Спойлер: умрут все

Вот теперь ужас прорезался.

– Хватит, – взмолился Вадим.

– Грязный маленький секрет, – повторил собеседник упоённо. Челюсть Новицкого ходила вниз и вверх, превращая того в огромную куклу чревовещателя. – Она надеялась, что всё изменится, стоит ей переспать с мужчиной. Таким мужчиной стал её инструктор по фитнесу.

– Мне всё равно, – прошептал Вадим. Промозглая сырость внутри автобуса, казалось, обернулась трескучим морозом.

– Он трахнул её в раздевалке после занятий, – продолжал Новицкий. – Не помогло. Ей стало мерзко. Она пыталась смыть скверну случки, тёрла и тёрла себя мочалкой под душем, а после напилась. И не придумала ничего лучше, чем повторить опыт. На этот раз – основательно. Втемяшила себе, что если у неё будут серьёзные отношения и дети, изъян рассосётся. Как сода в кипятке. Она выбрала тебя. Знаешь, почему?

Вадим исступлённо замотал головой – не знал он и не желал знать. Зубы клацали, как усеявшие пляж осколки ракушек под чьими-то безжалостными ногами.

– Ты казался ей мягким. Мягкость ведь женская черта. Проще говоря, она не видела в тебе мужчину. Думала, так легче будет свыкнуться с отношениями. Как ты уже понял, она опять облажалась.

– Враньё, – выдохнул Вадим. Бронхи свело спазмом и дышать стало нечем.

Пещерный, истеричный звук – прыснула девчонка в худи. Из-под её капюшона вывалилось насекомое, розовое и шишковатое, размером с кулачок младенца. Липко шмякнулось на планшет и поползло по стеклу. Оно походило на обтянутого прозрачной кожицей клеща. Взгляд Вадима тревожно заметался по салону, отскакивая от стен «четвёрки», как теннисный мячик.

– Здесь не врут, – сказал Новицкий. – Она старалась полюбить тебя. Или хотя бы привыкнуть.

Он слегка придвинулся к Вадиму. Запах крови и земли усилился. Казалось, Вадим мог впитывать его кожей.

– Ей по-прежнему нравятся женщины. Знай это суд – ни за что не отдал бы ей дочь. Представляешь, как она её воспитает?

– Хорошим человеком, – сорвалось с омертвелых губ Вадима. На зубах хрустнуло, словно песок, принесённый ветром пустыни. – Человеком, которого я продолжу любить.

Чавкающий шлепок. Клещ, свалившись с планшета, тухлой виноградиной хряпнулся об пол. Пополз по проходу, волоча за собой нитяные кишки. За ним потянулась полоска слизи – предостерегающее послание на незнакомом языке всякому, кто сумеет прочесть.

– Я бы рассмеялся, если б мог, – обронил Новицкий. Клочок белой ткани мелькнул меж его губ и столь же стремительно скрылся. – Как тебе поездка?

– Куда мы едем? – с замиранием сердца спросил Вадим. Так тревожится пациент в ожидании вердикта врача: причина участившейся мигрени – давление или нечто посерьёзнее?

– Сам посмотри, – предложил Новицкий и откинулся на спинку кресла, открывая вид из окна.

Вадим не желал. Он изо всех сил оттягивал этот миг, едва взошёл на подножку «четвёрки». Здравая часть его сознания предостерегала: увиденное изменит бесповоротно.

И Вадим желал. Неведомая человеку, неодолимая воля ввергла его в транс, принудила войти в автобус – но это была лишь часть правды. Вадим осознал, что желание понять тайну автобуса, курсирующего меж двух Вселенных – или через мириады Вселенных – проистекало из его порочного, до одержимости, любопытства.

Обречённо – и облегчённо – Вадим обратил взгляд к окну, без надежды, что ночь скроет от него свои тайны; алча их.

И ночь расступилась.

Нежимь никуда не делась, но стала иной. Превратилась в дешёвые плоские декорации, беспорядочно наслаивающиеся друг на друга, в схему себя, небрежно накарябанную на распяленном, изношенном полотне реальности. Сквозь это полотно монументально проступали исполинские формы, одновременно вогнутые и выпуклые, простирающиеся в многомерную бесконечность, разбегающиеся фракталами, завинчивающиеся в спирали. Мозг не вмещал зрелище, выблёвывал прорывающиеся в него образы – но Вадим не прекращал их впитывать. Квадрат окна, как магический экран, затягивал, и Вадим проваливался, проваливался, проваливался в него – и оставался, оставался, оставался в этом чудовищно древнем мире.

Древнее человечества. Древнее звёзд. Древнее Вселенной.

Искажённые перспективы улиц, будто снятых на широкоугольный объектив. Густые, увесистые, как боль в животе, тени. Вздувшаяся бесцветица, просачивающаяся сквозь череп, поселяющаяся в голове, зудящая – запустить пальцы в мозг и чесать, чесать, скрести ногтями, месить серый студень, как глину, как тесто. Сойти с ума и постичь этот разверзшийся мир.

В переносице что-то лопнуло. На губу потекло. Сопли или кровь. Вадим не придал этому значения. Он не среагировал бы, взорвись под ним граната.

Новицкий стиснул его лицо ладонями, ледяными и полными червивого шевеления, и властно отвернул голову от окна. Вадим скосил глаза, силясь уцепиться взором за отбираемое зрелище. Новицкий опустил подушечки больших пальцев на его трепещущие веки и сомкнул их. Но и с закрытыми глазами Вадим продолжал видеть застилающие небо – если в этом мире всех миров существовало небо – циклопические твердыни, исполосанные зияющими, простирающимися в бесконечность пустотами.

– Какой жадный, – раздались слова Новицкого. – Не всё сразу. Выдохни. У тебя ещё будет возможность насладиться. Если ты решишь ею воспользоваться, конечно.

Вадим прислушался к совету и выдохнул. С выдохом изо рта вылетел кусочек отколовшейся пломбы. На зубах опять песчано хрупнуло.

– Нам повезло, – говорил Новицкий. – Не каждому выпадает шанс стать частью великого замысла.

– Чьего… замысла?.. – прохрипел Вадим. В межбровьи вновь что-то чавкнуло и в горло побежала жижа со вкусом тлена и железа.

– Не знаю, – сказал Новицкий.

Сзади, из невероятного далёка, принесло рокочущий отзвук какого-то шума. Едва ощущаемый рокот прокатился по салону, заставив стены «четвёрки» вибрировать. Эта дрожь прошла и сквозь тело Вадима.

– Что это было? – спросил он и не узнал собственный голос.

– Успеется.

Подушечки пальцев исчезли с его век, однако Вадим не спешил открывать глаза.

– Боль и мясо, – величественно произнёс Новицкий. – Это то, на чём стоит мир.

– Поэтому ты убил?.. – начал Вадим и не договорил.

– Глянь на меня. – Гнилостное дыхание Новицкого щекотнуло пылающее ухо. – Никто не умирает до конца. К сожалению.

Вадим открыл глаза.

– Мне сказали, «четвёрка» появляется перед какой-то катастрофой… эпидемией или войной… Это правда?

– Правда, – подтвердил Новицкий. – Это не предотвратить. Но можно отсрочить. Вот почему нельзя прерывать таких, как мы.

«Мы, – повторил Вадим про себя. – Кто эти «мы»?»

Измождённость навалилась с новой силой.

Дребезжащий рокот повторился. Вадим не мог ручаться – все органы чувств пошли вразнос, – но, похоже, источник звука приблизился.

– Людям не нужна причина убивать, – продолжил Новицкий, когда тряска улеглась. – Они занимаются этим беспрестанно. Они могут твердить, как недопустимо и аморально – убивать. Но убивать им по кайфу. И не «четвёрка» тому причиной. Это в их сути, это как постигать запретное таинство. И почему же, – он возвысил голос, заставив Вадима вздрогнуть, – почему не наполнить их жажду смыслом?

Пробудившиеся эмоции вдохнули жизнь в лицо Новицкого. Его глаза засверкали из-под запотевших очков. Губы искривились в подобие улыбки. Он превратился в чокнутого уличного проповедника, кликушествующего на тумбе, пока за ним не явится патруль.

– Как говорят, делай, что нравится, и тебе никогда в жизни не придётся работать, – страстно проклекотал Новицкий над плечом Вадима. Вадим, невзирая на забитый нос, скривился от выплеснувшегося на лицо могильного смрада.

– Дай мне вернуться! – выпалил он. Голос слезливо дрогнул. – Я не хочу в эту… Изнанку.

Новицкий по-птичьи дёрнул головой и с деланым изумлением воззрился на Вадима.

– Мы туда и не едем. Мы едем из Изнанки. Изнанка – это твой жалкий, привычный мирок. Мир маленьких вещей. Люди облюбовали его, как блохи – собачью шкуру. Настоящий мир – там!