– Аааа…
– Там что-то – «блядь не могу» и так далее. Непонятно.
– Ну, это просто я случайно. Вырвалось.
– Как?
– Ну так… Знаешь, разные там хлопоты, денег нет, жена, дети…
– Аааа…
– Это я, наверно, вычеркну.
– Мне всё равно…
– Нет, ну всё-таки…
– Мне вот ещё чего… Понимаешь, вот с кладом нормально, но скучновато. Тютчев там, всё такое. Скучно как-то. Вот если б он чего другое нашёл, вообще рассказ пошел по кайфу.
– Ну, может быть…
– Точно, ты только пойми правильно. Знаешь, чего-нибудь такое вот, чтоб забрало. Понимаешь?
– Понимаю… что ж, может, ты прав.
– Точно тебе говорю. Знаешь, чего-нибудь интересное такое…
– Действительно…
– Ты просто в будущем подумай…
– А чего мне в будущем, давай-ка сейчас. Ты мне идею дал хорошую.
– Правда?
– Да. Вот как мы сделаем:
Через минуту модный плащ обнимал пень бессильно раскинувшимися бежевыми рукавами, а его худощавый хозяин, оставшись в сером свитере, энергично копал, приноравливаясь к коротенькой лопатке.
Земля была, как и тогда, – мягкой, податливой. Антон отбрасывал комья в сторону, и они пропадали в обступающей крапиве.
Солнце, полностью пробившееся сквозь поредевшие облака, ровно, по-осеннему осветило сад, заблестело в переполненных листвой лужах. Не успел он вырыть и полуметровой ямы, как лопата звякнула обо что-то. Антон осторожно обрыл предмет и, опустившись на колени, вынул его из земли.
Это был небольшой железный сундучок. Улыбаясь и качая головой, Антон погладил его ржавую крышку встал и, прихватив лопатку направился к столику.
Поставив сундучок на стол, он сунул лезвие лопаты в щель между крышкой и основанием, нажал. Коротко и сухо треснул разломившийся замок, и крышка откинулась.
Внутри проржавевшего сундучка лежало что-то, завернутое в тонкую резину.
Облизав пересохшие губы, Антон развернул её. Под ней оказался чехол из непромокаемой материи. Антон осторожно снял его, и в руках оказалась свёрнутая трубкой рукопись с пожелтевшими краями.
Антон расправил пахнущие прелью листы и стал читать.
ПАДЁЖ
Кто-то сильно и настойчиво потряс дверь.
Тищенко сидел за столом и дописывал наряд на столярные работы, поэтому крикнул, не поднимая головы:
– Входи!
Дверь снова потрясли – сильнее прежнего.
– Да входи, открыто! – громче крикнул Тищенко и подумал: «Наверно, Витька опять нажрался, вот и валяет дурака».
Дверь неслышно отворилась, две пары грязных сапог неспешно шагнули через порог и направились к столу.
«С Пашкой, наверно. Вместе и выжирали. А я наряд за него пиши».
Сапоги остановились, и над Тищенко прозвучал спокойный голос:
– Так вот ты какой, председатель.
Тищенко поднял голову.
Перед ним стояли двое незнакомых. Один – высокий, с бледным сухощавым лицом, в серой кепке и сером пальто. Другой – коренастый, рыжий, в короткой кожаной куртке, в кожаной фуражке и в сильно ушитых галифе. Сапоги у обоих были обильно забрызганы грязью.
– Что, не ждал, небось? – Высокий скупо улыбнулся, неторопливо вытащил руку из кармана, протянул её председателю – широкую, коричневую и жилистую:
– Ну давай знакомиться, деятель.
Тищенко приподнялся – полный, коротконогий, лысый, поймал руку высокого:
– Тищенко. Тимофей Петрович.
Тот сдавил ему пальцы и, быстро высвободившись, отчеканил:
– Ну а меня зови просто: товарищ Кедрин.
– Кедрин?
– Угу.
Председатель наморщился.
– Что, не слыхал?
– Да не припомню что-то…