Первое правило дуэли
– Ты, Сапог, точно екарнутый, – опечалился Вахид. – Помяни мое слово, гвозданешься, аж пух полетит.
Сапожников в пророчества верил и потому шарахался от цыганок, как от крокодилов. По слухам, среди них и в самом деле попадались сведущие ворожейки, могущие предсказать судьбу. Ну и как жить после этого? Допустим, предскажут ему, что следует опасаться воздушного пространства. О любых полетах, включая парашюты, не говоря уже о космических кораблях, которые после дворняжек Белки и Стрелки, а через год и Гагарина, начали с завидной периодичностью стартовать с космодромов, придется забыть. Ни в военную авиацию, ни в космос Семен не собирался, но не исключал, что через пару десятков лет появятся экскурсии на околоземную орбиту, чтобы туристы могли поглазеть из иллюминаторов на голубую планету и прочувствовать свое ничтожество. Между тем, кто может поручиться, что когда Семен будет попивать чаек на веранде дачи, любуясь грядками с клубникой и огурцами, на домик не грохнется самолет?
Весной Семена откомандировали к связистам в Казахстан, которым срочно понадобился крановщик. Сколько он ни размышлял, так и не смог постичь логики: неужели в Казахстане не нашлось солдата его квалификации? В Атбасар он ехал на поезде, в плацкартном вагоне, облачившись в футболку и черные штаны, которыми предусмотрительно разжился в Кропоткине. Попутчик, артиллерист майор Черемишин, крепко обидевшийся на тыловых шкур за то, что его спровадили в Среднюю Азию, прихватил с собой столько еды и спиртного, будто собирался в автономное плавание на шлюпке через Атлантический океан. Узнав, что Сапожников маскируется под гражданского, он заграбастал его в объятия и прочувственно пообещал:
– Сынок, меня ты запомнишь надолго.
Если бы за сутки до прибытия в Атбасар майор не слез с поезда, Сапожников наверняка бы угодил в вытрезвитель. Обошлось. В отряд численностью в десять штыков нагнали кого попало, полный интернационал, включая якута с фамилией Тобохов. Владик уверял, что на самом деле его зовут Былаадьык, над ним беззлобно посмеивались, но ценили за всегдашнюю готовность помахать киркой и лопатой. Отряд устанавливал деревянные, пропитанные креозотом столбы, на которые предполагалось навесить провода. Никто не знал, откуда и куда их протянут, кроме старшего лейтенанта Добробата, свежеиспеченного выпускника Орловского высшего военного училища связи. Сапожников подозревал, что и офицер только притворяется всезнайкой, а сам ни ухом ни рылом. Тобохов считал, что столбы приведут прямиком к шахте с ракетой стратегического назначения. Солдатикам вменялось выкапывать двухметровую яму, а он, сидя за рычагами крана, осторожно опускал в нее очередной столб, после чего из кабины наблюдал, как пустоты засыпают гравием и песком вперемешку с цементным раствором. Иногда Сапожникова грызла совесть, спрыгнув с платформы крана, он помогал салагам и черпакам, но такое случалось нечасто: терять лицо – последнее дело. Добробат, тоскуя по капитанским погонам, лез из кожи, подгоняя подчиненных, но даже Тобохов поглядывал на него с искренним недоумением: от однообразия и отсутствия конечной цели хотелось повалиться на пожухлую траву и не двигаться, бездумно взирая на поблекшее от солнца небо. Жили они в строительном вагоне на колесах, подле которого стояла автоцистерна с водой для питья и заливки столбов, а также кубовая металлическая емкость для топлива. Раз в неделю, по понедельникам, приезжал «Урал» с двумя цистернами на прицепе, доставлял щебенку, цемент в бумажных мешках, пропитание, воду и бензин. В конце августа, когда земля потрескалась от жары, в привычный день вездеход не приехал. Никто этому не придал значения, мало ли какие прикидки у начальства, да и техника могла поломаться. До следующего понедельника они дотянули, валяясь на кроватях: днем в трусах, а ночью изнемогали от холода под ветхими одеялами. Добробат впал в оцепенение, Сапожников пытался его расшевелить, но тот вяло отмахивался. Семен недоумевал, с какого перепуга этот долговязый городской слюнтяй подался в командиры. Ему бы протирать штаны в гуманитарном вузе, а не лезть в армейский хомут. Если бы Добробат предательски не сдался, воды бы хватило надолго. Оставшиеся без присмотра солдаты, изнемогая от жары, едва не опустошили цистерну, Сапожникову пришлось отгонять их пинками, никакие уговоры и предостережения не действовали. Ввел ежедневную норму – пол-литра в сутки на брата. Ежедневно измеряя уровень воды в цистерне, сообразил, что спохватился поздно. Семен тоже запаниковал. Бензина с гулькин нос, двести километров до базы пешком не осилить. Он читал, что в пустынях существуют оазисы, но сомневался, что в казахской степи без проводника их можно отыскать. Днем Сапожников предпочитал валяться под тенью вагона, подложив руки за голову, и вяло прикидывать, сколько еще они могут продержаться. Заодно и цистерну сторожил. Вспоминал автоматы с газированной водой. Вот болван – нравилась газировка с сиропом за три копейки. Сейчас бы он разменял рубль на копейки и выхлестал сто стаканов, первый десяток залпом, а остальные потихоньку, наслаждаясь каждым глотком. Солнце жарило без передышки, будто осерчало на служивых.
– Как думаешь, амба?
Семен открыл глаза и с недоумением уставился на Тобохова. Тот прилег возле него и с тоской признался:
– Снега хочется. Я любил слизывать снежинки с ладони.
Помолчав, мечтательно добавил:
– Морозу бы сейчас, градусов под сорок.
– Сдурел? Тогда точно окочуримся.
– Есть такой костер, нодья называется, – объяснил Тобохов. – Два бревна снизу, одно сверху. Горят всю ночь, вертишься на лапнике, то спину подставляешь, то грудь. Кайф.
– Где бревна раздобудешь?
– Да их как грязи, – Тобохов указал на десятки столбов, аккуратно уложенных друг на друга. Поблескивая жирными черными боками, они красовались на солнцепеке. Сапожников со злостью уставился на кучу бесполезной древесины, завезенной с избытком, в отличие от воды. На костер и вправду сгодятся, но греться в такую дикую жару не хочется. А вот спалить умников в погонах, загнавших солдат как скот в раскаленную тьмутаракань, не помешало бы. Сапожников с жалостью взглянул на Тобохова: азиатские глаза с багровыми воспаленными веками до того сузились, что возникали сомнения, видит ли он что-нибудь или воспринимает мир внутренним взором, по памяти. Бедняга, каково ему, привыкшему к стуже, корячиться вдалеке от привычных сугробов. Семен, будь его воля, избавил бы северные народы от армейской тяготы, пусть оленей пасут и ночуют в чумах, какой толк от них, забритых под ружье? Они ведь, как дети, наивные и не приспособленные ни к дубоватой дисциплине, ни к безжалостным порядкам, ни к армейской бурде. А вот в выносливости им не откажешь. Сапожников взглядом оценил гору столбов. Усмехнулся.
Семен, пошатываясь, встал и направился к бочке с бензином. Нацедил ведро, второе подставил под бак автокрана. Расплескивал горючее экономно, чтобы вся гора древесины занялась единовременно. Хватило мозгов, чтобы заживо не сгореть. Изготовил факел из палки, обмотав ее ватой, надернутой из просаленного ватника. Но все равно прошибся. Хоть и стоял метрах в десяти, пришлось упасть ничком и отползти от нестерпимого жара. Когда добрался до Тобохова, тот восхищенно похвалил:
– Толковую нодью сварганил.
Рано утром солдаты проснулись от мощного рева. Сапожников выглянул в окно и увидел вертолет. Винты все еще вращались, поднимая легковесную пыль, из железного чрева машины вышли двое мужчин, на вид вполне гражданских. Они недоуменно озирались на догорающий костер, который продолжал извергать черный дым. Войдя в вагон, с диковатым любопытством долго взирали на солдат с пересохшими губами. Пилоты ночного рейса с высоты девять с половиной тысяч метров обратили внимание на странную яркую точку и сообщили о ней авиадиспетчеру. Тот связался с нефтедобытчиками, не случилась ли авария на скважине. Те опешили, поскольку буровые вышки располагались намного южнее, но на всякий случай выслали вертолет.
В родную часть Сапожников вернулся в конце ноября. Год пролетел – не заметил. Так и жизнь промелькнет, опасливо подумал Семен, вглядываясь в сумеречные тучи, грозившие снегом. Через КПП его не пропустили, дежурный долго изучал его документы, подозрительно поглядывая, как на шпиона, докладывал командованию, приглушив голос.
Замполит, майор Веретенников, толстый и обрюзгший, напоминал ленивца, слова выдавливал через силу.
– Я бы тебя, Сапожников, прямо сейчас демобилизовал, жалко, что таких прав не имею. Еле отбоярился. На тебя хотели повесить уничтожение государственного имущества, но когда речь зашла о десятке потенциальных покойниках, отстали.
Майор перевел взыскующий взгляд на потолок, будто пытался разглядеть подсказку, и попросил:
– До мая рукой подать. Больше не чуди. Хорошо?
Сапожников живо вскочил и бодро отрапортовал:
– Есть, товарищ майор.
Не срослось. Аккурат перед новогодними праздниками его срочно вызвали к детскому саду, закрытому на ремонт. Обуреваемый горькой обидой, Семен сел за руль верного автокрана и ударил по газам. Его выдернули из каптерки, в которой «дедушки» накрывали стол, изобилующий вкуснятиной: жареная на смальце картошечка, килька в томатном соусе, палка докторской колбасы и десять бутылок крымского вина «Альминская долина» в семнадцать заправских градусов, вызвавших тоску по Крыму. Подъехав к одноэтажному кирпичному зданию, построенному, вероятно, после нашествия Наполеона, он вывалился из кабины. Двое вояк азиатского происхождения, побросав ломы и лопаты, тараторили наперебой, но из мешанины незнакомых слов Сапожников выловил только несколько фраз: труба и мало-мало дергать. Он подивился, на кой ляд вызвали кран, но решил не терять времени. Поставив МАЗ боком к зданию, опустил прикрепленный к стреле крюк в неглубокую яму, вырытую рядом с фундаментом. Солдатики колдовали недолго. Радушно улыбаясь, начали тыкать в небо руками. Сапожников включил лебедку, стальной канат натянулся. Салажата нетерпеливо приплясывали, радуясь скорому извлечению из промерзшей земли диковинного предмета, перекрывающего подкоп под фундамент. Сапожников слегка придавил на газ. Выскочивший из ямы металлический цилиндр с хвостовым оперением взлетел выше крыши детсада. Бомба!
Выскочив из кабины на платформу крана, Семен крикнул остолбеневшим солдатам:
Ложись!
Но сам, поскользнувшись на обледеневшем железе, не успел спрыгнуть: бомба упала под задние колеса машины и взорвалась. Ударная волна хлобыстнула по ушам, зубы противно лязгнули, в глазах потемнело. Сапожников отключился еще до встречи с землей.
Семен оклемался через пару дней после операции. В честь такого события в палату заглянул главврач, кряжистый старикан, с белесой бородой клинышком и густыми как у Брежнева бровями. Скрестив на груди руки молотобойца, с отеческой любовью воззрился на пациента. Главврач, не доверяя штатному хирургу, сам провел сложнейшую операцию, извлек осколок, торчавший из левого желудочка сердца. Если бы он вдоволь не навидался таких тяжелых ранений на фронте, этот молоденький вояка вряд ли бы выжил.
– Ну-с, жертва немецкой бомбежки, как себя чувствуете? – поинтересовался главврач, присаживаясь на стул возле вернувшегося с того света солдата.
Сапожников попытался изобразить улыбку, но скривился от боли в ушах.
– Вас следователь из военной прокуратуры домогался, но я его отшил. Еще какой-то капитан с бульдозером на шевронах приходил, просил передать, чтобы ни о чем не волновались, обошлось без жертв, только автокран сгорел, но это мелочи. Так что набирайтесь сил, маму с папой вспоминайте, расстарались на славу, столько здравия вложили в вас при зачатии, что на десятерых хватит.
Через месяц в больничную палату, как змея, просочился капитан Синельников. На Сапожникова взирал сурово, как на дитя, оставшееся без призора и успевшее порядочно набедокурить. Присев на стул, любезно поинтересовался:
– Запором не страдаете?
Семен насторожился.
– От манки только писаю.
– Это хорошо, – авторитетно заключил капитан. – Зато у подполковника Кривицкого от вас неврастения. Прокуратура на него зубы точит, уголовную статью шьет, утерял контроль над вверенной частью. Из штаба округа звонили, интересовались, почему не вызвали саперов. Далась вам эта треклятая бомба.
– Солдаты, которые меня встретили, по-русски ни бум-бум.
– А оторвать задницу от крана постеснялись?
Семен виновато отвел глаза. Вспоминая роковое событие, мучился от собственной дурости.
Трудно сказать, чем бы закончилась эта история, если бы на областном телевидении не показали маленький сюжет о подвиге советских солдат. Журналист рассказал, что защитники Отечества пришли на помощь детскому саду, вынужденному закрыться из-за аварии на теплотрассе. Они обнаружили под фундаментом немецкую бомбу, которая могла взорваться в любую секунду и разнести детсад на кирпичики. Чтобы спасти здание, солдаты с помощью крана выдернули бомбу из мерзлого грунта, и та, взорвавшись, нанесла строению незначительный внешний урон. Один из героев получил тяжелое ранение и проходит лечение в городской больнице. Журналист, стоя возле изрешеченного осколками детсада, восторженно заявил, что пока в советской армии будут служить такие солдаты, она одолеет любого врага.
Начальника части даже не понизили в должности, но перевели на другое место службы. Сапожникову медаль на грудь не повесили, зато рассчитались по-честному, ни копейки не удержали за погубленный автокран.
Африканский обед
О том, чтобы на гражданке сесть за баранку или устроиться крановщиком, Сапожников даже не помышлял. Может, в милицию податься, прикидывал он. Но ведь придется каждый день напяливать форму, от вида которой его мутило, начиная с восьмого класса. Поджигать школу тогда никто не собирался. Эта милицейская версия ни в какие ворота не лезла. Просто кинули карбид в унитаз, а когда в нем закипело варево, бросили спичку. Эксперимент затеяли не ради хулиганства. Химик на уроке объяснил, что если погрузить карбид кальция в воду, получится ацетилен, который используют при сварке. Якобы, такой горючий, что мама не горюй. Ну и решили проверить. Кто знал, что полыхнут перегородки из толстой фанеры? Это же горючий материал. Кто лоханулся? Форменное безобразие, нарушение элементарных правил пожарной безопасности! Семен так и сказал оперу в лице девушки с лейтенантскими звездочками на погонах. Вообще-то, она ему понравилась. Эдакая фифочка с накрашенными алой помадой губками ассиметричной формы: верхняя – вдвое меньше нижней, что добавляло привлекательности. Обаяшка напускала важности, пытаясь изобразить строгую начальницу, хмурилась, задавала вопросы. Его мама, приглашенная для беседы, тихонько сидела в углу кабинета на скособоченном стуле, не издавая ни звука. Она впервые попала в милицию, не знала, что ей делать. Вспоминала фильмы, представляла сибирскую тайгу, деревянные бараки и заключенных в одеждах с полосками, как у зебры. Вернувшись домой, взяла с сына слово, что впредь он не будет участвовать ни в каких химических экспериментах. Ладно, милиция обойдется без него. Попробую по совету Кости податься в бурильщики.
Костя оказался прав: мозги помбуру действительно без надобности. Делай, что прикажут, и не обижайся. Никому не интересно твое прошлое. В этом Семен убедился в первый же рабочий день. Бурильщик Зарецкий, пожилой дядька, бесповоротно лысый, с животом, округло нависающим над брюками подобно половинке глобуса, к новому помощнику отнесся доброжелательно, но с легким недоверием. Причина такого поведения открылась позднее: молодые помбуры в «Угаре» не задерживались, хлебнув зимнего лиха, спешно увольнялись. Посвящать их в буровые премудрости не имело смысла. От дотошного и въедливого новичка, пристававшего с расспросами, Зарецкий поначалу отмахивался, но вскоре оттаял и взялся за его обучение всерьез. Объяснил и наглядно продемонстрировал устройство насоса, залез в прицеп и показал Семену буровые коронки и долота, рассказал об особенностях их применения. В начале каждой смены подробно объяснял, чем займутся и на что желательно обращать внимание.
– Работенка у нас грязная, тяжкая, с непривычки или по глупости пупок развяжешь. Народ все больше самогоном греется. Тебе это ни к чему. Вижу, парень ты башковитый, а мне пора на покой, под бочок к жене. Вот и заменишь старика.
Зарецкий слово сдержал, через полгода Сапожникова отправили в Джанкой на курсы повышения квалификации, откуда он вернулся с корочками бурильщика. Зарецкий ему обрадовался, прощаясь, посоветовал:
– Тебя в бригаду Чернихина определили. Будешь работать в паре с Летаевым, бурильщик он правильный, но больно вспыльчивый и рискованный. Ему нужен противовес. Сможешь его укоротить – будешь верховодить в своей вахте. Сменщики тебе не указ. У них Лохматый рулит. Станет наезжать, не поддавайся, прояви характер. Иначе так и останешься хвостом чужой кобылы.
Лохматый поначалу не наглел, присматривался, не лез в бутылку во время сдачи вахты. Но вскоре начал придираться по пустякам. Почему прошли не шестьдесят, а сорок метров, куда запропастились запасы бентонитовой глины, зачем поменяли долото, если проходка шла как по маслу. Однажды Сапожников не выдержал:
– Не возникай. У тебя своя свадьба, а у меня своя. Встанешь поперек – наплачешься.
***
Безлошадные симферопольцы ездят на море в основном по двум ближайшим маршрутам: на рейсовом автобусе в поселок Николаевка или в Алушту на троллейбусе. Николаевка предпочтительнее. Летом рейсовые автобусы отъезжают от автостанции через каждые сорок минут. Привлекает и то, что конечная остановка располагается метрах в тридцати от побережья. Вышел из автобуса, пять минут ходьбы и ты на пляже. Семен в Николаевку ездил нечасто, послеобеденные ветра, как правило, превращали море в мутный теплый бульон, в котором обожали бултыхаться ребятишки и алчущие неги жители северных регионов страны. Никакого сравнения с Алуштой, где достаточно пройти пару-тройку километров на восток, чтобы оказаться в безлюдном месте, где прибрежную полосу из больших и малых глыб любовно облизывают соленые языки моря, а вода настолько прозрачная, что можно сосчитать все камушки на дне.
Сапожников в Николаевку не собирался. Позвонила жена Костика, попросила отвезти мужа на море.
– У него ампутированная нога разболелась, фантомные боли, – объяснила Лена. – Конечности давно нет, а отсутствующая ступня ноет, будто реальная. Соленая вода в таких случаях хорошо помогает. Я бы и сама с ним поехала, но он не хочет. Тяготится. Знаю, у тебя выходная неделя. Позвони, скажи, что собрался на море, предложи составить тебе компанию.
Сапожников так и сделал. Костя раздраженно поинтересовался:
– Ленка надоумила?
– Ба, Шерлок Холмс доморощенный. Позагораем, в морской водичке отмокнем, пивка попьем. Чего по жаре в городе торчать?
Костя давно приспособился передвигаться на протезе, как на здоровой ноге. Со стороны не догадаешься, что он инвалид. Когда начинала ныть отсутствующая стопа, Костя валялся в постели, смиряясь с болью. В такие минуты не хотел никого видеть. Но жена права: после купания в море отсутствующая стопа успокаивалась и долго о себе не напоминала.
Кореша встретились на автостанции «Восточная», заполненной жителями города и курортниками, стремящимися поскорее оказаться в домах отдыха, куда ехали по путевкам. Сапожников спозаранку скатался на автостанцию, купил два билета с указанными в них местами, чтобы избавить приятеля от стояния в проходе между кресел. К платформе подкатил старенький ЛАЗ, люди ломанулись в открывшиеся двери с такой стремительностью, будто пытались попасть в последнюю шлюпку «Титаника». Их места заняли девушки: юные, смазливые и несговорчивые.
Сапожников предъявил билеты, вежливо попросил освободить места.
Девчонки уперлись. Одна из них намекнула на слабый пол. Семен набычился. Подхватил под мышки ближайшую кралю, выставил в проход. Вторая, перепугавшись, выпалила:
– Дяденька, сама выйду.
Костя, которого Семен усадил возле окна, обиделся. Зачем грубить, ведь девчонки не знали, что один из пассажиров без ноги.
– У нас разные подходы к инвалидности, – рассудительно заметил Сапожников. – Уважение к таким, как ты, можно достичь только одним способом – надавать по рогам.
– У тебя послевоенный синдром.
– Не загибай, если каждый будет ставить на место зарвавшегося козла или соплячку в юбке, человечество только выиграет.
Выйдя из автобуса, они миновали проход между двумя базами отдыха и по каменной лестнице спустились на пляж, заполненный отдыхающими. Свободного пространства не наблюдалось. Сапожников повел приятеля к малолюдным глинистым обрывам, где можно спокойно расположиться на галечном пляже, не толкаясь локтями с соседями.
Семен расстелил покрывало. Вскоре рядом нарисовалась компания из мужчин и женщин разного возраста. Устроили натуральный балаган: хохоча, в чем-то обвиняли друг друга, завернувшись в полотенца, вставали в позы патрициев, кривляясь, что-то декламировали, обсыпали окружающих песком и поступали как люди, которых не долечили психиатры. Сапожников обратил внимание на девушку с маленькой грудью, густыми агатовыми волосами до плеч и статной фигурой.
Отцепив протез, Костя на одной ноге допрыгал до моря, плюхнулся в воду и поплыл брассом. Семен остался на берегу. Улегшись на живот, подставил солнцу не тронутую загаром спину.
– Не откажите в любезности.
Приятный женский голос прозвучал неожиданно. Сапожников резко приподнялся. Его побеспокоила приглянувшаяся брюнетка. Присев рядом, полушепотом объяснила:
– Не хочу сгореть. Намажьте мне спину кремом.
Девушка протянула флакон, который он машинально взял, не понимая, чего она хочет.
– Ну же! – с легким укором произнесла незнакомка, обернувшись к нему спиной.
Кроме «калаша», из которого Семен несколько раз пострелял в учебке, разобрал на детали и протер ветошью, смоченной тонким слоем масла, никакого опыта смазывания он не приобрел. Сапожников понятия не имел, как обращаться со стеклянной бутылочкой с иностранной надписью, которую ему вручила девушка. Но признаваться в этом не хотелось. Да и мазь Вишневского, если на то пошло, он много раз накладывал на пораненные ноги после дворовых футболов. Раскрутив колпачок, вылил на ладонь немного молочной жидкости, начал усиленно растирать спину девушки, стараясь не зацепить бретельки купальника.
– Вам никто не предлагал стать массажистом? – вкрадчиво поинтересовалась она.
– Пока нет, – процедил Сапожников, начиная раздражаться.
– Растирать мазь нужно нежно, слегка прикасаясь к коже. А вы так стараетесь, будто хотите вогнать ее прямо в печень. Давайте покажу, как это делается.
Брюнетка предложила улечься на живот, начала осторожно водить пальцами по спине. Ее прикосновения были настолько деликатными и бархатными, что он разомлел. Покончив с растиранием, спросила:
– Давно ранили?
Сапожников недоуменно взглянул на нее.
– Шрам на спине, – объяснила незнакомка. – У нас в театре такие «рисуют», когда актеры играют в пьесах о войне.
– Осколок снаряда, – как бы нехотя объяснил Сапожников, всем своим видом демонстрируя, что раскрывать подробности боевой операции его никто не уполномочивал.
– Вы актриса?
– Это наша труппа, – девушка кивнула на веселившихся партнеров. – Приехали развеяться перед спектаклем.
– Я так и подумал, психушка на гастролях.
– И не надейтесь, не обижусь. Большой разницы между дурдомом и театром нет, – улыбнулась брюнетка. – Другое дело, что актер может гениально сыграть психа, а полоумный никогда не станет артистом.
– Коллеги не обидятся, что вы их бросили?
– Да им пополам. У нас не принято вмешиваться в личные дела. Обсуждать – пожалуйста. А вы вообще-то кто?
***
Семен прошел на кухню. Пусто. За два года совместной жизни он изучил Людкины повадки досконально. Если у нее вечерний спектакль, сейчас валялась бы в кровати. Куда запропастилась? Неужели опять съехала к родителям? Семейная жизнь не заладилась после того, как он посмотрел спектакль, в котором жене досталась второстепенная роль. Семену действо не понравилось. Актеры квелые, да и Людмила смотрелась на сцене неважно. Реплики произносила надрывно, будто ей кто-то перечил, без необходимости принимала эффектные позы.
Далеко за полночь супруги вернулись в квартиру, где он и высказал свои соображения. Спрашивается, кто за язык тянул? Мог бы отмолчаться, тем более что в театральных премудростях действительно не шибко разбирается. Людмила преобразилась в тигрицу, у которой отобрали детенышей. Оказалось, что Сапог с его гулькиным образованием не может оценить все нюансы происходящего на сцене, его представления об искусстве на уровне шимпанзе. О Людмиле, как об актрисе, не ему судить. Да и вообще, пусть не лезет в дела, в которых смыслит, как ежик в протуберанцах. Сапожников захотел уточнить, какое отношение протуберанцы имеют к театру, но поостерегся.
