Хранить вечно

Такфаринас оставил в покое Кепу, повернулся к декуриону, ощупал его цепким взглядом прищуренных глаз и, заложив руки за спину, очень спокойно сказал:

– Здравствуй, Симон. Я слушаю тебя…

За те семь с лишним лет, что они не виделись, Такфаринас довольно сильно изменился. Он ссутулился и погрузнел телом, заметно поседел, ещё больше построжел и как-то обвис лицом. Кроме того, он заработал косой белый шрам на переносице и потерял мизинец на правой руке. От прежнего Такфаринаса – лучшего декуриона шестой турмы алы Нумы Прастина Филия – осталось, казалось, лишь его неизменное спокойствие, странным образом сочетавшееся с порывистостью движений, да пронзительный взгляд серых, глубоко посаженных глаз.

Такфаринас внимательно, не перебивая, выслушал рассказ Саксума, вдумчиво – как показалось декуриону, дважды – прочитал письмо Карзиана, якобы направленное префекту крепости Тубуск, задал пару уточняющих вопросов, несколько раз, заложив руки за спину и глядя себе под ноги, прошёлся по комнате, а потом, остановившись на полушаге, вскинул голову и принялся быстро и чётко отдавать распоряжения своим людям. Спустя четверть часа Саксум – без коня, без оружия и даже без своей дорожной сумки – уже находился в этой комнате в маленьком домике на склоне горы. Больше всего на данный момент его волновала судьба Кепы, который вчера остался в шатре «Великого Вождя».

– Не нравится мне всё это! – вслух сказал ящерке декурион. – Ох, как не нравится! Как бы чего не вышло! Понимаешь?!

Геккон ничего не ответил, ему было явно не до человеческих проблем и переживаний – он ловил мух…

Послышались шаги, и в низенькую дверь, пригнувшись и задев мечом за косяк, вошёл вчерашний «кентурион».

– За моя ходить, – поманил он рукой Саксума. – К Такфаринас ходить. Быстро давай!

– Наконец-то! – пробормотал декурион, поспешно подымаясь со своего жёсткого ложа.

Он подхватил плащ, отряхнул его, накинул на плечи и вышел вслед за своим провожатым.

Такфаринас ждал их на улице.

– Так ты говоришь, что проконсул хочет заманить меня в ловушку? – сразу, без предисловий спросил он Саксума, уперев ему в лицо взгляд своих стальных немигающих глаз.

– Да, Юст, – сказал декурион, он не успел застегнуть пряжку плаща и теперь придерживал его рукой у горла.

– И ты говоришь, что я не должен идти в поход на Кесарию?

– Да.

– И ты говоришь, что пришёл ко мне, чтобы драться вместе со мной с романцами?

– Да, Юст, – сказал Саксум.

Такфаринас помолчал.

– Пошли! – он круто повернулся и быстро зашагал вниз по склону.

Саксум поспешил следом. Сзади глухо бухал подкованными калигами «кентурион».

Они спустились к подножью горы, свернули в кривую узкую улочку, прошли по ней с полсотни шагов, снова свернули, на этот раз вверх, в гору, и наконец остановились возле большого глинобитного дома. Здесь Такфаринас вновь повернулся к декуриону.

– Слушай меня внимательно, Симон, – хмурясь и потирая свой беспалый кулак, сказал он. – Смотри, что получается… Я готовлю поход на Кесарию. Давно готовлю. Уже четыре месяца. Я готовлю свой главный поход за все семь лет этой дурацкой войны. Я собираюсь в этом походе решить все вопросы и с Долабеллой, и с этим заносчивым мальчишкой Птолемеем. Я скопил небывалые силы – у меня ещё никогда не было столь мощной армии! – и я собираюсь нанести решающий удар… И тут появляешься ты. И говоришь, что Долабелла тоже хочет, чтобы я отправился в поход на Кесарию. А хитроумный Карзиан окольным путём доносит до моего сведения, что золото африканских царей перевезено из Кирты в столицу и что легион Долабеллы якобы разут, раздет и обескровлен… А я, между прочим, и без него знаю и про то, что золото перевезено в Кесарию, и о состоянии дел в Третьем легионе. И я полагаю, что советник Карзиан догадывается о том, что я знаю об этом… И вот тут возникает законный вопрос – а не является ли всё это хитрой игрой старой лисы Карзиана?.. Игрой, которая имеет своей целью заставить меня передумать и не идти на Кесарию… И не являешься ли ты, Симон из Галилаи, составной частью этой игры?..

– Юст, я… – вскинулся было декурион, но Такфаринас жестом руки остановил его.

– Я знаю всё, что ты можешь мне сказать. Всё! Но слова сейчас ничего не решают. Сейчас что-либо решить может только поступок… – он помолчал. – От твоего помощника я ничего путного добиться не смог. Он, и вправду, ничего не знает… Если бы знал – сказал… Тебя я решил проверить другим способом. Если ты действительно тот, за кого себя выдаёшь, для тебя не составит труда сделать то, что я тебе скажу. Если же ты не сделаешь этого…

Такфаринас не договорил. Повисла тяжёлая пауза.

– Ты хочешь, чтобы я кого-то убил, – догадался Саксум.

– Да, – сказал Такфаринас. – Другого пути решить эту проблему я не вижу.

– Кого-то из пленных легионеров.

– Да.

– И, наверно, не из простых солдат, а из командного состава легиона.

– Да… Ты, наверняка его узнаешь. Он одно время командовал в Тубуске.

– …Я не палач, Юст, – помолчав, сказал Саксум. – Я – воин.

– У тебя нет выбора, – сказал Такфаринас. – Точнее, ты с е й ч а с должен сделать свой выбор. Или – или. Твоя монета стоит сейчас на ребре. И на какую сторону она ляжет – на «голову» или на «корабль» – решать тебе…

Саксум молчал.

– Этот человек, безусловно, заслуживает смерти, – сказал тогда Такфаринас. – Он пришёл в мою страну с мечом и захотел сделать меня рабом. Меня и моих детей… Он ничем не лучше тех, кто пришёл с мечом и в твою страну… Поверь мне, это – плохой человек. Его душа пуста, как высохший колодец, и черна, как безлунная ночь… Да и мне, лично, он, честно говоря, изрядно надоел. Вот скажи, тебе бы понравилось, если бы тебе каждый день твердили, что ты – гнусный преступник и что тебя, как изменника и предателя, скоро распнут на кресте?

Саксум молчал. Маленькая ящерка – копия той, что ещё совсем недавно развлекала декуриона, – выбежала из трещины в стене и замерла, приподняв голову и настороженно блестя бусинками глаз.

– Хорошо, Юст, – сказал декурион. – Я согласен… Куда идти?

– Сюда, – как показалось Саксуму, с некоторым облегчением сказал Такфаринас и указал на низкую дверь, рядом с которой они стояли.

Саксум нагнулся и шагнул в прохладу и полусумрак дома.

Они прошли по узкому коридору и вышли во внутренний дворик, где под стеной на циновке сидели двое вооружённых мечами мусуламиев. При появлении Такфаринаса они вскочили.

– На месте? – отрывисто спросил Такфаринас.

Оба кивнули, а тот, что был повыше, что-то сказал по-нумидийски.

– Схари… – обронил Такфаринас и прошёл мимо них к ещё одной низенькой двери в противоположном конце двора. – Здесь! – кивнул он Саксуму на дверной проём.

Декурион приблизился и заглянул.

В лицо ему пахнуло вонью нечистого человеческого жилья. У дальней стены комнаты, поджав под себя ноги, сидел на грязном вытертом ковре человек. При появлении Саксума он поднял голову, вгляделся и медленно, опираясь на стену, поднялся. Грязно-белая тряпка, свисающая с его плеч, развернулась, и в тот же миг декурион узнал этого человека – перед ним стоял неопрятный, похудевший, заросший спутанной клочковатой бородой, но всё равно узнаваемый трибун-латиклавий Гай Корнелий Рет.

Саксуму как будто плеснули в лицо кипятком. Он стиснул зубы и шагнул в комнату.

– Возьми мой меч, – в спину сказал ему Такфаринас.

Саксум только повёл плечом.

Человек, повинный в смерти Ашера, повинный в смерти ещё нескольких сот молодых солдат, которых он бросил под клинки и пики врага лишь из собственной блажи, из каприза, из желания исправить свои же собственные глупые ошибки, этот человек стоял сейчас перед декурионом и смотрел на него ввалившимися, обведёнными густой синевой, глазами. Мёртвые, слепые глаза Ашера висели на кровавых ниточках, а эти глаза как ни в чём не бывало смотрели на него! Смотрели настороженно, даже слегка испуганно, но смотрели! Они не должны были смотреть на него! Они вообще не должны были смотреть на этот мир! Не имели права! Саксум двинулся на эти глаза, и они засуетились, забегали, в них вдруг выплеснулся ужас – видимо, Гай Корнелий Рет понял, что сейчас произойдёт, понял, для чего к нему в комнату вошёл и теперь молча и страшно надвигается этот, неотвратимый, как Фатум, источающий жар ненависти и ледяной холод смерти, человек. Саксум подошёл вплотную и, преодолев вялое, ватное сопротивление чужих рук, взял голову трибуна за виски и вдавил большие пальцы в его глазницы. Гай забился и завизжал. А декурион продолжал давить пальцами в ненавистные глаза, давить, ничего не видя перед собой, не слыша безумного визга, потом стона, потом хрипа. Он давил до тех пор, пока из-под его пальцев не брызнуло горячим, а тело трибуна, дёрнувшись в последний раз, грузно обмякло…

Саксум пришёл в себя на улице. Он стоял шагах в десяти от злополучного дома и тщательно вытирал краем плаща свои руки. Руки дрожали. Саксум чувствовал себя странно: по спине у него тёк пот, но внутри всё было заледеневшее. И ещё что-то мешало ему. Он не сразу понял, что изо всех сил, до боли, стискивает зубы. Саксум с трудом разжал рот и слегка подвигал занемевшей челюстью.