На обочине

Это поле досталось ему от отца, а тому – от деда. Сколько лет мужчины их семьи пахали и сеяли здесь! Когда деда не стало, этот кусок земли обрабатывал отец. От собранного урожая зависела судьба семьи.

И он, Харитон Кириенко, невзирая ни на что, с самого детства за работу брался во всю ширину плеч и со всего размаха рук. Так жили его отец, деды и прадеды; до скончания века крестьянин стремился к лучшей доле: пахал, сеял, убирал урожаи, растил детей – до тех пор, пока у него были силы и земля.

Но не так просто проходила крестьянская жизнь, ведь после оплаты различных податей иногда приходилось выживать, довольствуясь вареной картошкой, горбушкой ржаного хлеба и безвкусной похлебкой из редьки или крапивы. Затрудняли выживание природные катаклизмы и неурожаи…

В страду он приезжал домой, только чтобы уснуть на несколько часов. Затем поднимался с первыми лучами солнца и снова спешил на свое поле. Он не жаловался на жизнь и не завидовал никому. Он знал: как поработаешь, такой достаток и будет в доме.

Харитон мог бы работать и больше, тем самым мог бы сделать свою жизнь лучше – но где работать? Свободной земли-то нет! Ему, как и другим казакам, помимо пашни, хотелось иметь и выпасы для скота, и луг с участком леса для покоса. Но вся земля в округе поделена между казачьим старшиной и помещиками. Идти просить у них – значит попасть в крепость, а это не дай бог.

Он слез с коня, забросил повод и валкой походкой, разминая затекшие ноги, не спеша прошелся по краю своей делянки, осматривая наливающиеся зерном колоски.

Оглянулся на шум: с окраины леса вышла лошадь, впряженная в телегу. Это прибыл Федор Сковпень. Рядом с ним на телеге сидел его старший сын. Максим – парень умный, видный, пятнадцатый год уже пошел. За их спинами маячил и младший сынок Федора – Антон. Телега остановилась у соседней деляны.

Происхождение свое Федор вел из рода старообрядцев, на селе за глаза его называли богомолом. Он был человеком скрытным, но однажды разоткровенничался и поведал Харитону историю своей семьи.

За веру свою праведную родичи Федора натерпелись не дай бог! Гоняли их по всей России, пока они не спрятались в Полесье. Выжили, несмотря на все горести, и от веры своей старой не отступили. За те муки и слезы господь помог им. Его дед после указа Екатерины II «О позволении раскольникам выходить и селиться в России» перебрался из глухомани белорусского полесья в Дареевск. Выкупил у Миклашевского участок земли, построил хату, занялся землепашеством и крестьянскими заботами.

Федору удавалось поддерживать свое хозяйство еще и ремеслом: он делал из дерева на продажу ложки, чашки, веретена, ушаты, кадки, лопаты и многое другое, в чем нуждались односельчане. Его семья, как деды и прадеды, продолжала жить по древнему благочестию, обособленно, не так, как казаки или крестьяне; в церковь никто из семьи не ходил.

Он был настоящим наследником истинной, благочестивой веры.

Детей глава семейства воспитывал в строгости, порой граничившей с жестокостью, и за малейшие шалости наказывал. А в свободное от работы время заставлял их читать церковные книги, присматривал, чтобы не отлынивали, а потом внимательно слушал пересказ прочитанного. Как-то раз младший Антошка, читая «Жития святых», нечаянно заснул. И, конечно же, от отцовских глаз это не ускользнуло. Враз на колени мальца – и в угол.

– Бог в помощь! – издали крикнул Федор. – Как рожь табе? – полюбопытствовал он.

– Так вроде ничего… Даст бог, уродится. Я худшего ожидал, – Харитон подошел к семейству поближе.

– Пошто это так случилось, что мы с тобою нонче именно здесь встретились? – ехидно сощурился Федор и стал костлявой рукой вытирать пот с лица. – Так, видно, богу угодно?

– Не пойму я тебя, что здесь такого? – рассердился Харитон, а Федор пристально на него посмотрел и неприязненно спросил:

– Як что? Ты по каким делам приехал?

Был он невысоким, худым, с сутулой спиной; лицо в легких рябинах от оспы, но они не делали его внешность безобразной: козлиная бородка скрывала часть изъяна.

Федор не сводил недоброго взгляда с Харитона, и потому тот резко ответил:

– Надел свой поглядеть хотел, – он еще раз обеспокоенно поглядел вдаль, туда, где наливалась зерном рожь. – А вообще это не твоего ума дело.

– Я вот тебя давно увидеть хотел, да все случая не выпадало, – сморщенное лицо Федора стало вдруг подергиваться. Он раздраженно и вызывающе осведомился: – Ты зачем нашу межу сломал, табе что, земли мало? Вон та березка как раз на меже стояла, а таперь на твою сторону смотрит. Не стыдно табе?

Харитон не ожидал такого поворота событий и от неожиданности растерялся, неловко завертел шеей, вспотел и бегающими глазами глянул в сторону поля, но промолчал, вспомнив, что был весной такой грех. Когда пахал поле, то действительно – по ошибке! – заехал плугом на межу, и теперь граница почти на три вершка переместилась в сторону соседа, уменьшив его надел.

Федор разгладил седую бороду, покачал лысой головой, блестевшей от пота в лучах заходящего солнца, и посмотрел на сыновей, которые сидели на телеге и уплетали вареную картошку.

– Вот, сынки, до чего корысть доводит – чужую землицу норовят урвать. И бога не боятся.

– На кой черт мне твоя земля нужна, у меня своя есть, хоть и малый клин, зато свой, – покраснев и смутившись, как ребенок, застигнутый в шалости, проговорил Харитон, стыдясь, что запамятовал и не восстановил межу. – Следующей весной сам запахивай межу, если жаба давит.

– Ох-хо-хо, – тяжело протянул Федор, трясясь скрюченными плечами. – Я табе всегда уважал, ты же не хапуга какой-то там. Ты сильный и правды не боишься, всегда все прямо говоришь. Вот и я табе сегодня все прямо сказал, хочется, чтобы по совести было, а землицы-то у табе поболее моей будет раза в два.

Тень враждебности пробежала по лицу Харитона, он нарочно отвернулся от собеседника, опустил голову, сгорбившись, как под тяжелой ношей, и посмотрел на выжженную солнцем землю. Его душу разрывала тяжкая вина.

– Может, я и виноват, но злого умысла у меня не было, – выпрямившись во весь рост и выпятив грудь, громко сказал Харитон. – А насчет того, что земли у меня больше, так у меня и сыновей больше. Ты не переживай сильно, после дележа сравняются доли наших детей.

Федор, поставив перед собой палку, оперся подбородком на лежащие сверху кисти рук и испытующе искоса поглядел на соседа. Заметив, что у Харитона от волнения побагровела шея, понял, что тот признал вину. Закряхтев, Федор перекрестился:

– Прости господи! – он вздохнул полной грудью и почувствовал в душе покой, гнев и злость испарились. Тяжело опираясь на палку, подошел к Харитону и, будто не было прежнего разлада, завел разговор о погоде, которая вечно мешает его задумкам: – Больше месяца пролетело, а дождя как не было, так и нет. В низине да ближе к лесу пашня влажная – все зелено и колос добрый, а вот на пригорке дрянь зерно, жалтеть начало.

Жмурясь от закатных солнечных лучей, он с тревогой осматривал поле.

– У меня тоже, – тяжело вздохнул Харитон. – Дождя надо. Если сено не уродилось, так хоть соломой скотину зимой сохранить.

– О-хо-хо, о дожде и думать нечего. Вон как солнце жжет, – с огорчением отметил Федор. – Каждый год, черт возьми, чаго-нибудь да случится: то высушит, то зальет. Одно божье наказание.

– Прошлое лето тоже засушливым было, урожай плохой собрали, часть семян на муку помололи. Как селяне этот год жить будут? – развел руками Харитон.

– Все одно: серпы зубрить надо, вон уже колосья наливаются, враз побелеют. Не успеешь собрать – осыпаться начнут.

– По такому жнивью серпы без надобности, косой убирать самое то, – виновато улыбнулся Харитон, повернувшись к соседу.

– Еще есть надежда на картофляники. Напечем, что бог даст, да, может, зиму и переживем. Крестьянам-то паны помогут, не дадут с голоду пропасть, а нам самим выживать, в кабалу попадать негоже.

Они глянули друг на друга и рассмеялись. Федор, одной рукой держась за живот, другой – за палку, раскачивался на ногах, в его глазах набухли слезы.

– Встряла эта межа между нами, будь она неладна, – проговорил он сквозь смех. – Столько лет бок о бок живем, никакого раздора промеж нас не было. Надо нам собраться, обо всем поразмыслить – и жить спокойно, без скандалов, по справедливости.

– Правильно говоришь. Заходи вечером, яблочным вином угощу.

– Спаси бог. Нельзя мне голову дурманить, а соседям грех ругаться.

– Дядька Харитон, – бодро соскочил с телеги долговязый Максим, наспех вытирая губы, измазанные картошкой, и подтягивая старые линялые штаны, – правду тятя говорит, не иначе все это – божеское наказание. На земле воцарился антихрист, истинное православие во многом утрачено, Бога гневим, вот и нет милости господней.

Его карие глаза едва были видны из-под косматых черных волос, курносый нос облез и стал ярко-красным на смуглом, загорелом лице. Худые плечи сгорбились, отчего из-под серой рубахи торчали лопатки.

– Богу надо молиться, дружок, да поле не забывать, работать не покладая рук, и господь тогда к тебе милостив будет, – поучительно сказал Харитон и перекрестился.

– Это я понимаю, – отвечал Максим. – Бог лучше знает, чему надо быть, и, любя, наказывает нас.

– Это ты хорошо говоришь, сынок, по-божьему, – ласково взял сына за плечо Федор. – На бога не ропщите, рук не жалейте да с богом работайте, и господь не оставит вас – пошлет больше прежнего.

Сын хотел ответить, но отец, перебив, обратился к Харитону:

– Бес бы ее побрал, эту засуху! – и в сердцах плюнул на пыльную землю. – Тапереча только на бога одна надежда.

– Ругайся или не ругайся, только сена уже не заготовишь, хоть бы хлеб вызрел. Я тут по дороге Демьяна встретил, как раз перед тобой, он с покоса возвертался с детьми, худо с сеном и у него.

– Нонче у всех худо. Дай бог, мы дня за два приберемся. Почто руки бить да косы гробить по такой траве? Свят-свят! – перекрестился Федор и спросил: – В церковь то ходишь?