Беседы с усопшими, или Гримасы славы

Разумеется, я поинтересовался памятниками, установленными в честь Цезаря. В какой-то мере это свидетельство того, как его оценивают потомки. Мне кажется, что особой любви и почтения нынешние итальянцы к нему не испытывают. Единственный монумент, заслуживающий внимания, находится в курортном городке Римини на площади Тре Мартири. Именно здесь Цезарь якобы призывал своих легионеров двинуться на Рим и устроить гражданскую бойню. Усадить Цезаря на коня, как Александра Македонского, скульптор не удосужился. Бронзовая статуя лишена динамики. Позеленевший от скуки полководец стоит на неказистом постаменте из белого мрамора с полусогнутой левой рукой, будто манит к себе пугливых прохожих, а позади него красуется облупленная стена из красного кирпича.

Если вы заглянете в Музей древностей в Турине, обнаружите раскопанный в тысяча восемьсот двадцать пятом году в Тускуле мраморный бюст Цезаря, он считается наиболее достоверным его изображением к концу жизни. Полководец явно не красавец – расширенная по бокам и слегка сплющенная сверху голова, лупоглазость, впалые щеки, излишне тонкие брови. В описании Светония погубитель римской демократии выглядит так: «Говорят, он был высокого роста, светлокожий, хорошо сложен, лицо чуть полное, глаза черные и живые. Здоровьем отличался превосходным: лишь под конец жизни на него стали нападать внезапные обмороки и ночные страхи, да два раза во время занятий у него были приступы падучей. За своим телом ухаживал слишком даже тщательно, и не только стриг и брил, но и выщипывал волосы, и этим его многие попрекали. Безобразившая его лысина была ему несносна, так как часто навлекала насмешки недоброжелателей. Поэтому он обычно зачесывал поредевшие волосы с темени на лоб; поэтому он с наибольшим удовольствием принял и воспользовался правом постоянно носить лавровый венок».

Отправляясь на необитаемый остров Фармакониси, который во времена древних римлян носил название Фармакуссы, я вовсе не рассчитывал увидеть Цезаря с лавровым венком на голове. Ему всего лишь двадцать два года,

пройдет двадцать лет, прежде чем он затеет Галльские войны, а пока что молодой амбициозный патриций только набирается политического опыта. Он женат на Корнелии, дочери консула Луция Цинны.

Остров известен тем, что Цезарь посетил его отнюдь не по своей воле.

В описании Плутарха этот эпизод выглядит так романтично, что хоть завтра снимай приключенческий блокбастер. «На обратном пути у острова Фармакуссы он был захвачен в плен пиратами, которые уже тогда имели большой флот и с помощью своих бесчисленных кораблей властвовали над морем. Когда пираты потребовали у него выкупа в двадцать талантов, Цезарь рассмеялся, заявив, что они не знают, кого захватили в плен, и сам предложил дать им пятьдесят талантов. Затем, разослав своих людей в различные города за деньгами, он остался среди этих свирепых киликийцев с одним только другом и двумя слугами; несмотря на это, он вел себя так высокомерно, что всякий раз, собираясь отдохнуть, посылал приказать пиратам, чтобы те не шумели. Тридцать восемь дней пробыл он у пиратов, ведя себя так, как если бы они были его телохранителями, а не он их пленником, и без малейшего страха забавлялся и шутил с ними. Он писал поэмы и речи, декламировал их пиратам и тех, кто не выражал своего восхищения, называл в лицо неучами и варварами, часто со смехом угрожая повесить их. Те охотно выслушивали эти вольные речи, видя в них проявление благодушия и шутливости. Однако, как только прибыли выкупные деньги из Милета и Цезарь, выплатив их, был освобожден, он тотчас снарядил корабли и вышел из милетской гавани против пиратов. Он застал их еще стоящими на якоре у острова и захватил в плен большую часть из них. Захваченные богатства он взял себе в качестве добычи, а людей заключил в тюрьму в Пергаме». Позднее приказал «их всех до единого распять, как он часто предсказывал им на острове, когда они считали его слова шуткой».

Мне вспоминаются сомалийские пираты двадцать первого века, большую часть из них составляли обычные рыбаки. Они взялись за преступный промысел по той причине, что умирали от голода: в их территориальных водах вылавливали рыбу все кому не лень. Их мнением никто не интересовался, и никого не беспокоило, что страшная жара испепеляет их урожаи. Захватывая суда совместно с экипажами, сомалийцы требовали выкупа и зачастую его получали.

Две тысячи лет назад пиратов занимало исключительно злато. Плутарх пишет: «Когда римляне в пору гражданских войн сражались у самых ворот Рима, море, оставленное без охраны, стало мало-помалу привлекать пиратов и поощряло их на дальнейшие предприятия, так что они не только принялись нападать на мореходов, но даже опустошали острова и прибрежные города. Уже многие люди, состоятельные, знатные и, по общему суждению, благоразумные, начали вступать на борт разбойничьих кораблей и принимать участие в пиратском промысле. Во многих местах у пиратов были якорные стоянки и крепкие наблюдательные башни. Флотилии, которые они высылали в море, отличались не только прекрасными, как на подбор, матросами, но также искусством кормчих, быстротой и легкостью кораблей, предназначенных специально для этого промысла. Попойки с музыкой и песнями на каждом берегу, захват в плен высоких должностных лиц, контрибуции, налагаемые на захваченные города, – все это являлось позором для римского владычества. Число разбойничьих кораблей превышало тысячу, и пиратам удалось захватить до четырехсот городов. Чаще всего пираты совершали злодеяния против римлян; высаживаясь на берег, они грабили на больших дорогах и разоряли именья вблизи от моря. Однажды они похитили и увезли с собой даже двух преторов, Секстилия и Беллина – в окаймлённых пурпуром тогах, со слугами и ликторами. Они захватили также дочь триумфатора Антония, когда она отправлялась в загородный дом; Антонию пришлось выкупить её за большую сумму денег. Когда какой-нибудь пленник кричал, что он римлянин, и называл своё имя, они, притворяясь испуганными и смущенными, хлопали себя по бедрам и, становясь на колени, умоляли о прощении. Несчастный пленник верил им, видя их униженные просьбы. Затем одни надевали ему башмаки, другие облачали в тогу, для того-де, чтобы опять не ошибиться. Вдоволь поиздевавшись над ним и насладившись его муками, они, наконец, спускали среди моря сходни и приказывали высаживаться, желая счастливого пути, если же несчастный отказывался, то его сталкивали за борт и топили».

Очистил море от пиратов Гней Помпей (древнеримский государственный деятель и полководец, консул Римской республики), в плен было взято больше двадцати тысяч. «Казнить их всех он не решился; с другой стороны, считал неблагоразумным отпустить разбойников на свободу и позволить им рассеяться или вновь собраться в значительном числе, так как это большей частью были люди обнищавшие и вместе с тем закаленные войной. Помпей исходил из убеждения, что по природе своей человек никогда не был и не является диким, необузданным существом, но что он портится, предаваясь пороку вопреки своему естеству, мирные обычаи и перемена образа жизни и местожительства облагораживают его. Даже лютые звери, когда с ними обращаются более мягко, утрачивают свою лютость и свирепость. Поэтому Помпей решил переселить этих людей в местность, находящуюся вдали от моря, дать им возможность испробовать прелесть добродетельной жизни и приучить их жить в городах и обрабатывать землю. Часть пиратов по приказанию Помпея приняли маленькие и безлюдные города Киликии, население которых получило добавочный земельный надел и смешалось с новыми поселенцами». Остальных тоже пристроили и обеспечили стабильным заработком.

Прошло более двух тысяч лет, но даже по меркам двадцать первого века это решение Помпея можно считать разумным и гуманным. А вот с сомалийскими пиратами, в отличие от римлян, разобрались в духе инквизиции: тюрьмы, международные военно-морские операции и физическое уничтожение.

Но я отвлекся. Стою на берегу моря, прибой лениво перебирает гальку, ворочает её, будто приценивается, какую и куда пристроить. На юге ночь обрушивается на сушу сразу после захода солнца, не оставляя сумеркам никаких шансов. Передо мною акулообразный огромный грот, в центре горит костер, на вертеле поджаривается туша какого-то животного. Вкруг огня два десятка человек, что-то оживленно обсуждают и хохочут.