Правый ангел

Поочередно приподнимая корму и нос перевернутой байды, ворочая с борта на борт, выливали последнюю воду.

По мостику бегом перетаскивали вещи в ельник.

Бережно переносили лодку.

– Ты еще в мокром, Егорыч?! – возмутился Белоядов. – Ну-ка, быстренько! Сейчас такой костерок разведем – мигом кальсоны твои ватные высушим! На, на! Держи!..

В телогрейке на голое тело, в тонких синих подштанниках, извлеченных из сухого мешка-серебрянки, стоя босиком на «седухе» – полипропиленовом подспиннике, ворочая кадыком и выкатив из орбит глаза, Егорыч приканчивал (или она его) синюю эмалированную кружечку спирта…

– «Отпускай»… – прикрываясь точно такой же кружечкой, давился тихим смешком Вульф.

Белоядов с топором хаотично, как в опыте, демонстрирующем броуновское движение, бегал под елками.

В сгустившейся темноте укрытая рыжей хвоей гора веток затрещала, задымила и, словно сдаваясь, выбросила кверху пару огненных рук!..

С одной стороны костра на кольях, расставленных полукругом, сушились шмотки. С другой возлежали-воссиживали на туристских ковриках путешественники с краковской в руках. На расстеленной газете возникла извлеченная Егорычем из «пакета-ссобойки» пара бройлеров, ужаренных до размеров рябчика.

– Настреляли мы ворон / к Дню благодаренья… – прокомментировал Вульф.

Располовинив птицу ножом, поставив на попа обе задние части, он ткнул рукой, обращаясь к спутникам:

– Подпись: «Найди десять различий».

В другой раз подавившийся бы от смеха, Белоядов сосредоточенно наполнял кружки из заветной фляги.

– «Ну, Лара, ты даешь!» – сказал Живаго и упал… – заглянув в кружечку, восхитился Вульф…

…выпил и, с масляными глазками повернувшись к Егорычу, притянув, занюхал его волосами.

– А как можно поэзией заработать? – высвобождаясь, спросил Егорыч.

– Из всех искусств для нас безусловно важнейшим являются деньги, – отерев усы и бороду, произнес Вульф.

– Он поэт-песенник, – пояснил Белоядов.

– Самое страшное – аванс, – уставился в темноту слабо закусывающий песенник с синей кружечкой в руке. – Самое страшное – на заказ. Я и так – на заказ. Жизнь – заказ. Сочинительство – процесс. В отличие от жизни, не должно быть результата («все мы хорошо знаем, чем все это кончается», да?). Сочинительство – растущее ощущение сопричастности к бесконечному процессу, и пойманная в сети фраза, стих, строфа – не результат, нет. Здесь что-то общее со струнами, «чувствующими» (в кавычках) бра?ну. «Война и мир» не могла не появиться, существовала (как ты говоришь: возможность), потому не могла быть сочинена – только изложена, увидена, описана. Не сочинена! Текст «Войны и мира» – материя. Тексты – то, что напрямую, без посредников, и это – главное. «А я так думаю: надо два (Лолита – Гумберту в фильме)… Я сказала: два доллара… – Хорошо, два». Напрямую. Это нельзя не почувствовать. То, что сделано напрямую. Что делали Пушкин, Пруст, Пастернак? Подключались к внутреннему каналу. Минуя знания человеческие. Последние важны и непременны, но не дают ничего кроме самих себя. Заемность – смерть. Высмотри свое. В себе. Мы – земное воплощение своего идеала, версия, верно ты сказал. Потому даже самое глубокое понимание – не выбор. «Я всегда шел против течения…» Да не против, а по. По течению ты шел. Твое течение – в генах. Нет выбора. Но версия – есть. Главное, чем мы, версия, занимаемся – стремимся слиться со своим, как там у тебя?.. исходником… идеалом, включая вторую свою, прекрасную половину. Отсюда – красота, идеал красоты. Красота – путь к самому себе, целому, исчезновение, растворение. Возвращение. Через глубоко личный канал. Главное – внутренний канал. Все перед ним меркнет. Это – главное. Всё – изнутри, из тебя самого, мир реализуется через твой разум. Твой, не чей-то. Не оглядывайся, слушай себя. То, во что вслушиваешься по-настоящему, – черная дыра, за которой мир. Без тебя, но ты его часть. Парадокс. Сознание – черная дыра между «сейчас» и «всегда». Там что-нибудь осталось? Во фляге?..

– Струны, чувствующие, как?.. брану?.. Это что-то из гитары? – подал голос Егорыч, отказавшийся от спирта в пользу Вульфа.

– Долгая песня, – отозвался Белоядов, завинчивая полегчавшую флягу.

– Ты куда-нибудь за десять лет на «Таймене» опоздал? – услышал Егорыч уже знакомую фразу.

– Вот к этому мостику, – вытянул Белоядов руку в сторону реки (хотя точно сказать, где река, Егорыч сейчас бы не смог).

– Ра?зве что… – поднес кружку ко рту Вульф. – Ху-у-у… Поведал бы нашему юному другу. Заодно бы и я… амбары проветрил.

– Ночь, оно конечно, долгая… Голяком на морозе дремать – не вариант. Спальники подтекли. От костра на полметра – холод стеной… – снова вытянул руку в сторону Белоядов. – А фляге – амбец… Исходя из «гитары», начинать, полагаю, придется с самого начала? «Есть ли жизнь на Марсе?»

– И чем запивать? – вставил, покачнувшись, Вульф.

– Сметайте-ка всё со стола. Чтоб пусто было. И эту, к Дню Благодаренья, тоже… Егорыч… Лезандр… По кусочку – и дело с концом… Ну, куда руки об фуфайку, салфетки ж есть!..

В наступившей тишине за деревьями ожил голос реки, звучавший на перекате… Еловая глушь, расступившись над полуночниками, открыла украшенную редкими блестками черноту, кажущуюся еще чернее и неподвижнее на фоне обступивших поляну стволов, здесь, внизу, освещенных светом костра. Тихо горевшие на немыслимой высоте звезды почему-то наводили на мысль об ожидавшем назавтра по-настоящему теплом дне.

– Инфляционная теория… – осторожно начал Белоядов.

– Теория Большого взрыва… – бросив на Егорыча нетвердый взгляд, пояснил изрядно захмелевший поэт-песенник.

– …постулирует что? Что взорвалось? Взорвался бесконечно малый, условно говоря, супер-кристалл из четырех сил: электромагнетизм, гравитация и два ядерных взаимодействия – сильное и слабое. Резерфордовский атом представляешь? – ну, вот, в ядре – взаимодействия. Идея Эйнштейна в чем? Связав все эти силы одной формулой, описать этой формулой все мироздание, практически вывести мир из одной геометрии. В чем проблема? Гравитация, представляющая собой искривление пространства, никак не соединялась с тремя остальными силами, описываемыми квантовой механикой. В одну формулу. Не хотела. Это запев. Теперь дальше.

Лет эдак тридцать с гаком назад стало ясно, что теория поля не объясняет сильного взаимодействия – силы, соединяющей частицы в одно атомное ядро. В теории поля элементарные частицы – бесконечно малые величины, практически ноль, в формулах есть деление, на ноль делить нельзя. Доступно трактую?.. Вместо ноля (то есть вместо элементарных частиц) подставили в формулы коротенькие такие отрезки, назвали струнами, полевая теория стала струнной. Струны же – это нечто вибрирующее и издающее элементарную частицу. Ну, как струна, вибрируя, издает ноту, так и тут: нечто, чего просто так не ощутишь и не увидишь, – издает доступную нашему «уху и глазу» элементарную частицу. Ну, как, как?! Частицу прибором ловишь, а струну нет. В формуле наоборот – никаких частиц, одни струны… Не пытайся понять больше чем следует. Мы привыкли работать с воображением, представлять себе всё как винтик и гаечку, петельку и крючочек, а струны на этот зуб (я имею в виду воображение) не попробуешь. То есть, они, скорее всего, реальны, да вот у мозгов ничего посильнее воображения на сегодня нет. То есть, есть, но это – та самая математика, о которой я толкую. Дальше рассказывать?..

Во-о-от. Подставить струны в формулы подставили, да только, чтобы струна могла воспроизвести ноту (то есть элементарную частицу), она должна была вибрировать в страшно многомерном мире: одно время и двадцать пять этих… длина, ширина, высота и так далее… Так из формул вытекало. Вторая реальность, въезжай: одна реальность – в ощущениях, вторая – в формулах. И они идут навстречу друг другу.

Потом стало ясно: изо всех вариантов реально работают только пять. Потом дошло: все пять – один и тот же. Короче, родилась М-теория: в основе мироздания – мембраноподобные объекты, существующие в одиннадцати измерениях (одно время, одно всеохватывающее пространственное измерение и в нем – девять пространств: длина, ширина, высота и так далее…). Название такому мембраноподобному объекту – брана. Ноль-брана – точка, один-брана – линия, два-брана – плоскость, три-брана – трехмерное пространство (граница тела есть поверхность, да?), дальше пока – теория.

Среди бран самая интересная – так называемая D-брана, взаимодействующая со струнами. Пять лет назад, в девяносто восьмом, один очень… ну, очень уважаемый в нашем деле товарищ посредством D-браны математически соединил обычную четырехмерную квантовую теорию поля с супер-струнной теорией. Чувствуешь?.. Да, я не сказал: супер-струнные построения корректно включают в себя гравитацию, поскольку предполагают существование гравитона – невесомой частицы со спином, равным два. Спин? Аналог вращения в квантовой механике. Ну, это уже детали, после фляжки этого… То есть, что произошло? Возвращаясь к тому, с чего я начал: гравитация и три остальные силы исходного супер-кристалла, взорвавшегося в Большом взрыве, вписались наконец в одно уравнение. Я, конечно, утрирую, говоря об одном уравнении, но главное – суть: мы сильно приблизились к формуле, описывающей мироздание, выводящей все из единого начала. Практически, из самого себя. Выводящей. Мир…

– Ты сказал, – не дождавшись продолжения, подал голос Егорыч, – что струны реальны. И что только математически…

Приложив палец к губам, Белоядов указал на Вульфа, давно уже спавшего у Егорыча за спиной.

– С одной стороны, струны реальны… – перешел на шепот Егорыч… – а с другой, их увидеть нельзя. Но представить не глаз, а какой-нибудь супер-глаз будущего, который их увидит, представить-то можно?

– Хороший такой вопрос обывателя о реальности формул… Значит, о реальности. Кое-кто всерьез занимается струнами как реальными дополнительными измерениями, пронизывающими мир. Полагают, что струны в триллионы раз меньше атома, а чем меньше предмет, тем большая нужна энергия, чтоб его увидеть. Возможно, чтоб узреть струны, не хватит всей энергии Млечного Пути. Другая реальность – браны. Струны липнут к D-бране, как насекомые к паутине. Наша Вселенная может быть трехмерной браной, к которой прилипла материя. Почему гравитация, в сравнении с тремя другими силами, такая слабая?

– Почему?

– Возможно, она свободно переходит с нашей трехмерной браны в четвертое измерение четырехмерно-пространственной браны, теряя силу в нашей трехмерности.

– Ты сказал: наша Вселенная – трехмерная брана, к которой липнет материя. А потом, что гравитация уходит в четырехмерную брану. А эта четырехмерная – не наша Вселенная?

– Четырех… – сладко зевнул Белоядов… – …мерная… Четырехмерная…

– Ты ложись, я за костром присмотрю.

– На плоскости наши тела – фигуры, во времени – их вообще нет, одна хронология… – растянувшись на коврике, бормотал Белоядов. – А информация?.. Чем не проекция пятого измерения в наш мир? Ты в нее здесь зарываешься, как в подушку, – глазами, ушами, а она… она сидит и посмеивается… там, наверху… кто она??.. нет… не информация… я же сказал: информация – проекция… она – твоя прекрасная половина… идеал, исходник… когда-нибудь сядешь там с ней в обнимочку – и все обо всем до последнего винтика ясно…

– По внутреннему виду, – задумчиво сказал Егорыч.

– Именно. И никакой информации.

– А выше?

– Что?..

– Выше пятого измерения?