Сердца четырех

– Где бодрый серп гулял и падал колос, теперь уж пусто все… просто везде… – пробормотал Ребров и устало вздохнул. – Да, да, да. Если мы в четверг не выйдем на Ковшова, брошу все к чертям. И – в Киев.

– А мы? – Ольга подала ему стакан.

– Вы? Вы… – Он пригубил коньяк. – Не знаю, не знаю. Сами поедете, сами доберетесь.

– Ну что ты говоришь, – улыбнулась Ольга. – Как это мы сами доберемся?

Он раздраженно дернул головой:

– Ольга Владимировна! Я уже три месяца бьюсь лбом в стену. Я потерял: Голубовского, Лидию Моисеевну, Цветковых. Мы потеряли блок. Генрих Иваныч сжег теплицы. Вы оставили третье оборудование. Сережа о Денисе ничего не помнит и, я полагаю, не вспомнит. А значит, получать круб, получать беленцы мы будем вынуждены через Ленинград. Только через Ленинград. Вот перечень наших потерь. А что же мы приобрели? Разрушенную, разваленную до основания мастерскую? Никому не нужные связи? Бессмысленные вычисления Наймана? Бесполезные шесть миллионов?

– Но ведь Ковшов обещал…

– Ковшов? Обещал? Вы его хоть раз в глаза видели? Нет. И я не видел. В нашем положении верить телефонному разговору – явная глупость. Но вынужденная. Поэтому я и пошел на договор. Нет, нет ничего, кроме паллиативов. Сплошная полоса зависимости и вынужденных ходов.

– Витя, но мы же завершили с металлом. И Найман сказал, что у ребят получилось.

– У ребят получилось! Да! Но из этого вовсе не следует, что получится у нас. Если вы так уверены, почему же тогда голосовали против? Из принципа? Или все-таки из-за неуверенности?

Ольга молча отпила из стакана. Ребров залпом допил свой коньяк и поставил стакан на пол:

– Конечно, оптимизм – это хорошо. Это то, что не позволяет нам опустить руки. Пока работаем, делаем, что можно. Но опираться следует все-таки на теорию вероятности, на жесткий расчет. И все радужные фантазии отбросить. Раз и навсегда.

Он помолчал, глядя в огонь, потом произнес:

– Ольга Владимировна. Давайте поебемся.

Ольга удивленно подняла брови:

– Что… прямо сейчас?

Он кивнул. Ольга искоса взглянула на его напрягшийся член, улыбнулась и стала раздеваться. Ребров встал, снял брюки и трусы. Раздевшись, Ольга подошла к Реброву. Он повернул ее спиной к себе, она облокотилась на спинку кожаного кресла. Ребров вошел в нее сзади и стал нетерпеливо двигаться, громко стоная. Ольга прижалась щекой к спинке и смотрела в огонь. Ребров стал двигаться быстрее, откинулся назад, потом схватил Ольгу за плечи, прижался к ней, замер и зарычал ей в волосы.

– Витя… – прошептала она и улыбнулась.

– Ой… даже слюни потекли… – Ребров вытер рот рукой, отошел и в изнеможении упал на диван. – Ой… Ольга Владимировна… простите меня… Пожалуйста…

– За что же? – Она потрогала себя между ног, понюхала руку.

– Простите… за все меня простите, – бормотал Ребров.

– Я приду сейчас. – Она вышла и вернулась минут через пять, завязывая на ходу пояс белого махрового халата.

Ребров спал на диване. Ольга принесла одеяло, накрыла его, взяла свою одежду, головку в стакане и пошла к себе в комнату.

Сережа проснулся раньше всех. За окном светило солнце. Часы показывали 9.22. Сережа вылез из-под одеяла, потянулся, встал. На нем были красные трусы и белая майка с эмблемой рок-группы «Роллинг стоунз». Он вышел в холл, подошел к двери Ольгиной комнаты и осторожно приоткрыл. В комнате было сумрачно из-за плотно сдвинутых фиолетовых штор. Ольга спала. Сережа тихо вошел, прикрыл за собою дверь, подошел к кровати и стал медленно стягивать с Ольги одеяло:

– Однажды отец Онуфрий, обходя окрестности, обнаружил обнаженную Ольгу.

Ольга вздохнула:

– Сереженька…

– Ольга, отдайся, озолочу, – Сережа потрогал ее грудь.

Она зевнула, повернулась на спину, открыла глаза:

– Который час?

– Двадцать пять ебут десятого, – Сережина рука скользнула ей в пах.

Ольга шлепнула его по руке, села:

– Открой эти… шторы…

Сережа потянул за шнурок, шторы разошлись, солнце залило комнату.

– Ой, какая прелесть, – Ольга сощурилась, потерла глаза. – На лыжах пойдем… Виктор встал?

– Не скажу.

Она потянулась к халату, но Сережа схватил его и сел на подоконник:

– Цып, цып, цып.

– Засранец… ооойяяя! – Она с хрустом потянулась.

– А у нашей Оленьки обе сиськи голеньки.

Ольга встала. Сережа бросил ей халат и отбежал к двери.

– Я тебя серьезно спрашиваю, – она посмотрела на плавающую в стакане с водой головку, – встал Виктор?

– У Ольки пизда рыжая!

Отшвырнув халат, Ольга кинулась к нему. Он юркнул за дверь. Распахнув дверь, она бросилась за ним, догнала возле туалета, ловко завернула ему руку за спину, зажала рот ладонью и втолкнула голой коленкой в ванную:

– Ну вот, сейчас будем закалять мальчика!

Сережа замычал. Ольга раздела его, влезла с ним в ванну, зажала его голову между своими ляжками, громко похлопала по худому мальчишескому заду:

– Сереже Анищенко прописаны водные процедуры.

Она направила розетку душа на зад Сережи, открыла кран холодной воды. Струйки с шипением ударили в Сережин зад. Сережа завизжал. Ольга закрыла кран:

– Еще, или прощения?

– Прощения, прощения!