Записки простодушного. Жизнь в Москве

Жал руку прокурор,
И тут же посадили
Под усиленный надзор.
И вот теперь, братишечки,
Одну имею цель:
Ах, как бы мне увидеть
Этот западный Марсель,
Где девочки танцуют голые,
Где дамы в шеншелях,
Лакеи носят вина,
Бандиты носят фрак.

Результатом работы Сектора была четырёхтомная коллективная монография «Сравнительно-исторический синтаксис восточнославянских языков» (М.: Наука, 1968–1973).

Спорт

Днём в обеденный перерыв мы зачастую делали зарядку во дворе Института или играли там в волейбол. А после работы в конференц-зале Института, где только что кипели научные страсти, мы – Юра Апресян, Игорь Улуханов, Лена Сморгунова, Кира Филонова, Алла Сабенина, я – сдвигали кресла, устанавливали столы и играли в пинг-понг. Даже в соревнованиях Академии наук участвовали. Когда полем битвы был наш Институт, в конференц-зал приходили наши болельщики, даже старшие коллеги, как Софья Владимировна Бромлей, и горячо нас поддерживали. Соперниками были зачастую большие академические институты, и мы обычно проигрывали. Но ведь князь Святослав прав: «Мёртвые сраму не и?мут».

Но играли мы не только в настольный, но и в «настоящий», большой теннис. Институт снимал корт в Лужниках. Теннисисты – я и мои коллеги – Алла Сабенина (чуть ли не первая ракетка Академии наук!), Демьянов, Улуханов, Анацкий, Полторацкий, Реформатский. Да-да, вы не ослышались: профессор Александр Александрович Реформатский, несмотря на почтенный возраст (около 70!) играл с нами в теннис – вместе с женой, писательницей Натальей Ильиной. Она, песательница (как её почему-то называл Реформатский), играла очень неплохо, а Сан-Санычу было уже трудновато метаться по корту. Но если уж мяч попадал ему под руку, то держись – следовал мощный удар. И вообще, замечательный учёный, автор непревзойдённого, яркого «Введения в языкознание» интеллигент Реформатский был крепкий мужик. Заядлый охотник. Его комнату у метро Аэропорт украшали охотничьи трофеи, чучела птиц. Помню живые, часто озорные, рассказы об охоте и об общении с аборигенами, иногда «очень тесном»: «А он мне в морду – хрясь! А ему в морду – хрясь!».

О нашей работе

Предвижу законный вопрос: «Когда же вы успевали работать? Всё у вас шуточки, да веселье, да спортивные игры!» Успевали. Результатом работы Института явились фундаментальные коллективные труды. Это – удостоенные государственных премий «Русская грамматика» (Т. 1–2. 1980), «Диалектологический атлас русского языка», а также коллективные труды «Словарь русского языка XI–XVII вв.» (М., 1975–), «Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.» (М., 1988–), «Этимологический словарь славянских языков» (Вып. 1–20. 1974–1994), «Русский язык и советское общество» (под ред. М. В. Панова), «Русская разговорная речь» (М., 1973–1983). И это далеко не всё. Солидный список работ Института русского языка АН СССР приводится в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» (М.: Советская энциклопедия, 1990). А ведь это сведения только на 1990 г. За последующие годы тоже немало было сделано. К тому же кроме коллективных работ были ещё индивидуальные исследования, статьи в научных журналах. В январе 2001 г. Институтом русского языка им. В. В. Виноградова основан журнал «Русский язык в научном освещении». Как видите, мы не такие уж бездельники – между пирушками и капустниками умудрялись поработать.

Работа в Совете министров СССР

Жить на зарплату младшего научного сотрудника, да ещё и с семьёй, да ещё и выплачивая кредит за кооперативную квартиру, было трудновато. Редкой удачей была недолгая работа в Совмине СССР, в составе группы сотрудников Института иностранных языков под руководством Виктора Юльевича Розенцвейга. Я был привлечён к этой работе, когда уже создавалось впечатление, что она будет скоро прекращена (кончалось финансирование?). Алик Жолковский шутил: «Санников на ходу впрыгнул в поезд, который на всех парах шёл под откос».

В нашу задачу входило создание системы автоматической обработки документации. Поступает, например, запрос: «Где производятся детские коляски?» или в другой словесной форме: «Укажите заводы по производству детских колясок» и т. д. И машина должна выдать соответствующую информацию. Нам, лингвистам, эта работа была интересна. К тому же она неплохо оплачивалась. Помню, я, как кандидат наук, получал более высокую зарплату, и меня это немного смущало, потому что мой вклад в дело был не больше, чем вклад «неостепенённых» коллег. Естественно, что я свою кандидатскую прибавку отдавал на общие нужды.

Мы работали с документами в здании Совмина на ул. Горького. Часто обедали там в хорошей и недорогой столовой, а потом переходили в кафе, чтобы выпить крепкого кофе. Результаты работы оформлялись в виде квартальных отчётов. Их мы составляли по очереди. Помню, когда очередь дошла до Жолковского, он написал отчёт в виде акростиха: начальные буквы предложений составили стихотворную фразу:

Плати за эту липу
скорее и без скрипу.

Но, по чистой совести, это не была липа. Мы делали эту работу с увлечением. Хотя она не дошла (не по нашей вине) до практической реализации, её результаты могли быть использованы в информатике и прикладной лингвистике.

На деньги, полученные в Совмине, я смог купить отличные чешские стулья – взамен стоявшего у нас старья. Когда мы вселялись в новую кооперативную квартиру, у нас не было мебели, и сердобольная сотрудница института, секретарь партбюро, недорого уступила нам свою подержанную мебель. К сожалению, вместе с мебелью мы завезли в квартиру ещё и клопов. На эту тему есть хороший анекдот (из серии так называемых абстрактных анекдотов):

Хозяйка предупреждает гостя: – Не садитесь на этот диван. Там масса клопов. – Почему же вы его не выбросите? – Мы выбрасывали, но они приносят его обратно.

Письма трудящихся

Других дополнительных заработков было мало: иногда рефераты лингвистических работ, иногда ответы на письма трудящихся. За письмо – ответ трудящемуся – плата совершенно мизерная. Это скорее развлечение – до того эти письма были иногда смешны и забавны. Помню, в одном письме предлагалась такая этимология слова марципан: «Слово польское. Пани или паненка, получая из рук пана это кондитерское изделие, благодарили: Мерси, пан!» (В действительности – слово из итальянского marzapane, имеющего арабские корни). Но были и письма, которые заставляли задуматься о точном значении некоторых слов и понятий, например, о воинских чинах и званиях, а также о дворянских титулах в дореволюционной России и об их градации. Я знаю теперь, что барон ниже графа, что штабс-капитан не выше капитана (как я всегда думал), а ниже, что ротмистр – кавалерийский офицер, соответствующий чину капитана в пехоте и т. д.

Что читали и смотрели?

(Интересно ли это вам?)

Уже с пяти лет я был большой книгочей, а в Москве моя любовь к литературе разгорелась с новой силой. Я, провинциал, «открывал Америку», знакомился с творчеством замечательных поэтов – Мандельштама, Волошина, Цветаевой, Заболоцкого. Поразило одно из последних стихотворений измученного сталинскими лагерями, смертельно больного Заболоцкого – искрящуюся радостью жизни, весельем, юмором замечательную «Поэму весны»:

Пессимисту дала ты шлепка,
Настежь окна в домах растворила,
Подхватила в сенях старика
И плясать по дороге пустила.

…

Это ты, сумасбродка-весна!
Узнаю твои козни, плутовка!
Уж давно мне из окон видна
И улыбка твоя, и сноровка.
Скачет по полю жук-менестрель,
Реет бабочка, став на пуанты…

Поразили трагическая судьба и стихи Николая Гумилёва, поэта-конквистадора, поэта-рыцаря, поэта-воина, как его называли, – воина не только в стихах, но и в жизни. Участник I мировой войны, доброволец лейб-гвардии Уланского полка, кавалер двух солдатских Георгиевских крестов, потом прапорщик 5-го Гусарского Александрийского полка. Направленный летом 1916-го на излечение в Царское Село, активно участвует в жизни литературного Петрограда: пишет стихи, пьесу «Гондла», проводит творческие вечера в «Союзе поэтов», в феврале 1921-го избран руководителем петроградского отделения Всероссийского союза поэтов. С 1918 г. до гибели входит в состав редколлегии издательства «Всемирная литература». 3 августа 1921-го Гумилёв был арестован большевиками за номинальную конспиративную деятельность. Ряд писателей (говорят, и Горький) пытались его спасти. Безуспешно, 35-летний Гумилёв был расстрелян.

Стихи Гумилёва сразу покорили меня – нравились «мужественный романтизм», введённый им в русскую поэзию и взятый потом на вооружение советскими поэтами, напряжённый лиризм других стихов, например стихотворения «Жираф». Никто, по-моему, не смог в русской поэзии выразить с такой пронзительной силой боль трагической неспособности дать счастье близкому человеку:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
<…>
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полёт.
Я знаю, что много чудесного видит Земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю весёлые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжёлый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

И рядом – шутливые стихи:

Вот девушка с газельими глазами
Выходит замуж за американца…
Зачем Колумб Америку открыл?

Ждала меня встреча с замечательной прозой Платонова, Романова, с пьесами Булгакова, Бернарда Шоу.

С жадным вниманием мы приглядывались к современной литературе. В 1962–1963 гг. выходят «Один день Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор» Александра Солженицына. Какое глубокое знание деревенской жизни и тюремного быта! Мы вслед за автором проживаем шаг за шагом один день жизни лагерника – с побудки до вечерней поверки. И какая точность и яркость языка!

И ещё одна черта «Ивана Денисовича», отличающая его от замечательных, но невыносимо страшных, ошеломляющих «Колымских рассказов» Варлама Шаламова и роднящая с «Капитанской дочкой» Пушкина. «Не дай Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» – говорит Пушкин. И уж, конечно, не дай Бог видеть сталинские тюрьмы и лагеря. Но Солженицын, как Пушкин, показывает нам эту грязь, этот ужас – с таким тактом, с таким чувством гармонии, что это не производит гнетущего впечатления.

Помню, племянница Булгакова Лена Земская дала нам (на одну ночь!) почитать в машинописи роман Булгакова «Мастер и Маргарита». С каким удовольствием мы с женой Светланой читали роман и думали: «Как жаль, что это никогда не будет напечатано!». И какая была радость, когда в 1966–1967 гг. появилась публикация этого романа в журнале «Москва»!