Битва за Адриатику. Адмирал Сенявин против Наполеона

– Венецианская требакула! – констатировал лоцман. – Судя по осадке, загружены товаром!

Укрываясь от ветра и дождя, офицеры совещались, как быть.

– И шлюпку спускать рискованно, и людей в беде бросать не по-христиански! – высказывал свои мысли вслух командир. – Остается одно: выкликать охотников!

– Я первый! – тут же не удержался Броневский.

– Ну что ж, Владимир, тогда с богом! – кивнул Развозов.

Подошли как можно ближе и легли в дрейф. Броневский с шестью добровольцами спустили малый ялик и скрылись в волнах. Порой казалось, что им не добраться, но верткий ялик снова и снова взлетал на гребни волн. Наконец, шлюпка достигла полузатопленного судна. Удачно кинули тонкий конец, доставленный с фрегата. Затем по нему передали уже прочный канат и взяли судно на буксир. На требакуле оказалось семеро французов. От голода и перенесенного страха они еле двигались. У России с Францией война, но у моряков свой кодекс чести, ибо еще в Петровском уставе сказано, что «если неприятельский корабль претерпит какое-либо бедствие в море, будет просить помощи, то подать ему оную и отпустить». Французов переправили на «Венус», и ими занялся лекарь. На требакуле за старшего остался Броневский. Перво-наперво отыскали пробоину в трюме. Плотник ее быстро заделал, матросы откачали воду. Подправили мачты, поставили паруса. Когда ветер несколько поутих, французы вернулись на свое судно. Наши передали им продуктов и бочку воды. Шкипер их Бартоломео Пицони долго тряс руку Развозову и говорил, что никогда не забудет его милости.

– Да о чем вы! – отмахивался тот. – Неужели если бы мы терпели бедствие, вы прошли бы мимо?

Уже многим позднее команда «Венуса» узнает, что французский шкипер отыщет в Анконе несколько русских солдат, насильно зачисленных во французскую армию, и, рискуя жизнью, поможет им бежать на Корфу.

А пока «Венус» швыряло в волнах порывами начавшейся бури. Фрегат привело к ветру, положило на бок. Все летело и трещало. Вахтенный мичман Насекин кричал отчаянно:

– Право на борт! Люди наверх!

Насмерть перепуганные пассажиры летали вместе со столовыми приборами из угла в угол кают-компании, пока не удалось уклонить фрегат от шквального порыва. Едва развернули судно, крик впередсмотрящего:

– Прямо по курсу скала!

Менять курс было уже поздно, оставалось уповать лишь на Бога, да еще на удачу. С торчащими из воды камнями разошлись в каком-то полуметре. От бури спрятались за островком Сансего. На острове нашли свежую воду, много птицы и больших черепах. Черепахам были особенно рады, так как их мясо считается особо полезным при цинге. У острова Сан-Пьетро обнаружили итальянскую галеру, но та успела уйти на мелководье, и достать ее не смогли. Дали несколько залпов и прошли мимо. На подходе к Триесту встретили турецкое судно, шкипер которого сообщил, что все побережье от Триеста до Фиуме уже занято французскими войсками.

– Что будем делать? – поинтересовался у дипломатов Развозов.

– Возвращаться на Корфу! – ответили те, посовещавшись.

Забирая в паруса ветер, «Венус» лихо развернулся и устремился в обратный путь.

– Выходит, зря в море выходили и средь волн мучились! – невольно вырвалось у несшего вахту Броневского.

Стоявший подле Развозов лишь хмыкнул:

– В этом-то суть и соль службы нашей фрегатской!

– Возвернемся, хоть душу отведем! – вздохнул измученный качкой мичман.

– А вот в этом я глубоко сомневаюсь! – усмехнулся Развозов. – Мы не линкоровские, нам в гаванях по чину стаивать не положено!

* * *

В те тягостные дни аустерлицкого известия на стоящих в бухтах Корфу кораблях было на редкость тихо. Молча, без привычных песен, собирались по вечерам на баке матросы, молча пили свой обжигающий чай-«адвокат» в кают-компаниях офицеры. О самом сражении старались вслух не говорить, но страшное слово «Аустерлиц» довлело над всеми.

В одну из ночей разразился сильнейший дождь с громом и молнией. Удары грома казались подобными легкому землетрясению. Молнии, привлеченные франклиновыми отводами, спускались с мачт и рассыпались по корабельным палубам мириадами электрических искр. Их тушили водой из пожарных труб, но они снова и снова возгорались. Эта гроза стоила эскадре нескольких убитых и оглушенных.

Кроме этого, как это всегда бывает, навалились мелкие, но досадные неприятности. Не хватало медикаментов и дров. Особо трудным было положение с деньгами. Венецианские аккредитивы были бесполезны, в наличности в денежном сундуке – кот наплакал.

Попросил Сенявин прислать ему таганрогского каменного угля, в ответ командующий Черноморским флотом маркиз де Траверсе сообщил, что ничего выслать не намерен, ибо за время перевозки уголь обратится в мусор и явится лишь ненужной тратой денег. Наконец, после долгого ожидания прибыл транспорт с продуктами из Севастополя. Но когда распечатали мешки с сухарями, оттуда полезли легионы червяков. Принимавший продовольствие интендант эскадры Лисянский, увидев это, пришел в ужас:

– Я принять эту мерзость не могу, зовите командующего!

– Ссыпайте обратно! – велел Сенявин, едва взглянув на мириады шевелящихся червей. – И отправляйте назад в Севастополь!

История о посылке транспорта с гнильем получила широкую огласку. Командующему Черноморским флотом маркизу Траверсе пришлось затем долго оправдываться перед Петербургом, рассказывая, что паутины в мешках было немного, а червячки были маленькие. Этого он Сенявину не забудет, а придет его время, рассчитается за все сполна.

Но пока до этих черных дней еще далеко. Сейчас же надо было выживать. А потому, несмотря на все трудности, Сенявин возобновляет прерванные было работы по строительству адмиралтейства на Корфу, отсылает фрегат «Кильдюин» в Черное море за мастеровыми людьми и корабельными материалами, создает шестимесячный запас продовольствия.

Однако в эти же самые дни Сенявина ожидал и еще один неприятный сюрприз от потерявшего на время самообладание Александра. Когда курьер доставил вице-адмиралу очередное высочайшее послание и Сенявин сорвал сургуч, ноги его невольно подкосились. Стоявший подле флаг-офицер бросился к командующему:

– Дмитрий Сергеевич! Что с вами! Кликнуть лекаря!

– Не надо! – отмахнулся Сенявин. – Пройдет!

Лицо его было, однако, белым как полотно. В царском повелении черным по белому значилось: «По переменившимся ныне обстоятельствам пребывание на Средиземном море состоящей под начальством вашим эскадры сделалось ненужным, и для того соизволяю, чтобы вы при первом удобном случае отправились к черноморским портам нашим со всеми военными и транспортными судами, отдаленными как от Балтийского так и от Черноморского флота, и по прибытии к оным, явясь к главному там командиру адмиралу маркизу де Траверсе, состояли под его начальством…»

Послание было еще одним эхом Аустерлица, качнувшего в одно мгновение чашу мировой политики в сторону Парижа. Отныне все условия диктовал только Наполеон, а делать он это умел весьма неплохо! По условиям позорного Пресбургского мира Вена уступала Франции в числе многих иных земель и стратегически важную Далмацию, которую двенадцать лет назад, уничтожив Венецианскую республику, Наполеон вынужден был все же отдать австрийцам. Так подтвердились все ранее бродившие слухи в их самом худшем варианте.

По всему побережью Адриатики уже шныряли наполеоновские агенты. Они расточали обещания грекам и владетелю Эпира Али-паше Янинскому, сербам и туркам. К последним отношение было особое. Из Парижа в Константинополь была послана целая делегация, с тем чтобы добиться от султана союза против России. И хотя ссориться со своим северным соседом турки пока не решились, титул императора за Наполеоном они признали. Тогда же было положено начало наводнению армии султана парижскими инструкторами. Не сразу, а исподволь Высокая Порта вводилась в орбиту французских интересов, превращаясь из былого недруга в будущего союзника.

Едва Пресбургский мир был ратифицирован, как дивизионный генерал Лористон поспешил занять старинный Дубровник, именуемый отныне Рагузской республикой, и потребовал от австрийцев сдачи ему и следующего города Адриатического побережья Бокко-ди-Катторо. Под началом Лористона была полнокровная дивизия в семь тысяч человек и шестнадцать орудий. Но первая попытка все же не удалась. Французы сразу натолкнулись на упорное сопротивление местного славянского населения, решившего ни в коем случае не впускать французов. Зная, что одним против французов им не выстоять, бокезцы послали гонцов в монастырь Цетинье – столицу Черногории. Предводитель храбрых горцев митрополит Петр Негош сразу оценил всю тревожность сложившейся ситуации:

– Я безотлагательно сообщу адмиралу Сенявину обо всем, что происходит сейчас в Далмации, и смею вас уверить, что мы и русские никогда не оставим в беде наших братьев по вере и духу!

Черногорцы были давними и верными союзниками России во всех войнах. Никогда в истории они не позволяли своим врагам владычествовать над собой. Еще в 1712 году направили они своих послов к Петру Великому, прося взять их под покровительство. С этого момента стали черногорцы щитом угнетенных турками христиан. Каждый, кто верил в Бога и в Троицу, находил здесь свое пристанище. Спустя шесть лет, когда венецианцы объявили войну туркам, черногорцы, не раздумывая, примкнули к ним, но едва был заключен мир, отвергли все попытки республики святого Марка подчинить себе Черную Гору. В первую турецкую войну, помогая графу Орлову и адмиралу Спиридову, они захватили город Подгорицу и крепость Жабляк, опустошили окрестности, а затем шесть лет держали Боснию и Албанию в беспрестанном страхе, отвлекая на себя многочисленное воинство паши Махмуда Скутарского. Спустя несколько лет последовала месть. Паша, собрав огромную армию, вторгся в пределы Черной Горы. Однако нещадно истребляемый из засад и неся огромные потери, вскоре должен был бежать ни с чем. Теперь уже жаждой мщения пылали сами черногорцы. В 1789 году им такая возможность представилась. Оказывая помощь Екатерине Второй в ее очередной войне с турками, они неожиданно вторглись в Албанию и, пройдясь по ней огнем и мечом, с большой добычей вернулись домой. Затем султан долго пытался принудить черногорцев к символической дани, чтобы хотя бы внешне привести непокорных горцев в неповиновение. Но у него не получилось даже это. В 1796 году паша Махмуд, собрав немалые силы албанцев и янычар, вновь выступил в поход против непокорных. И тогда навстречу врагу митрополит Петр Негош вывел весь свой народ. У местечка Круссе, что на границе Черной Горы, противники встретились. Глухой ночью митрополит велел своим воинам снять их красные шапки и разложить на камнях, затем, оставив перед турками всего полтысячи воинов, с остальными совершил быстрый переход в тыл врага. Утром турки обрушили все свои силы против пяти сотен храбрецов, которые, отвлекая и сдерживая врага, сражались за все войско. А затем последовал неожиданный удар в спину захватчикам. Это был уже не бой, а настоящая бойня, которой давно не видел мир. Пленных черногорцы не брали. Турок и албанцев было перебито ими тогда более тридцати тысяч. Голову убитого паши и захваченные знамена победители унесли на вечное хранение в Цетину. С тех пор султан более уже не помышлял о покорении маленького, но гордого народа. Зато в 1803 году свой взор на Черную Гору обратил Бонапарт, пытавшийся руками горцев устрашать тех же турок. Но и его козни были вскоре изобличены митрополитом Негошом и генерал-лейтенантом российской службы черногорцем Ивлечем. Черногория была готова помогать только одному союзнику – России!

И вот теперь митрополит Петр Негош прислал своих посланцев на Корфу к Сенявину. Депутатов Черной Горы вице-адмирал принял со всей радушностью, как родных братьев. Однако, не имея пока серьезных сил, чтобы противопоставить французам на суше, он решился все же без промедления овладеть не менее важным, чем Рагуза, портом далматинского побережья Бокко-ди-Катторо. В занятии Катторо был весьма дальний политический расчет. Дело в том, что именно от этого порта вела самая удобная дорога к Черной Горе. А потому в случае захвата порта и города, союзники могли действовать вместе. Раскатав на столе в своей каюте карту Далмации, Сенявин просидел над ней не одну ночь. Когда он объявил свое решение черногорским депутатам, те пришли в настоящий восторг:

– Наконец-то Москва придет к нам! Мы так долго вас ждали!

Тогда же прибыл на Корфу и российский посол при неаполитанском дворе Татищев. Посол привез подробные параграфы Пресбургского мира.

Сенявин был с ним откровенен:

– Аустерлиц перемешал все наши планы. Изначально моя миссия заключалась лишь в защите Ионического архипелага от французского посягательства. Теперь же предельно ясно, что Наполеон направит все усилия на захват восточного Средиземноморья и в первую очередь побережья Адриатики. Британский флот ныне в океане, французский и испанский еще не очухались от Трафальгара, и мы утвердились в здешних водах господином. Не использовать эту возможность было бы преступлением! А потому следует идти завоевывать Далмацию, пока нас в том не опередили иные!

Татищев советовал занимать десантом Рагузинскую республику.

– По имеющимся сведениям, Наполеон столь сильно жаждет заполучить побережье Адриатики, что готов уступить за нее Австрии герцогство Браунау и убрать свои войска из Пруссии.

Сенявин призадумался:

– Что все мы понимаем стратегическое значение Катторо и Рагузы – это не секрет. Наполеон так уверен в себе, что и не скрывает своих планов. Но соваться в Рагузу нам не стоит. Тамошние нобили враждебны нам и продажны, а потому мы должны высаживаться только там, где нас поддержит местное население!

– Где же вы предполагаете вступить на землю Далмации? – хмуро поинтересовался Татищев.

– Только на побережье Черной Горы!