разъярённый водитель в бешенстве выскакивает из машины, чтобы схватить вредителя. Вредитель убегает от водителя, но с такой скоростью, чтобы тому казалось, будто он вот-вот схватит беглеца. Но поймать беглеца водитель всё-таки никак не может. Подросток прибавляет ходу и скрывается в подворотне. Водитель возвращается к автомобилю, а того и след простыл. Ключи он оставил в замке зажигания. За углом подельники «вредителя», «старшие товарищи», поджидали, пока незадачливый автомобилист отбежит от машины на достаточное расстояние, чтобы сесть в авто и уехать. Выбирали исключительно тех, у кого в салоне не было пассажиров. Сурок подходил на роль убегающего зайца отменно. Ростом невелик, но быстрый и сильный. Говорят, изобретал способы угона главарь. Когда шайку накрыли, главаря никто не выдал. Боялись лютой расправы.
Салтыков помолчал, затем сообщил:
– Из Чехова переслали анализы крови Корнеевой и Миши. Группа крови совпадает с данными, взятыми в поликлинике по месту их прописки. От тел женщины и ребёнка практически ничего не осталось. Но мы должны быть уверены, что это они.
– Снова опознание? – внутри Курбатова всё похолодело.
– Скорее попытка опознать, – кивнул Салтыков. – Я понимаю, каково тебе, Макс, но… Ни у Корнеевой, ни у Миши не оказалось родственников. Во всяком случае, их место пребывания нам неизвестно…
– Обрати внимание… – начал Курбатов.
Но Салтыков его перебил и продолжил:
– Все покойники практически не имеют ни родных, ни близких.
– За исключением Павла Гомельского и Вики…
– Родственники которых по тем или иным причинам тоже умерли.
– Завещание. Кому Гомельский завещал после себя движимое и недвижимое имущество, – сказал Курбатов.
– Нужно выяснить, кто его поверенный?
– Я знаю, – отозвался Курбатов. – Нас познакомил лет десять тому назад Павел. Кудрявкин Владимир Михайлович. Я пользовался его услугами.
– Тоже оформлял завещание?!
– Нет, оформлял наследство, после смерти родителей.
– Свяжись с ним. Это ускорит и упростит процедуру.
Курбатов кивнул. Оба понимали, что близость Максима с семьёй Гомельских и знание их уклада жизни может очень помочь раскрытию преступления. Независимое положение Курбатова также шло на пользу их общему делу. На Максима не давило начальство, не требовало «динамики показателей». Он не дожидался санкций или указаний «сверху». В свою очередь, Салтыков имел грамотного спеца, на которого мог положиться и который мог действовать вне протокола.
– Мне нужно ещё раз осмотреть квартиру Гомельских и Корнеевой, – сказал Курбатов. – Наведаюсь в Сивцев Вражек, в офис Гомельского. Завтра заеду в Чехов.
– Я предупрежу местных участковых, чтобы оказали содействие, – ответил Салтыков. – В Чехов поедем вместе.
– Лучше предупреди, чтобы не мешали.
Салтыков понимающе кивнул.
– Держи меня в курсе, – сказал он.
– На связи.
В квартиру Гомельских на Тверской Курбатов вошёл в сопровождении участкового в форме капитана полиции. Получив соответствующие инструкции, капитан не лез с разговорами, молча сопровождал Максима по комнатам. Кровь на полу и стенах отмыли, но местами в пазах паркета и в углах зала под плинтусами попадались едва приметные бурые пятна. Курбатов прошёл в детскую и сел за письменный стол, больше напоминавший школьную парту. Против стола стояла зелёная доска из стекла, обработанная наждачной бумагой. Число и месяц так и остались нестёртыми. 18 февраля.
Курбатов открыл ящик стола и осмотрел его содержимое. Тетрадки с прописями, детскими рисунками зверей и человечков. Угадывалась рука ребёнка. Голова кошки напоминала что-то среднее между львом и собакой, только в полоску. Возможно, даже подразумевался тигр. Мордочка белки обладала человеческими чертами: брови, нос и губы бантиком, а хвост значительно превышал размеры зверька и выглядел как огромный столб, к которому белка прислонилась спиной. Туловище собаки имело сходство с лошадью. На мысль о собаке наводило наличие ошейника и отсутствие гривы и копыт.
Максим не мог представить, чтобы автор рисунков, так неуверенно владеющий карандашом, мог записывать сложные математические формулы. Представить Корнееву в роли физика-теоретика у него тоже не получалось. В монологе Гомельского не было сказано, куда делись записи с формулами. Курбатов осмотрелся, встал и обошёл комнату. В огромной корзине с детскими игрушками посторонних предметов не наблюдалось: машины, конструкторы и всякая всячина. Курбатов перебрал книжки на полках. В основном это была детская литература на русском, английском и французском языках. Здесь были всевозможные книги познавательного содержания, рассказывающие о планетах солнечной системы, о крупнейших городах мира, альбомы с пейзажами и картинами Эрмитажа, Дрезденской галереи и Лувра. Никаких учебников по тригонометрии или высшей математике. Максим обратил внимание на отсутствие книг по шахматам. Если учесть пристрастие ребёнка к игре, это казалось странным. У постороннего человека, окажись он в этой комнате, не оставалось бы сомнений, что здесь обитает ребёнок подготовительной группы детского сада. Создавалось впечатление, что кто-то умышленно создал необходимый антураж в детской.
– Кто убирал в квартире? – обратился Курбатов к участковому.
– Домработница. С моего разрешения. Вроде бы все процедуры, предусмотренные законом, проведены. Я подумал, не оставлять же квартиру в таком виде… Что-нибудь не так?
– Всё так, – успокоил участкового Курбатов. – Кто-нибудь ещё кроме меня обращался к вам с просьбой открыть квартиру?
– Нет.
– У вас нет телефона домработницы Гомельских?
– Есть, я вам его дам, но она сейчас работает этажом ниже у соседей. Если нужно, я могу её пригласить.
Курбатов кивнул. Участковый исчез за дверью. Пока он ходил, Максим продолжил осматривать детскую. Он ощупывал каждый предмет. Внимательно осматривал каждый сантиметр на полу, у стола, под столом, у корзины с игрушками, у доски… Вот! У ножки стула, почти под нею, едва приметная, лежала чешуйка. Курбатов вынул пинцет и лупу из кожаного чехла, который носил с собой во внутреннем кармане пиджака. Посмотрел в лупу. Так и есть. Кусок ногтя. Гомельские никак не могли отучить Мишу грызть ногти. Захваченный каким-нибудь делом или мыслью, Миша непроизвольно совал пальцы в рот, откусывал ноготь и тихо сплёвывал его, приводя взрослых в смятение. Дурную привычку удалось искоренить, но иногда, в минуты особого умственного труда, Миша брался за старое. Курбатов аккуратно уложил находку в целлофановый пакетик.