Трупный синод

– Ваш отряд, помнится, доставил мне немало хлопот из-за той египетской девки.

– Все так, великолепнейший граф, – пробормотал Хатто, опуская глаза вниз.

– Ну-ну, брат Хатто, ваша смиренность делает вам честь. Я вовсе не из-за того, чтобы смутить ваш дух, припомнил ту историю. Увы, она стоила жизни двум дорифорам[102 - копьеносцам] того войска.

– Да, стоила, – уже почти шепотом говорил Хатто

– Вероятно, в ваших глазах я совершил злодеяние, ведь я казнил двух слуг христианских. Но вот скажите, а что было мне еще сделать, чтобы усмирить ту позорную стычку? Порой я задумываюсь над тем, насколько прав я был в этой истории.

– Вы все сделали правильно, великий кир[103 - Господин (визант.)], – Хатто еле говорил, каждое слово он исторгал из своей груди с огромными усилиями. Со стороны могло показаться, что монах слаб и печален, однако, на самом деле, Хатто, таким образом, пытался справиться со своими страстями. Все внутри него кипело, воспоминания терзали его сердце и наполняли ядовитой злобой.

– Кто были те люди, которых я казнил? Вы их знали?

Хатто покачнулся в седле, а затем начал медленно сползать. Майнфред и его оруженосец подскочили к нему.

– Что с вами, брат Хатто?

– Нет, нет….ничего…..благодарю вас за заботу,……великий кир,….я буду молиться за вас….

– Да что с вами?

– Вероятно …. обморок.

– Обморок, голодный обморок! – воскликнул граф – Ах, дорогой Хатто, наша миссия закончится неудачей, если один из нас упадет на полпути. Без вас я не могу безопасно появиться перед очами строгой герцогини. Вернемся же в город и подкрепим наши силы! По крайней мере, вы.

– Небеса будут благословлять вас!

– Очень на это надеюсь, брат Хатто. Хвала Господу, мы не уехали далеко и до сих пор в поле зрения крепости. Возвращаемся!

В течение следующего получаса путники вернулись в Милан, где страждущему Хатто был вскорости предоставлен добрый ломоть хлеба и кувшин слабого вина. Сам же Майнфред, помня слова Хатто, от еды наотрез отказался.

Как только Хатто подкрепился, маленькая делегация вновь вышла из Милана. Об опасном для Хатто разговоре граф уже больше не вспоминал. Всю дорогу он пытался сконструировать свой будущий разговор с Агельтрудой, прикидывая варианты возможного торга. Хорошо, что сей разговор не будет напоминать диалог победителя и побежденного, отнюдь, герцогиня сама инициировала эти переговоры, следовательно, Милан имеет право потребовать от нее определенных дивидендов. Но, так и быть, резюмировал Майнфред, город, в его лице, будет достаточно великодушен, учтет проблемы герцогини и не потребует лишнего.

Спустя час путники достигли цели. Все трое были препровождены к шатру, в котором находилась Агельтруда, камеринский граф Альберих и шестеро солдат. Заходя в шатер, Майнфред все еще пребывал во власти своих прогнозов относительно предстоящего разговора и гадал, с каким лицом и настроением встретит его хитрая и умная герцогиня, поэтому он на время потерял дар речи, когда та, подняв на него сверкнувшие сталью глаза, сказала коротко и твердо:

– Заковать его!

В мгновение ока по две пары крепких солдатских рук оказались на руках старого графа. С юным оруженосцем церемониться не стали – он пал от не знающего жалости меча Альбериха. Хатто поспешно выпрыгнул из шатра.

– Что это значит, герцогиня?! – придя в себя, возопил Майнфред, – вы меня пригласили на переговоры, дали гарантии моей безопасности и теперь надеваете кандалы? Где ваше слово?!

– Я вас не приглашала, граф Майнфред, а, стало быть, не было и никаких гарантий с моей стороны. Вы подняли мятеж против императора Ламберта и Италии. Вы явились сюда, как гордый и дерзкий мятежник, я объявляю вас своим пленником и приговариваю к немедленной смерти!

– Хатто! Где этот проклятый монах? Слышишь ли ты меня, негодяй, клятвопреступник?!

Хатто вошел в шатер. Куда девалось все его смирение и его, перед всеми лебезящий, взгляд? В этот момент он был само воплощение торжествующей ужасной мести. Он устремил на Майнфреда свои глаза, полные ненависти и дерзкого презрения.

– Ты дал мне клятву монах! Ты присягал на Святом Евангелии! О, пусть я погибну, но что наделал ты? Ведь ты погубил свою душу, и не только свою, ты призвал в соответчики своих детей и потомков!

– Благодаря вашим стараниям, у меня больше нет детей и, стало быть, не будет и потомков. Вы не зря вспомнили сегодня двух человек казненных вами!

– Кто они?

– Мои дети, – Хатто, вспомнив о своей потере, горестно закрыл лицо руками, Агельтруда покосилась на него с брезгливостью, – вы убили моих детей!

– Они были преступниками, и если я не прав, я очень скоро буду держать ответ пред Господом! Но души их пропадут теперь так же, как и твоя подлая клятвопреступная душа!

– О, тут вы неправы, милейший граф, – отняв от лица руки и обнаружив на нем самое ехиднейшее выражение, заметил монах, – никакой клятвы я не нарушал и в том призываю в свидетели присутствующих здесь. Я повторю то, что я сказал на Евангелии.

И Хатто в точности повторил текст клятвы. Агельтруда уставилась на него с изумлением, в котором впервые, по отношению к монаху, появилось некоторое подобие уважения.

– Так вот, любезный граф, – недопустимо фамильярно продолжал монах, – я действительно однажды вывез вас из Милана и вернул вас обратно, когда вам вздумалось меня накормить. Далее мы последовали из Милана уже во второй раз. На эту поездку ни я, ни кто иной, гарантий вашей безопасности не давал![104 - Эпизод с участием Хатто и графа Майнфреда заимствован и обыгран из летописи Лиутпранда Кремонского «Антаподосис» (книга 2, глава 6)]

Граф, на руках которого по-прежнему висели по двое охранников, исступленно и бессильно завыл, поняв, что его провели. Агельтруда хихикнула, подивившись смекалке Хатто. Альберих подумал, что такой сметливый мерзавец может сослужить хорошую помощь и впредь.

– Агельтруда! – нашел в себе силы на последний довод Майнфред, – как же ты будешь смотреть в лицо своему сыну, другу моего Гуго, после того как казнишь меня?

– Мой сын – император, и в решениях своих он руководствуется, прежде всего, интересами вверенной ему Империи. Ты мятежник и предатель, Майнфред, и ты будешь казнен. Что до твоего Гуго, то либо он будет целовать руки моему сыну и находиться целиком в его милости и власти, либо его будет ждать такая же участь, как и тебя. Надеюсь, он будет более благоразумен.

– Будь ты проклята, Агельтруда! Верю, Небо накажет тебя и весь твой род за все то зло, что вы сеете вокруг! Господь не оставит без внимания то, что вы совершили в Риме! Проклятие падет на всех вас, учинивших это !

Агельтруда повернулась к Альбериху:

– Вывести его отсюда, заколоть, как кабана, и отправить обозом к миланцам в качестве десерта на сегодняшний ужин. Послать в Милан требование завтра же открыть ворота, иначе каждого десятого постигнет та же участь, что и их правителя! Да, и уберите, наконец, здесь вот это, – она небрежным жестом указала на тело убитого оруженосца.

Альберих, мысленно пожелав ей жарких объятий Вельзевула, повиновался. Несчастный граф Майнфред был немедленно казнен. Утром следующего дня перепуганная знать города верноподданнически открыла ворота, наперегонки пытаясь услужить грозной Агельтруде. Вероломного монаха Хатто призвал к своему двору Альберих, не брезговавший подобными людьми. Спустя сутки из Милана в Сполето выехал гонец к двум молодым людям, несущий одному из них гордые и хвастливые донесения о падении мятежников, а второму горестную весть о доблестной кончине, во время якобы имевшего место боя, его любимого родителя.

Эпизод 20.

1651-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Льва Мудрого, 6-й год правления франкского императора Ламберта (июль-август 897 года от Рождества Христова)

После небольшой отлучки охотно возвращаемся в Рим, в Город Льва, в резиденцию папы римского, и находим в зале для приема гостей очаровательную красавицу Теодору, активно обхаживающую папу Стефана, пребывавшего по обычаю последнего времени в мрачнейшем расположении духа. Папская аудиенция длилась уже полчаса и затронула огромную массу тем – от новых интриг вокруг византийского трона, которые были рассказаны Теофилактам их последними гостями-соотечественниками, прибывшими на днях в Порто, до состояния нравственности на окраинах Рима и в пригородах. Папа внимательно слушал беспрерывно журчащую речь Теодоры, ожидая, когда она, наконец, прояснит цель своего визита. Напрягая слух, он одновременно зорко следил за этой опасной женщиной, ибо лучше других знал о судьбе своего несчастного предшественника. Обстоятельства смерти папы Бонифация оставались для него тайной, но в том, что это было делом рук Теодоры он нисколько не сомневался, так же как и не было сомнений, что при этом не обошлось без каких-то таинственных ядов, принесенных этой горгоной. Поэтому, едва Теодора, шурша платьями и распространяя вокруг себя тонкий аромат благовоний, появилась в дверях, Стефан немедленно и даже с истеричными нотками в голосе кликнул кого-то из слуг якобы в услужение. Появившийся в дверях кубикуларий Евстафий был далеко не самым желанным для Стефана свидетелем аудиенции. Стефан не любил его и ждал, когда поправится его верный постельничий Адриан, чтобы убрать с глаз долой этого показного святошу, каковых он после Трупного синода просто на дух не переносил, считая их всех слащавыми лицемерами. Тем не менее, это было все же лучше, чем остаться с Теодорой наедине. Теодора легко поняла мотивы папы и от этого ее прекрасные, чуть пухлые губы змеились в издевательской улыбке.

Когда папа начал демонстрировать признаки нетерпения, Теодора ринулась в атаку. Цель ее тут же прояснилась – прошло уже больше года с того момента, когда семья Теофилактов помогла папе Стефану взойти на трон. Все это время они оставались верными помощниками папскому престолу, избавив Рим от германцев и организовав порядок во время Трупного синода. Меж тем благодарность Стефана была, на их взгляд, более чем скромной – Теофилакту было пожаловано звание главы римской милиции, тогда как византийская семья откровенно рассчитывала на титул и землю. Разочарование все больше охватывало Теодору и ее мужа, тем более, что неприятная для нее заноза Агельтруда вдруг оказалась куда более щедрой, пожаловав титул графа Камерино их другу Альбериху. Теофилакты чертыхались, полагая, что поставили не на ту карту – время шло, а папа Стефан не только не платил по долгам, но и тихонечко отодвигал от своего престола эту опасную семейку. Суд над Формозом окончательно сформировал отношение Стефана к Теодоре – он запомнил всех, кто не принял участие в этом жутком процессе или поспешил минимально засветиться в нем, поэтому в некоторую опалу попал даже блистательный граф Адальберт.

Выслушав Теодору, чей вишневый ротик, наконец, на некоторое время захлопнулся, папа Стефан уверил гречанку, что обладает хорошей памятью и чтит заслуги своих единомышленников, что не задерживает с должным воздаянием сынам своим за оказанные ему услуги и что воздаяние его всегда являлось соответствующим произведенным хлопотам. Аминь.

Теодора, все так же мило улыбаясь, но с сердцем полным желчи, поспешно удалилась. Стефан с облегчением вздохнул и велел кубикуларию убираться прочь.

Вечером того же дня Теодора рассказала об аудиенции своему мужу. Теофилакт был не очень доволен самостоятельными хлопотами своей жены – по его мнению, он должен был обратиться к папе сам. Во всем прочем разногласий не было, сегодняшний разговор отчетливо подтвердил, что Святой престол, со Стефаном во главе, практически исчерпал свой потенциал для карьерного роста Теофилактов, а, следовательно, нужно искать новые возможности и союзы.

И все же у Теодоры еще теплилась надежда получить новые дивиденды от папы. В одном из своих очередных нежных свиданий с Адальбертом Тосканским (а она дальновидно решила покамест не гнать его от себя), улучив момент, когда граф на некоторое время отвлекся от ее тела, она предложила:

– Милый друг, буду с тобой откровенна. Мне кажется, что у нас есть возможность вновь вернуть к себе расположение епископа Рима, обелить вас в глазах горожан, удрученных зрелищем Трупного синода, и … усилить свои позиции не только в Риме, но и в Италии.

– Говори, любовь моя.

– Латеранский дворец, со времени обрушения в нем кровли в дни страшного синода, отныне пребывает в полном запустении. Место служения пап на протяжении пяти веков, место их жительства теперь пусто. Стефан после суда над Формозом ни разу не посетил главную христианскую церковь мира.