Анатомия смерти
– Сожгли живьём, – пробормотал Курбатов. – Живьём.
Страшными глазами Максим смотрел на пожарную машину и пену из шланга. Пожарный в каске и спецодежде заливал пеной выгоревший автомобиль.
Дорогу оцепили. Транспорт ДПС мигал проблесковыми огнями. Сомов вернулся с места пожара.
– Они приковали их наручниками. Женщину – к двери, мальчика – к женщине. Она пыталась укрыть ребёнка собой, – Сомов отвернулся, перевёл дух. – Я в Чечне воевал. Такого не видел…
Курбатов не мог сдвинуться с места. Он смотрел и смотрел на сгоревший автомобиль. «Женщина и ребёнок нам не нужны», – вспомнил он слова коротышки. Салтыков взял Максима за плечо.
– Пойдём. От них почти ничего не осталось.
– Подожди.
Максим сглотнул горький ком. Он подошёл к сгоревшему остову машины, утопая в пене по щиколотки. Салон перестал дымиться. На том, что осталось от заднего сиденья, на его железном каркасе, из пены торчал обуглившийся бугорок. Курбатов различил почерневшие черепа. Запах гари и сгоревшей человеческой плоти. Курбатов пересилил тошноту.
– Ты им уже не поможешь, – окликнул его Салтыков. – Пусть поработают эксперты…
Они отошли от сгоревшей машины.
– Ты как? – Салтыков изучал лицо Курбатова.
– Погано, – отозвался тот.
Ему очень хотелось выпить. К чёрту табу!
– Что мы имеем?
– Пять трупов, если не считать консьержку. Ни одного свидетеля. Убитую флешку. Не факт, что она нам поможет.
– Поживём – увидим, – ответил Салтыков. – Что-то я совсем расклеился. Наверное, старею.
– После сорока все так говорят – жёнам. А потом едут к любовницам, чтобы доказать обратное.
Салтыков хмыкнул. Он ценил в Максиме умение мобилизоваться и не раскисать. На бледном лице Курбатова мелькнуло подобие улыбки, но в глазах застыла тоска. Он стоял спиной к остову автомобиля и повернулся лишь однажды, чтобы в последний раз посмотреть на то, что осталось от той, к кому он успел привязаться и был несправедлив в поспешных выводах.
– Я думал, она замешана, – признался Курбатов.
– Я тоже, – ответил Салтыков. – В любом случае её убрали. Возможно, как свидетеля. И консьержку, и коротышку, и мальчика…
– Работают наверняка. Чтобы без зацепок. Решительно и без колебаний. Ни свидетелей, ни отпечатков, ничего, что может вывести на след.
– У нас есть труп коротышки. Дактилоскопируем. Флешка. Может быть, в ней ключ. Покопаемся в прошлом Корнеевой. Быть может, в детском доме, откуда Гомельские взяли Мишу, что-нибудь расскажут. Нужно выяснить, над чем работали в лабораториях Гомельского. Оттуда может потянуться ниточка. Работаем, Макс!
Курбатов провёл ладонями по лицу и встряхнул ими. Эта привычка у него осталась с детства. Так делала мать, чтобы снять усталость. Сначала просто из любви к матери он подражал ей. Впоследствии движение вошло в привычку. Он встряхивал руками непроизвольно, когда чувствовал, что нужно снять напряжение и перевести дух.
– Я к Михалычу, за флешкой, – сказал Курбатов. – Завтра в контору к Гомельскому. На связи.
– Будь осторожен. Эти господа настроены серьёзно, – предостерёг Салтыков.
– Я тоже настроен серьёзно, – отозвался Курбатов.
Хлопнула дверь BMW. Через полминуты габаритные огни машины растворились в ночи.
Михаил Михайлович не спал. Не спал и Женёк. Они сидели за кухонным столом друг против друга. Хозяин подливал себе самогон из графинчика в рюмку и заедал финским сервелатом. Женёк щёлкал по клавишам ноутбука. В ноутбуке торчала металлическая флешка и ещё какое-то устройство, от которого тянулся шнур к розетке.
– Примешь – для согрева? – предложил хозяин Курбатову, глазами указывая на графин.
Курбатов колебался. Срываться в штопор теперь не время. Он пересилил себя.
– Нет, Михалыч, завтра нужна голова на плечах, а не колода. Как успехи? – Курбатов подставил стул и подсел к парню.
– Потихоньку движется, – отозвался Женёк.
Его относительно большой рост не соответствовал относительно небольшому весу. Из-за худобы, максимально приближенной к дистрофии, юношу не взяли служить в армию. Служить парень не рвался, но приговор врачей удручал. Не годен. Как ни откармливали «ребёнка» бабушка и мать, еда не шла впрок.
– Когда будет готово?
– Трудно сказать. Файлы почти нечитаемы. Какие-то отдельные фрагменты. Сделаю всё, что могу. Я посижу, если дядя Миша не против. Дома народу полно. Негде.
С Женьком в избе проживали, помимо матери и бабушки, две родные тёти, пьющий муж одной из тёть и двоюродная сестра, девица на выданье. Каждый свободный угол в двух комнатах избы был занят либо людьми, либо кошками, которых насчитывалось от четырёх до десяти в зависимости от того, как быстро разбирали котят.
– Иди, приляг, – предложил хозяин Курбатову, – лица на тебе нет. От твоего сидения толку мало.
– Они сожгли женщину и мальчика живыми, – почти прошептал Курбатов.
– Врёшь! – осоловелое от хмеля лицо вмиг обрело осмысленность. – Когда?!
– Только что, у Якшино, на повороте к храму.
Женёк оторвался от компьютера и с сожалением смотрел на Курбатова. В наступившей гнетущей тишине из комнаты слышно было сонное дыхание с посвистом Татьяны. Михаил Михайлович понурил голову.
– Жень, как закончишь, перекачай всё на две флешки, – попросил Курбатов парня.
Место для сна Курбатову отвели в узкой коморке без двери за печью. Скинув пальто, он, не раздеваясь, повалился на топчан, застеленный стёганым одеялом, и провалился в тяжёлый, без сновидений сон.
Проснулся Максим от шуршания в углу. Возились мыши. Он перевернулся на спину и долго смотрел в темноту в потолок. Наручные часы показали четверть пятого. Ни людских голосов, ни шагов. Все разошлись.
На кухне Курбатов включил свет. Закрытый ноутбук лежал на столе, там, где его оставил Женёк. Парень часто приходил к дяде Мише «поработать». Дома ему не давали сосредоточиться. Михаил Михайлович охотно пускал парня. Какое-то разнообразие долгими зимними вечерами в деревне.
Рядом с ноутбуком лежали две флешки: обработанные копии. Оригинал в металлическом корпусе, откуда Женёк на вокзале успел скачать информацию, отдали бандитам. Максим включил компьютер и воткнул белую флешку в разъём.
На дисплее отразилось белое поле. На нём – около десяти файлов. Максим кликнул мышью на первый. Через несколько секунд с экрана на Курбатова смотрел Павел Гомельский. Он продолжал говорить текст, начало которого, видимо, восстановить не удалось. Из него следовало, что фирма Гомельского в течение двух лет разрабатывала новый экспериментальный агрегат, способный при заданной программе производить лекарства широкого спектра действия. В случае успеха лекарство совершит революцию в медицине. Рак, болезнь Альцгеймера, диабет, грибок, псориаз и многие неизлечимые заболевания будет так же легко победить, как насморк. Себестоимость препаратов, произведённых агрегатом, сделает всю мировую фармакологию бессмысленной. На этом текст прерывался.
Речь на втором файле была обращена непосредственно к Курбатову. Она состояла из нескольких прерывающихся кусков. Если на первой записи лицо Павла излучало оптимизм и уверенность, то теперь с экрана смотрел раздражённый и озлобленный человек.
«…За год Миша не вырос ни на один сантиметр. Это странный ребёнок, если не сказать больше. Макс, я буду говорить начистоту, ты меня поймёшь, как никто другой. Посторонним слишком многое нужно объяснять, пересказывать всю жизнь. С тобой этого не нужно. Ты всегда был рядом. Мы с Викой заподозрили неладное после того, как Миша сломал палец мальчику. Во время игры в шахматы, помнишь?
Вика казалась очень расстроенной. Но дело не в сломанном пальце и жестокости Миши. Дело в другом, – Гомельский замялся, но, выдохнув, продолжил: – Вика застала их – я говорю о Екатерине Сергеевне и Мише – в ванной. Няня мыла мальчика, он стоял обнажённый, и она ласкала его. Ты понимаешь, что я имею в виду. Она делала это с ребёнком, и он, в шесть лет, понимал, для чего это. Он просунул ей руку под платье и гладил её грудь. Вика закатила скандал и потребовала, чтобы Екатерина Сергеевна покинула наш дом. Миша устроил истерику и едва не выпрыгнул из окна второго этажа. Его едва успели поймать. Бедная Вика уступила, не стала придавать дело огласке, боясь потерять Мишу, – материнская любовь ослепляет, – но взяла с няни слово, что такое больше не повторится. Теперь ты понимаешь, почему Вика так неохотно отпускала их на прогулки вдвоём. Мне она опасалась рассказывать, понимая, что я бы это так не оставил…»
Курбатов догадался, что ему не давало покоя. Отстранённый от действительности и направленный внутрь себя взгляд женщины, которая приветливо слушала его и терпела рядом из безразличия к нему, в то время как её душа пребывала в равновесии и благолепии любящего сердца. Предмет этой любви был скрыт от посторонних глаз. «Отверженному» благородно позволяли существовать рядом в качестве ширмы. Екатерина Сергеевна всегда благосклонно принимала лёгкие ухаживания Курбатова, но никогда не выходила за рамки, ею обозначенные. Максим хорошо знал взгляд женщины, любящей другого. Глаза такой женщины светились благодатью и теплом, но тепло это обогревало воспоминание. Воздыхателям, что находились в эту минуту рядом, доставалась лишь холодная учтивость.
Окажись на месте Максима другой, история любви ребёнка и взрослой женщины показалась бы ему вздором. Но разве слепая привязанность мальчика к матери не есть разновидность любви мужчины и женщины? Правда, в жизни Максима был случай, мало походивший на отношения матери и сына.
Он, ученик третьего класса, влюбился в десятиклассницу. Время вымыло из памяти Максима имя девушки. Они прогуливались по парку в Сокольниках. Он, краснея и сбиваясь, выпалил, что любит её, хотя ещё совершенно не понимал глубины значения слова «любовь». Она, в школьной коричневой форме и чёрном переднике, присела на корточки и собирала гербарий из опавших листьев ясеней и клёнов. Максим клюнул её губами в щёку и убежал, красный от стыда и восторга. Но тем дело не кончилось. В следующий раз девушка сделала вид, что ничего между ними прежде не было, но, как только они остались на аллее одни, наклонилась и поцеловала его в губы, как целует старшая сестра. «Я тоже тебя люблю», – сказала она. Потом, спустя десятилетия, Максим понял, что их неосознанная привязанность и была видом любви, которую они ещё не понимали, но которая так манила и увлекала в мир грёз.
Кто понимает человеческое сердце и кому дано видеть и знать всё разнообразие хитросплетений, какие преподносит любовь? Максим грустно вздохнул. Время играет с людьми злую шутку. Ты можешь родиться на сотню лет позже или раньше той единственной, что предназначена тебе, – и никогда с ней не встретиться. А может статься, что она или он опоздали или поспешили родиться на двадцать, тридцать и более лет, но встретились. И что тогда? Имеют ли значение правила морали, когда на кону мгновение счастья в вечности небытия?
Курбатов вспомнил обуглившиеся бугорки в пене внутри сгоревшего автомобиля. Он отстранился от страшного наваждения и продолжил слушать и смотреть.
«…Я не видел и не знал того, что делается у меня в доме, – говорил Гомельский, – но я стал подмечать, как ведёт себя Миша с другими женщинами. Именно с женщинами, а не с девочками своего возраста. Они его не интересовали, хотя он их и не чуждался.
В Таиланде, на пляже, неподалёку от отеля, где мы остановились, Миша подружился с девочкой-подростком. Дети быстро сходятся на курортах. Девочка с матерью прилетели из Питера и поселились в том же отеле, что и мы, этажом выше. Однажды утром, когда солнце ещё только набирало силу, Вика, чтобы не попасть в жару, отправилась в магазинчик на побережье посмотреть украшения и безделушки, оставив Мишу на моё попечение. Екатерина Сергеевна отдыхала в шезлонге чуть поодаль на берегу. Я решил искупаться и позвал с собой Мишу. Он помогал строить крепость из песка девочке-подростку. Её мама расположилась в шезлонге рядом, запрокинув голову и раскинув руки. Две немолодые тайки в белых халатах с плетёными сумками брели по берегу и предлагали отдыхающим массаж. В сумках они несли разные аксессуары и масла для массажа. Мать девочки согласилась. Массажистки занялись ею. Миша заявил, что тоже умеет делать массаж. Мать девочки пошутила, что если женщины не справятся, то она позовёт его. Я полез в воду и плавал довольно долго. Настолько долго, что массажистки закончили свою работу и отправились дальше по берегу. Время от времени я посматривал за Мишей. На какое-то время я потерял его из виду. У песочной крепости мальчика не оказалось. Я подплыл ближе и увидел, как Миша трёт ноги и живот матери девочки. Его руки работали быстро и уверенно. Он усердно мял женские ноги и будто бы невзначай касался пальцами плавок и того, что под ними. Женщина сначала посмеивалась – что взять с несмышлёныша. Она благодарила и предлагала остановиться: «Достаточно, Мишенька, молодец, у тебя и вправду хорошо получается». Но Миша продолжал тискать ноги, пока женщина не встала и едва не оттолкнула его. Вмешалась Екатерина Сергеевна. Она отвела Мишу в сторону. Строго выговаривала ему. Миша стоял спиной. Я не видел его лица. Я нырнул и под водой подплыл ближе. Мне хотелось услышать, о чём они говорят. Из-за группы купальщиков всего разговора я не слышал – те очень громко смеялись и плескались, но несколько фраз различил. «Не теряй контроль над собой… Твоя неосмотрительность выйдет тебе же боком…» – строго говорила няня.
Моё появление смутило Екатерину Сергеевну. Она не рассчитывала обнаружить меня в непосредственной близости. Внутренне я усмехнулся. Мальчишка интересуется женским телом, как все мальчишки мира. Рановато, но что поделаешь – акселерация. И всё же происшествие заронило в сердце тревогу. Как бы развит ребёнок ни был, определённые природой возрастные рубежи перепрыгнуть не под силу даже гениям. В поведении Миши проявлялось недетское начало. И Екатерина Сергеевна. Она говорила с Мишей языком взрослых. Не так, как говорят наставники, а как равная с равным. Как женщина, имеющая определённые права в отношении с взрослым человеком другого пола. После Мишиного «массажа» женщина с девочкой выбрали место для загорания подальше от нас и больше с нами не общались.
С тех пор я украдкой наблюдал за Мишей. Он предпочитал женское общество, если у нас появлялись гости. Женщины были ласковы с ребёнком, и он отвечал им лаской. Обнимал и гладил, и часто его руки нечаянно попадали в интимные места на мгновенье, так, что никто этого не замечал или не придавал значения. Но я видел, какие чёртики загорались в глазах Миши. Как платонически он облизывал тонкие губы и как старательно скрывал охватывающее его волнение. Его сверстники играли в кораблики или раскрашивали цветными карандашами альбомы. Миша только делал вид, что увлечён игрой. Ему было неинтересно, но он тщательно скрывал свои чувства. Как может ребёнок шести лет так умело владеть эмоциями? И для чего ему это, если вокруг него друзья и ему ничто не угрожает? И я пришел к выводу, что он не чувствует себя в безопасности или не считает окружающих своими друзьями. Почему?
Однажды ночью я проснулся от неприятного ощущения, что кто-то смотрит на меня. Я открыл глаза и увидел Мишу. Он стоял в темноте у изголовья кровати. Пижама белым пятном выделяла его из темноты. «Ты что здесь?» – спросил я тогда. Мне стало не по себе. Миша ответил, что ему приснился страшный сон и он не может уснуть. Вика, вопреки заведённому нами правилу укладывать ребёнка в детской, пустила его к себе под одеяло. Миша прижался к ней и вскоре заснул. Чтобы не потревожить его, Вика не двигалась. Его нога лежала на её промежности, а рука – на груди. Он сопел. Вика поправила его ногу и убрала руку. Но через минуту тот пошевелился во сне. Теперь его рука лежала чуть выше её паха. Он причмокивал во сне и дул губки. Я встал выпить воды. Выходя из комнаты, я прикрыл за собой дверь. Через щель закрывающейся двери свет из коридора упал на лицо Миши. Полузакрытыми глазами он наблюдал за мной.
Ты помнишь, Макс, как однажды застал меня за шахматной доской. Я разбирал партию и посчитал, что задачу решала Екатерина Сергеевна. Как позже выяснилось, это была недоигранная партия няни с Мишей. Что им помешало доиграть её – не знаю. Видел только досаду на лице обоих. Они переглядывались и, казалось, обвиняли друг друга за допущенную оплошность. Им не понравилось, что их маленькая тайна раскрыта. Посуди сам. Ребёнок шести лет играет на уровне кандидата в мастера спорта. При том что неделей раньше я учил Мишу игре в шашки. Он усердно слушал и, как положено новичку, делал ошибки и ежеминутно спрашивал, можно ли так ходить. Ты можешь представить, чтобы человек, имеющий разряд по шахматам, не имел понятия, как играют в шашки?
Не спорю, Моцарт в детстве сочинял музыку и давал концерты. В мире немало удивительных примеров того, как дети сочиняют стихи, рисуют, решают сложные уравнения и прочее. Но они не скрывают своих талантов. Миша же затаился. Он почувствовал мой интерес к его способностям. Но, Макс, способности и приобретённые знания – это разное. С появлением Екатерины Сергеевны у Миши проявилась склонность к языкам. Как они не осторожничали, я однажды подслушал их разговор, стоя за дверью. Да, Макс, любопытство и подсознательный страх неведомого довели меня до низости – я стал подслушивать чужие разговоры. Представь, они бегло говорили на французском языке, перескакивали на немецкий и закончили разговор на английском. Миша не просто имел склонность к изучению иностранных языков. Он говорил на них.
Однажды, когда Миша с няней вышли на прогулку, я заглянул в детскую комнату. Игрушки на полках и в корзине стояли и лежали на своих местах в том же положении, что я запомнил несколько дней назад. Солдатики и техника, то, чем мы в нашем детстве так увлечённо играли, покрылись едва заметным налётом пыли. Шестилетний ребёнок к ним не притрагивался. Я выдвинул ящики стола и увидел листы бумаги, испещрённые математическими формулами. Как-то в разговоре за чаем Екатерина Сергеевна обмолвилась о работах юного Эйнштейна и его теории относительности. Она выказала большую осведомлённость в этом вопросе, а также прошлась по работам Теслы и его спорам с Эдисоном относительно постоянного и переменного тока. Также она обмолвилась о Келдыше, чем немало удивила меня. Я тогда подумал, что барышня набивает себе цену – подчитала специальную литературу, чтобы при случае блеснуть эрудицией. Но позже, проанализировав нашу беседу, я вдруг понял, что Екатерина Сергеевна отстаивала свою позицию нехотя и знаниями не козыряла, а мотивировала. Она подыскивала слова для ответов не для того, чтобы высказать мысль, а чтобы упростить свою речь. В конце разговора, как мне показалось, она даже досадовала на себя, что позволила втянуть себя в «умный» разговор.
Разглядывая бумаги, я понимал, что няне, если это её творчество, незачем оставлять их в столе у ребёнка. Следовательно, это не её работы. Я попытался вникнуть в формулы. Представь себе, Макс, примерно то же мы изучали на третьем курсе МФТИ на факультете управления и прикладной математики.
Я снова почувствовал взгляд за спиной и обернулся. Миша стоял в дверях, вцепился в меховую шапку и смотрел исподлобья. Щёки раскраснелись. Ноздри раздулись. Волосы всклокочены.
– Некрасиво обыскивать ящики, папа! – почти прошипел Миша. На слове «папа» он сделал ироничный акцент. – Разве тебя этому не учили? У нас в детском доме ты бы получил за это от старших ребят.
– Мы не в детском доме, – ответил я. – Здесь не принято «получать» от старших ребят. Кто это написал?
Я поднял стопку с формулами.
– Это мои работы, – раздался голос Екатерины Сергеевны. Она появилась за спиной Миши. – Иногда я занимаюсь, чтобы освежить мозги.
– Что вы заканчивали? – спросил я.
– Институт искусств.
– Там не преподают высшую математику.
– Я отучилась в МФТИ три года. Ушла, решила, что это не моё.
Её ответ привёл меня в недоумение.
– Так мы с вами одного поля ягоды. Какой факультет вы посещали?
– Факультет биологической и медицинской физики.
– Вот как?!
Я сделал вид, что поверил, а они – я говорю «они» потому, что вдвоём они смотрели на меня враждебно и как одно целое, – они вдруг перевели всё в шутку. «Если бы Миша обладал такими познаниями в физике и математике, мы бы имели дело с будущим нобелевским лауреатом», – засмеялась Корнеева.
Другой бы на моём месте ликовал от восторга, если бы открылся гений или хотя бы талант в его ребёнке. Но происходящее меня не радовало, а по-настоящему пугало. Миша осознанно скрывал свои возможности, свои знания. Где и когда он успел их получить? Не в детском же доме! Но даже если представить невероятное – что перед тобой гений, – вопрос: зачем гению скрывать свою гениальность? Быть может, скрытность – это результат влияния Екатерины Сергеевны? Взрослый человек, она понимала, как опасны в наши времена проявления гениальности в детях. Охочие до сиюминутных сенсаций репортёры и шоумены на телевидении готовы смастерить из таких детей блестящую обёртку для феерических конфет на потребу обывателям, а потом выбрасывают эту ставшую ненужной обёртку под ноги всё той же публике и даже не интересуются о её дальнейшей судьбе. Ранняя слава порочна. Пристрастие к популярности убивает новаторство и мысль. Талант превращают в товар. Товар может оказаться невостребованным и залежаться, а залежалый товар, как известно, со временем теряет в цене. Быть может, няня взяла на себя роль ангела-хранителя Миши?
С тех пор между мной и Мишей выросла стена. Я присматривал за мальчиком. Он, как мне казалось, – за мной. В отношениях с няней появилась натянутость. Я не мог изображать радушного семьянина, ощущая, как в мою спину, стоит мне отвернуться, смотрят четыре настороженных глаза.
Уволить Корнееву я не мог. Кто знает, во что превратилась бы наша с Викой жизнь с её уходом. Точнее, во что превратил бы её Миша. Формально увольнять её было не за что. Я мог это сделать, ничего не объясняя. Но мне хотелось разобраться. Здесь крылась какая-то загадка или несуразная путаница…»
В этом месте монолог прерывался. Следующее появление Гомельского на экране монитора выглядело ещё более удручающим. Озлобленное лицо выглядело усталым, щетина на щеках, тёмные круги под глазами.
«…Человек, которого я нанял, аккуратно навёл справки и выяснил, что под фамилией Корнеева никто в МФТИ на факультете биологической и медицинской физики не учился. Мой человек побывал в Санкт-Петербурге, навестил общеобразовательную школу, где якобы с пятого по седьмой класс училась Корнеева. Всё подтвердилось. Девочка посещала школу именно в этот период. Но на фотографии её никто не узнал!
Помнишь, Макс, Екатерина Сергеевна обмолвилась об учительнице, которая учила их говорить слово «есть» вместо «кушать» и обучалась в Смольном. По паспорту Екатерине Сергеевне сорок пять лет. Так вот, я подсчитал, что этой учительнице должно было быть хорошо за восемьдесят от роду в те дни, когда она наставляла Корнееву. Далеко не все доживают до таких преклонных лет, а уж преподавать в таком возрасте в школе – я о подобных случаях не слышал!
В питерском институте культуры мой человек показал фотографию Корнеевой проректору по учебной части. Проректор узнал её. Он сообщил, что у них училась такая девушка. Она окончила вуз в 1991 году.
Далее. Нанятый мной детектив снова обратился в МФТИ и показал фотоснимок Корнеевой. Там подтвердили, что в их вузе девушка училась, но звали её Керсанова Елена Станиславовна. После третьего курса девушка – обрати внимание: девушка! – ушла, не объясняя причины ухода. На тот период «девушке» должно было быть за сорок лет! Кто же тогда Керсанова Елена Станиславовна и кто на самом деле Корнеева Екатерина Сергеевна?
Собранные детективом копии документов и справки я складывал в папку и убирал в сейф. О существовании тайника кроме меня знала Вика, ты, и случайно, по моей неосторожности, узнала Екатерина Сергеевна…»
Речь Гомельского снова прервалась и продолжилась со слов:
«…Я обнаружил, что кто-то пытался взломать мою электронную почту. Камеры видеонаблюдения не отразили присутствия посторонних в квартире. Только человек осведомлённый мог стереть записи. Но записи никто не стирал. Картинка оставалась без изменений и без помарок. В моё отсутствие в комнату никто не входил. К компьютеру никто не притрагивался. Попыток проникнуть в компьютер дистанционно не зафиксировано».
Следующий отрывок начинался с сообщения об исчезновении детектива:
«Сначала он не отвечал на звонки. Затем телефон сообщал, что абонент находится вне зоны доступа сети. Через несколько дней я понял, что человек исчез.
Нервы мои на пределе. Ночами не сплю. Вздрагиваю при каждом шорохе. Боюсь есть и пить – вдруг отравлено. Я намерен обратиться в полицию. Заявить о пропаже детектива.
Вчера разговаривал с Корнеевой. Рассказал о результатах расследования и потребовал объяснений. Она в свойственной ей манере выслушала молча. Внешне оставалась спокойной. Сказала, что не готова ответить на мои более чем странные измышления. Я вспылил. Меня же ещё называют лжецом! Указал барышне на дверь. Уж слишком много непонятного, запутанного. Она отнеслась к известию сдержанно. Сказала, что подготовит мальчика. Я посчитал, это разумно. Миша должен свыкнуться с мыслью о расставании с любимой няней…»