Не оглядывайся вперед

– Что-о-о?! «Не нужна-а-а»?!

– Нечем стрелять.

– Что ты лопочешь?! Ты что, татарин?..

– Китаец.

– Брось ему винтовку… – командир – раздающему оружие на ухо (Марку потом рассказали)… – поймает – расстреляем как дезертира…

Полетевшая к Марку винтовка падает на землю – даже стараясь прижать руками, не удается поймать…

– Ну… И куда его?.. В обоз?..

– Нахрен!.. Домой!.. – раздосадованный собственной промашкой командир не желает больше иметь дел со своей потенциальной жертвой…

Глядя на свои обрубки пальцев, Марк плачет.

***

– Мам… Ма-а-ам… Ну, что ты какая… – хмурится Маяк. – Гарька, расскажи маме сказку.

– На юге много бабочков… – начинает карапуз… – много червячкей. А я знаю, как туда лететь!..

– Господи! Марк!.. – выглядывавшая в окно Пелагея срывается к дверям!

Во дворе повисает на муже, глядящем в свое, на втором этаже, окно… вертящем туда, к окну, головой, пока оба, кружась, топчут снег… В окне уже – только Гарька, взобравшийся на табуретку… Маяк с Лялькой выскакивают во двор…

Назавтра отправившись в военкомат, Марк не вернулся…

Мать бегала. Сначала на Воробьевку («филиал» московской Лубянки). Потом куда-то отправили. Матери не было неделями. Лялька – за командира. Стирала. Как могла, обшивала. Готовила, что было к хлебу – 800 грамм рабочая карточка, 400 детская. Детская карточка: хлеб, мясо, крупа. Мяса за всю войну не было ни разу, редко-редко вместо мяса давали грибы. Крупу в магазине отпускали ночью.

В последний раз уехавшая к отцу с сухарями мать вернулась избитая. В синяках. Плохо слышащая. Больше не ездила.

***

Поселковый деревянный ресторан понемногу разбирали на доски и дрова: несколько довоенных лет он простоял закрытым – какие там рестораны с исчезающими по ночам отцами, да с семьями, перебивающимися огородами…

Сторож-алкаш сам потихоньку продавал подведомственное ему строение налево – в основном карпачам (Карповским «кулакам»).

Участковый, человек недалекий, объяснить происходящее высшим инстанциям не сумел.

По поселку пошла комиссия: несколько милиционеров.

Вернувшаяся с работы Пелагея Петровна застала эту компанию у своего сарая: обсуждали, с чего начать ломку.

Долго не понимавшая, в чем дело, плохо слышащая Пелагея наконец разобрала, что ей говорят.

– Сволочи карпачи! – доходчиво объяснила она главному в этой «комиссии». – Мендель – у них ищи! Цаца его на каблучках с папироской! Когда мы тут все подыхаем! Хочешь, я тебе детей своих выведу – полюбуешься на торчащие ребра! В Карповке весь твой ресторан! Нашел: сарайку у нищих!..

Привлеченные Полининым криком, во дворе собирались соседи, заступавшиеся за Пелагею:

– Карпачи специально на нее показали…

– Чтоб от себя отвести…

– Она их сколько раз на воровстве ловила…

Не вняв объяснениям, главный дал команду сносить:

– Незаконно!

Опередившая исполнителей, нырнувшая в сарай Пелагея выскочила с занесенным над головой топором:

– Я баба!!! Зарублю – бу?дет незаконно!!!

Исполнители отпрянули!

– Она психическая? – спросил у участкового главный.

– Н-нет… но все ее тут боятся… ув-важают… очень уж горяча…

– И справедлива! – послышалось из толпы.

– А карпачи у вас что, на особом счету?

– Так и напишете: баба ресторан развалила?..

– …Пошли отсюда… – первым зашагал прочь главный.

– Правильно… – заглядывал ему в лицо участковый… – Ну ее…

***

Марк вернулся весной: листва на деревьях.

Никогда ни о чем не рассказывал.

С его возвращением домашнее меню обогатилось беззубками. О бывших едоках этой живности – курах – забыли и вспоминать: теперь вылавливаемые из Оки моллюски жарились и поедались всей семьей прямо на берегу.

1944

Полгода без бомб.

Без «Хейнкелей» и «Юнкерсов» над головой.

Без зениток.

Война отодвинулась, и смертоносное небо – вслед за ней.