Охотники на кидал, или Кооператив сыщиков

Коту, между тем, не повезло: порезали ножом куртку. Кто-то все-таки пырнул его ножом в бок, но бронежилет не проткнул.

Потом, уже дома, Кот, чертыхаясь, засовывал пальцы в дырку, и Ванечка, работавший в тот день без жилета, тоже вложил туда и свои персты, как Фома неверующий.

– Ну, Петрович! Ну, гений! – бормотал Кот. – Вот молодец мужик, все заранее просчитал! Что значит жизненный опыт!

– Да он просто хорошо знает этих черных: они всегда нападают гопой и с ножами. У них так принято. Такая у них тактика.

– Хуяктика! Теперь надо новую куртку покупать!

– Эту заклей какой-нибудь аппликацией. Еще походишь!

– Да иди ты! Хрен теперь заклеишь! Жалко куртку-то. Пусть выдают для работы спецодежду из кевлара…

На следующий день Кот продолжал ворчать:

– Вообще надо бы на время затихариться, найти работу поспокойнее. Следить за кем-то – так было хорошо. Блядство наблюдать. Уже надоело каждый день мочилово. Хотя начинаешь привыкать. Я помню, как-то однажды подрался в школе, так разговоров было на год, а тут уже и на следующий день не помнишь, что и было. Я вчера после всего этого дела пришел домой, поужинали мы с Валентиной, легли, стали кино смотреть – я сразу все и забыл. Наутро ничего уже и помнил, да и вспоминать не хочу.

– А что вчера было-то? – заинтересовался и Ванечка. Он тоже вчерашнее помнил как-то смутно.

Попытались вспомнить и сосчитать точное количество нападавших и не смогли: то ли семь, то ли восемь. Кот пришел к выводу, что число противников не имеет существенного значения: главное вырубаешь лидера и потом начинаешь бить остальных. Ванечка же считал, что максимум возможного это биться вдвоем против шести: далее уже контроль теряется. И молодежь встречается нынче отмороженная, опытная и неплохо обученная, а среди бандюков вообще много бывших спортсменов-единоборцев. Кот же после того случая отчего-то уверовал в свою неуязвимость, начал нарываться и вскоре попал в очень неприятную ситуацию. Только сказал слово поперек, как сразу же и пропустил сильный удар в лицо, почти на него не среагировал, на несколько секунд потерял ориентацию, что в подобных ситуациях чрезвычайно опасно, поскольку судьи, который определяет нокдаун и дает бойцу на ринге девять секунд, чтобы прийти в себя, на улице нет, а есть злая сила, готовая тебя свалить и месить ногами. Ванечка тогда Кота прикрыл, хотя тоже пропустил несколько сильных ударов рукам и ногами по корпусу. Потом, на следующее утро, матерясь, растирал на бедре и ребрах здоровенные синяки: как пятна от линяющих джинсов. Противник тогда попался опытный, крепкий, но Ванечка своим коронным все же достал его точнёхонько в подбородок, а Кот уже после добивал ногами, сам отплевываясь кровью и матерясь. Этого парня и еще двух его товарищей отделали тогда здорово, но и самим попало.

Кот после этого дела предложил:

– Поехали к Тамаре, если что, она скажет, что мы весь вечер и всю ночь провели у нее в фитнесцентре. Она на ментов злая: ее мужа Сашу посадили просто так, якобы за наркоту, скорее всего, подкинули, четвертый год парится на зоне в Форносове. Я как-то раз ее трахнул, она мне с тех пор иногда помогает. Мы дружим. Один трах ни к чему не обязывает, но людей сближает. А вот два траха это уже отношения. Чем жена отличается от чужой женщины? Официальным документом и тем, что с ней имеешь регулярные половые контакты. Поехали к ней, предупредим на всякий случай. И срочно надо выпить. Машину там оставлю до утра.

У фитнесцентра с ЧОПом был договор на охрану. Заведовала им эта самая Тамара Березюк. Ей и позвонили.

Тамара визиту ребят обрадовалась. Эта была стройная крашеная блондинка, тренер по аэробике. На вид ей было лет двадцать семь. Как говорил Кот, «самый ебучий возраст». Она быстро собрала на стол, включила сауну.

Между прочим она сообщила:

– Саша звонил из Форносова, жалуется: на зоне вдруг стали изымать мобильные телефоны, прятать их стало труднее, наказание за это стало жестче, – такое же, как за выпивку. Вроде и несложно спрятать, но в каждом отряде обязательно есть типы, которые стучат в оперчасть.

Ее Саша отсидел уже четыре года – ровно полсрока – и надеялся на условно-досрочное освобождение – УДО. УДО использовали как легальную лазейку в случаях, когда суда было не избежать и приходилось все равно садиться, но люди сидели не восемь-десять лет, а четыре-пять, а бывало и год-полтора, причем по тяжелым статьям. Судье уже заслали деньги, было дорого, но все родственники вложились, пять тысяч долларов занесли через адвоката. Успех был гарантирован почти на сто процентов: нужно было только дождаться августа. Говорят, в таких случаях судья, прочитав дело, принимает решение самолично. Сашино дело было не громкое, никто копаться не будет, убийство на нем не висело, а только похищение человека в составе преступной группы. Свои полсрока он уже отсидел без замечаний. Характеристики из колонии опять же у него были хорошие – тоже, естественно, это дело проплатили. Оставалось только дождаться. После утренней поверки Саша обычно снова ложился спать и спал до обеда, а вечером занимался в спортзале, пытался поддерживать форму и в этот раз заказал, чтобы привезли каких-нибудь витаминов.

Еще Тамара рассказала, что на зоне теперь в ходу электронные деньги и как она их переводит туда. С Котом они весь вечер переглядывались. Еще Ванечка заметил, что она будто случайно прикоснулась к нему грудью, когда наклонялась над столом, а потом приладилась сесть на колени. Кот тут же вспомнил еще одну историю про УДО:

– Один бывший опер рассказывал, как они долго ловили одного убийцу, наконец, поймали, состоялся суд, все такое и вдруг через три года они встречают его на улице – понятно, сразу же за пистолеты, хватать, а он им: «А я освободился!» Проверили по базе и действительно – получил УДО! Пошли к своему начальнику, тот звонит в прокуратуру: как же так? Те проверяют дело – все законно, снаружи – все чисто: имеется решение суда по применению в отношении данного гражданина УДО. Человек исправился. Известно, что только насильники-педофилы никогда не исправляются, а когда их отпускают, они сразу же берутся за свои гнусные дела. Рецидив девяносто процентов. Говорят, скоро им будут яйца отрезать.

Тамара звонко рассмеялась. Настроение у нее в этот раз было хорошее, а то однажды зимой они застали ее озабоченной и сильно расстроенной:

– Дела плохи: не исключено, что Сашу ушлют на дальняк. Приказ Путина: серьезные статьи под Питером не держать – отправлять на Север или в Сибирь. Он вчера звонил, сказал, что сидят на баулах, ждут этапа. Хотя, может быть, и пронесет. Люди с деньгами уже засланы. Не исключено, что слух этот пустили специально, чтобы администрации заработать денег, поскольку скоро Новый год – надо покупать подарки…

В субботу вшестером, все только парни из ЧОПа, сидели в «Шайбе», обмывали зарплату, когда прибежал взволнованный Леня Кобозев, студент экономического университета, тоже по ночам подрабатывавший в охране. Буквально залпом он сообщил неприятную новость, что у них на курсе учится один студент из Чечни по имени Ахмат, парень неплохой, но, как все восточные люди, очень уж вспыльчивый. Так вот, его недавно задержали менты, по сути, ни за что, помариновали с полчаса в «обезьяннике», оштрафовали, как это бывает. Он вскипел, обиделся и потом, уже на следующий день, в запале проговорился, что лично пристрелил трех русских солдат и когда-нибудь обязательно еще кого-нибудь прирежет, лучше всего – мента. Кобозев случайно это услышал. Поговорили с людьми, посмотрели анкету в личном деле: Ахмат оказался родом из Харсеноя. А это была довольно известная история: в феврале 2000 года близ этого самого села Харсеной наше подразделение попало в засаду и практически все бойцы были поголовно перебиты. В живых совершенно случайно осталось только двое, из которых один скатился с горы по склону, а другой был ранен в лицо осколком, у него был полностью снесен нос и выбит глаз, так что никто уже не сомневался, что он мертв. И эти выжившие рассказали, что раненых в основном добивали подростки тринадцати-четырнадцати лет из ближайшего села: смеясь, они подходили и стреляли раненым в упор в голову, а кому-то перерезали горло. Так происходит воспитание бойцов для джихада. И вот, судя по всему, этот Ахмат вполне мог быть одним из тех самых подростков.

Коля Васильев слушал Кобозева совершенно недвижно, глядя куда-то в угол. Кобозев же со свойственной ему раздражающей витьеватостью продолжил:

– У тебя, Колян, я знаю, там погиб брат, поэтому я и счел необходимым рассказать тебе. Я поначалу-то не хотел говорить. Но это не может быть случайностью, и я подумал, что раз такое проявилось, я должен тебе рассказать. Не знал бы, не сказал. Я тоже не знаю, что делать! Заявление на него ведь не напишешь, он, понятное дело, откажется от всего, а прямых доказательств нет, свидетелей тоже нет, да и тебя самого, не исключено, тут же и прирежут люди из местной диаспоры, как, помнишь, прирезали беременную дочку убитого офицера спецназа…

Эта история с дочкой капитана спецназа была довольно известная. Боевики увидели ее на открытии памятника отцу в новостях по телевизору, выследили и зарезали – вспороли живот, убив ее и ее еще нерожденного ребенка. Она умерла позже ребенка – еще какое-то время бежала с ножом в животе и упала замертво на пороге собственного дома. Милиция и руководство города во избежание проблем, понятно, хотело все это спустить на тормозах как бытовой случай, но сослуживцы ее отца – офицеры спецподразделений – так не считали и восприняли это как выступление лично против них, провели свое собственное расследование, вычислили убийц и уничтожили их всех. Впрочем, деталей этого дела никто не знал. Слухи на уровне легенды.

Коля Васильев все это время сидел неподвижно, не выказывая никакой реакции, уставясь перед собой и не проронив ни слова. Ванечка боялся смотреть на него. Кобозев же продолжал трещать:

– Осторожнее надо. Если он почувствует угрозу, тут же свалит к себе на Кавказ, и там его уже не достанешь! Там наши законы не действуют. Лэйла, девочка из нашей группы, этим летом ездила к матери в Ингушетию. Одевалась там обычно, как здесь, ничего особенного. Буквально на следующий день к ним домой приходит дед из местного совета старейшин и говорит ее матери, чтобы дочь ее в такой одежде на улице не появлялась, дескать, нам тут ни проститутки, ни милиционеры не нужны (а милиционеров там уже всех и так давно отстреляли), и вообще – неприлично женщине одной ходить по улицам, если только на базар или в магазин и оттуда сразу домой. Мать рада была уже тому, что дочь уехала без проблем и ничего с ней не произошло. Там свои законы. Машины, говорят, не регистрируются, все водят без прав, никаких гаишников, все решает совет старейшин.

Васильев, так и не проронив ни слова, вдруг встал и вышел.

– Ты дурак, что ли? – накинулся на Кобозева Кот. – Разве можно человеку такое говорить! Маловероятно, что этот Ахмат лично убивал его брата. Может, он в сердцах сболтнул. Да и не убежит он никуда – они ничего не боятся. И что теперь Коля должен, по-твоему, сделать?

– Я не знаю, – растерялся Кобозев.

– То-то, и не хрен было говорить! – рявкнул Кот. – А ты, Серега, чего думаешь по этому поводу? – обратился он к сидевшему тут же Горчакову, который, казалось, дремал.

Горчаков вопросительно уставился на Кота. Взгляд его вдруг затуманился, словно он внезапно вошел в транс:

– Только Бог решает, кому жить, а кому умереть! – неожиданно прокудахтал он.

– Откуда ты это знаешь? Он Сам тебе об этом сказал? Нет? Тогда и не пизди тут! – вдруг вспылил Ванечка.

Горчаков, однако, не унимался, продолжал долбить свое:

– В «Послании к Римлянам» апостол Павел сказал: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь»!

Ванечка на это ничего не сказал. Настроение было испорчено напрочь. Допили пиво и разошлись.

Кобозев потом рассказывал, что недели через две Ахмат внезапно куда-то исчез. Наверно действительно уехал домой.

Все это время три раза в неделю Ванечка продолжал ходить на тренировки. Там же, в спортзале, он вдруг встретил своего одноклассника Витю Гамова. Тот в тренажерке качал мускулатуру. Оказалось, совсем недавно он женился на дочке очень богатых родителей. Сам Гамов был здоровенный парнище под два метра ростом, больше девяноста килограммов весом. Носил очки в тонкой оправе, что несколько смягчало его в целом свирепый вид. Жизнью своей он был вполне доволен. У них на двоих с женой была большая пятикомнатная квартира, а у тестя к тому же дача на Кипре и еще дом на средиземноморском побережье Египта – где-то под Александрией. Для полного счастья оставалось только завести детей, но они с женой собирались еще пару лет погулять. Работал он в фирме у тестя, продолжал учебу и занятия каратэ. Зарплата у него была ошеломляющая. Машина тоже была большая – под стать ему – «Рэнж Ровер».

Гамов ушел в армию осенью, за полгода перед Ванечкой. Рассказывал, как сидели они там, на сборном пункте, еще с одним пацаном – Зюкой, тоже спортсменом-каратистом, ели бутерброды и жареную курицу.

К ним подошел вразвалку «дед», ухмыльнулся:

– Ну, что, салаболы, пребздели?

Гамов и Зюка тут же стали оживленно спорить: что если ему вмазать сходу, перекувырнется он через голову или нет и кто будет бить первым. «Деду» это очень не понравилось, он понял, что обломился, и тут же изменил тон:

– Да, ладно, пацаны, шучу! Закуривайте, земляки, все будет нормально.

Отслужили они армию спокойно. На плече у Гамова синела наколка ВДВ.

Ванечка с Гамовым посидели в кафе, вспомнили знакомых ребят. Потом Гамов, пыхнув стоп-сигналами, умчался на черном «ровере», а Ванечка отправился домой на метро.

В метро воняло жженой резиной. Было семь часов, начался вечерний чёс. По вагону чередой пошли торговцы шпионскими ручками, диодными лампами, молодая цыганка провезла инвалида на коляске без ног и без рук, одетого в камуфляж и в голубом десантном берете. Потом, подволакивая ногу, протащился больной детским церебральным параличом, объявив: «П-п-подайте инвалиду п-п-последней войны!», за ним – испитой мужик с палкой, уже второй год собирающий деньги на гемодиализ дочери. Завершили традиционный вагонный чёс цыганята с гармошкой. На это раз не было только «сами мы не местные», «бабушки, одной воспитывающей внуков-сирот» и еще одной горбатой старушки, которая очень требовательно трясла за колени заснувших или прикрывших глаза пассажиров, делавших вид, что спят. Это были такие особые часы для попрошаек, когда народу ехало немного, чтобы можно проходить по вагону, но и не слишком мало, чтобы было кому подавать.

На следующее утро Ванечка, люто ненавидевший «бомбил» и маршрутки, на работу тоже поехал на метро. Спать хотелось смертельно. Войдя в вагон, Ванечка рухнул на сиденье, но лишь только смежил веки, как тут же влетела безумная старуха, высмотрела Ванечку, сходу треснула огромной сумкой по колену и нависла над ним, сделав такое лицо, что вот-то непременно тут же и умрет, если не сядет. Ванечка поднялся от греха и, задремывая, повис на поручне. Короче, поспать ему так и не удалось. И от этого весь день пошел насмарку.

Старухи Ванечку ненавидели. В другой раз, буквально через два дня после того случая, сыщики ехали домой от «Озерков» слегка выпивши. Только хотели подремать, как двери с шипением открылись, и в вагон, распихивая пассажиров, роем кинулись бабки – занимать свободные места. Мест, однако, всем не хватило. Ванечка с изумлением наблюдал, как две женщины, обе уже в пожилом возрасте, громко спорили за место, кому туда садиться, и кто из них более старый и больной, чтобы по праву его занять. Ругались, толкались сумками, победила более старая на вид, но оказавшаяся более сильной. Усевшись, она тут же достала из сумки и стала читать детскую книжку про медведя.