Блюзы Среднего Запада

Доктор Бенсон:

– Так это был ты? Теперь я вспомнил! Чего ты испугался, это же был мой костюм. Я принёс его из химчистки. Он же был на вешалке. На-ве-шал-ке!

Скотт Барт:

– А парень прав! У каждого из нас есть синий костюм. Может, и у меня тоже. Надо дома посмотреть.

Эйкройд:

– Какой ещё костюм! Вы посмотрите он сам весь посинел. А вдруг он здесь помрёт? Доктор, сделайте что-нибудь!

Лонлистамп:

– Он обнаглел, этот синий костюм! Теперь он и днём появляется – бегает у меня по огороду. А я сижу дома и мне нечего есть. Соседи уже не дают в долг, в магазины меня не пускают. Все узнали кто я такой. Я – Пень. Я сижу дома. Я оброс корой и оглох. Я ничего не вижу. Я сдираю с себя кору и ем понемногу. Не плачь, Фрэнк, я этого не стою. Я просто Пень. И не жалейте меня. Меня уже пытались пожалеть сектанты – адепты Второго Мессии. Окружили толпой и спели красивую песню про то, как все мы встретимся в хорошем месте за синими холмами, у золотой реки. Золотая река – это мне понравилось, но холмы-то синие! А потом ещё просили отписать им мой дом. Нет. Я убежал от них. Господи! Ну зачем я нужен на земле? Дай мне умереть, Господи! Забери куда-нибудь! А я, что, ещё играю? Я ещё пою? Ничего не чувствую. Значит, уже близко. Фрэнк, ты слышал, дверь хлопнула. Фрэнк, смотри! Вот он! Синий костюм! Сюда бежит. Держи его, Фрэнк!

Доктор Бенсон:

– Сэм, звони 911!

Фрэнк:

– Деужу! Деужу!

Лонлистамп:

– Хорошо, что здесь есть барабан! Только пять ударов, на шестом меня уже не будет. Раз, два, три, четыре, пять, ше …

Скотт Барт:

– Смотрите, он упал! Чего ты стоишь, док? Посмотри, он умер? Он умер?

Доктор Бенсон:

– Нет. Но он так думает.

Эйкройд, взволнованно:

– Ты уверен, док?

Бенсон:

– Конечно. Мертвецы не ковыряются пальцем в носу.

Сэм Дэнжервилл:

– Жаль. Не получилось у парня умереть.

Скотт Барт:

– Зато получился блюз.

Сэм Дэнжервилл:

– А мне кажется – он просто хотел выпить.

Кода.

Морской блюз

Светлой памяти Валентина Савича Пикуля посвящаю я этот блюз и надеюсь, что там, в вышине, он не обидится – ведь и папуасы преподносили своим богам всякие безделушки.

Пит Виндблоу, седой моряк из Фриско:

– Хватит икать! И подай немного вперед – достал меня этот вечный тангаж на 8 градусов! Два румба вправо – и голову, голову пригни, а то снесешь перегородку. Вот так. Нет! Отработай-ка, задний ход – хочу прочитать вывеску. Стоп! Теперь видно. «Несбывшаяся мечта». Это же утопия. А там, ниже? «Музыкальный салун». А это ободряет. Полный вперед! Стоп! Чуешь, запахло виски? Значит где-то должен быть и бар. Ну, вот он справа по курсу. Руль на правый борт, к стойке. Есть! Причалили. Эй, на пирсе, киньте же кто-нибудь, конец! Никого. Странно. И в порту никого. А где же бармен и вся его клиентура? Ну прямо как в Антарктиде, но там иногда хоть пингвины показываются, а тут – совсем никого. И тишина – как в Овальном кабинете во время Карибского кризиса. А может, все дело во мне? Может, я выпил слишком много и концы не связываю? И что же, вот эта записка мне только мерещится? Ну-ка, что здесь накарябано? «Все ушли на кладбище…» Интересно, навсегда или как? Вернутся или нет? С одной стороны, возвращаться – дурная примета, тем более, оттуда. А с другой – кто же мне нальет? И с кем общаться? Никого нет. Похожий случай произошел со мной в Альбукерке. Помнится, шел я в бар и по дороге, кажется, подхватил лихорадку. Так вот, захожу в заведение – а там одни стулья – и тоже, некому налить. И стало меня так трясти, что люстра с потолка свалилась. На ногу. Оказалось – это было землетрясение. Болезненное воспоминание. Нужно заглушить. Так, где здесь стаканы? А где виски? Вот. Наливаю. Готово. Элп! Смотри-ка, вливается. Значит, я еще не пьяный, если могу пить. Вернее, читать. Вот, кстати, дочитаем записку. «Все ушли на кладбище хоронить Юджина». Ну, теперь понятно. Хорошим, стало быть человеком слыл этот покойник, если даже бармен сорвался на похороны. Ну, примерно такой, как наш старикашка Блинд. Слепой Блинд. Кто видел слепого капитана? А я не только видел, но и ходил с ним шесть лет на сухогрузе. С виду обычный такой старикан в черных очках и с тросточкой, только, что мочился иногда мимо унитаза, да и то, когда сильно раскачивало, зато Бермуды знал как свою каюту, в Панамский канал заходил будто по рельсам и мы спокойно лапали местных девчонок прямо с лееров, не боясь, что наше корыто чокнется с бетоном. И вот однажды в Атлантике, где-то на тридцатой широте, когда мы тащили сахар из Кубы, произошел такой случай. Еще с вечера вся команда обожралась контрабандным ромом, Блинд, кстати, тоже. А нужно сказать, что ром этот – желтого цвета, как будто его настаивали на ржавом якоре, да и вкусом такой же. И крепок как грапп. Я бросил руль и храпел в углу рубки. Так что корабль таскался по воде как обкуренная шлюха в порту – зигзагами. Вдруг среди ночи просыпаюсь от дикого крика:

– Прямо по курсу, два кабельтовых, – айсберг! Право на борт!

Только он прокричал, Блинд, эти слова – схватился за сердце, повалился на пол и умер. Как он увидел? Да еще в темноте? Непонятно. Я крутанул вправо – и мы спаслись. Как там у Стивенсона? Шестнадцать сундуков человеку и мертвая бочка рома!!! В полдень все уже были трезвыми. Я рассказал как было дело. Похороны состоялись по морскому обычаю – капитана завернули в звездный флаг и скинули с левого борта. Все, как один, побросали вахту и пришли посмотреть. Плакали по-настоящему. Даже кок пришел, он же бармен. Да что бармен! И крысы вылезли на палубу. Механик говорил – тоже прослезились. А вообще-то, Блинду давно было пора – все-таки, восемьдесят лет. Вот ему представился подходящий случай – он и булькнул. Когда-нибудь и я тоже булькну.

Перестань икать! Выпей. Нет, не виски, – содовой. И выпрямись. Выпрямись! Надо заказать себе небольшой якорь и повесить на шею – будет хоть какой-то противовес, что б не тащило назад. Нет, все-таки, лучший противовес – это виски. Ну-ка, добавим еще 50 грамм. А теперь пройдемся по залу. Да, так лучше. Назад уже не тянет. Вот за этим столом кто-то курил сигару. Смотри, какой большой окурок! Ну-ка, подожжем. Совсем не плохая сигара. Тут не допили пиво – ну и чёрт с ним! Пиво я не пью. А вот здесь кто-то забыл презервативы. Надо же, целая пачка! «Плейбой». Я как увижу презерватив, так сразу вспоминаю молодость. Я не в том смысле, что сейчас уже не могу. Нет. С этим у меня еще в порядке. Механизм, конечно, поношеный, но работает. Я о другом – что презерватив вещь не предсказуемая, как и жизнь. Иногда хочешь спастись от триппера, а получаешь геморрой. Лет двадцать пять назад, на Филиппинах в день святого Бенедикта, увязалась за мной одна местная девица. Усыпала с ног до головы цветами как могилу и предложила ночь любви всего за один доллар. Я, понятное дело, обрадовался такой дешевизне, но со своей стороны предложил ей музыкальный вариант. Сыграй, говорю, на флейте. А, зная, что в эти цветочные клумбы на воде заходят отведать нектара тысячи моих не совсем здоровых полосатых коллег с дрожащими хоботками, на всякий случай нацепил два кондома. И что получилось? Узкоглазая так старалась, так дула в мою флейту, что у меня геморрой вылез. Это, что, в каждом презервативе было минимум по одной дырке? Не знаю. Но дырка в заднице болела так, что мне подумалось – уж лучше бы я поймал триппер. Это всего лишь безобидный мужской насморк. Кстати, триппером я заболел через месяц в Норвегии, в Гримстаде, занимаясь любовью в холодном сарае. С женой приезжего оленевода. Я, кстати, там же, в Гримстаде, и вылечился. И всего за один доллар. То есть, лечение было бесплатным – это я потратился на шоколадку для медсестры.

Один доллар! Кто знает что это такое? Ни один таможенник, ни один философ, ни один миллионер вам этого не скажет. А я знаю. Один доллар – это два пятидесятицентовика. Что же можно приобрести за эти две монеты? Обаяние! Хотя, некоторым этот дар достается совершенно бесплатно, со дня рождения, вместе с фамильной серебряной ложкой. Меня же Господь наградил лишь склонностью убегать из дома, да еще ветрянкой – вот почему мне всегда идет борода. Вот почему обаяние пришлось покупать. И скажу честно – купил я его совершенно случайно. В Сиднее. Дело было так. Я вернулся из Норвегии во Фриско и, едва залечив задницу, поперся в порт – фрахтоваться на французскую «Олимпию». Простым матросом. Я, конечно, мог бы пойти и мотористом и рулевым, но лягушатники не охотно доверяют ответственные посты тем, кто не сюсюкает по-ихнему и требует зарплату в твердых зеленых баксах. Эти квадратные франки, во-первых, не помещаются в карман, а во-вторых, – инфляция. Вон, и Жак Брель, хоть и был бельгийцем, с сожалением признавал, что хуже франка в Европе только лира. Я недавно высаживался на Маркизовых островах и с большим уважением посетил его могилу. Но в тот раз мы шли на «Олимпии» за бараниной. В Австралию. Через три недели уже стояли на рейде Сиднея, а еще через день я, как и положено, спустил весь свой аванс в портовом ресторане. Переночевал в салате из креветок, а наутро потащился в город. Попал на местный рынок. Ко мне сразу же прилипло несколько грязных оборванцев. Совали всякую папуасскую чепуху – деревяшки, крашеные перья, горшки, да всякое дерьмо. А один вытащил из трусов две сушеные головы. Человеческие! Я пригляделся и узнал в одной из них черепушку Рокфеллера. Показал на нее пальцем. Грязнуля запросил десять баксов. Я стал торговаться, сбил до пяти, а когда полез в карман за деньгами, нашел только два пятидесятицентовика. Покупка срывалась, а я так хотел сделать пепельницу из этого черепка! Но помогла полиция – облава на распространителей дизентерии. Папуас кинул мне голову, выхватил из руки две монеты и скрылся.

Ты, конечно, крутой еврей, если сколотил состояние на американской свалке, если заезжаешь в спальню на «Ламборджини» и набил полный рот высшей пробой. Но разве ты умный еврей, если нанял пароход с командой, а сам в одиночку залез в сырые джунгли? Какой-то глиномазый дунул тебе в спину из бамбука, а потом его шалашовка хвасталась перед подружками белой головой.

Да сколько же можно икать?! Выпей, что-ли, из этой бутылки. Не хочешь из начатой? Ну, ладно, пошли к стойке, куплю новую. Почему я так часто галсирую? Столы неправильно расставили – вот что. Так-так, средний ход! Стоп! Швартуемся. Пива или содовой? Конечно, содовой – не такое мочегонное. Ненавижу эти лягушачьи стулья! Меня на них раскачивает. Так и за борт свалиться не долго. Лучше я постою. Да.

Что может быть ценного в сушеной голове? Там даже мозгов нет. Но это же был череп Рокфеллера! Я аккуратно произвел трепанацию и поддел крышку. Черт! В кубрике сразу стало светло – золото сияло. Золотые зубы Рокфеллера – все 26 штук. Теперь это моя драгоценная улыбка, теперь это мое личное обаяние. Вот так: чииииз! И всего-то, за доллар! В Гавре один доккер, когда разгружали баранину, спросил, а зачем тебе, вообще, это обаяние? Я разозлился за такой вопрос и хотел дать ему в зубы, но потом подумал, что могут пострадать и мои. И поэтому ответил так: а, может, я хочу, чтобы на меня обращали внимание не только шлюхи, а, может, я хочу жениться? И, если уж мужчина хоть раз произнес такие слова вслух – будьте уверены, он хоть раз попытается это сделать. Да где же посетители, сто акул им в погоню! И где бармен? Опять наливать самому? Ладно. Но это в последний раз. А потом я начну бить морду. Элп! Хорошо! Даже у малоответственного человека, если он решил жениться, но еще не знает на ком, все же возникает мысль, что неплохо бы к свадьбе иметь кроме долгов еще какие-то деньги. И тут как раз подвернулся круиз по Средиземноморью. Когда же это было? В шестьдесят шестом или шестьдесят седьмом? Пришла мне из космоса интересная мысль: а не купить ли у арабов гашиша, чтобы через неделю успешно задвинуть его французам в Марселе? Хорошая мысль, но помешала шестидневная война – нас даже в Хаифу не пустили. Поэтому пришлось покупать в Стамбуле. Дороже. Я купил десять фунтов волшебного пластилина и легко протащил его через французскую таможню, но в порту не утерпел и соорудил самокрутку. На запах сбежались ажаны, чтоб им никогда берега не видеть – и скрутили мне руки. Отняли гашиш, свободу, американский паспорт и поместили на два года в тюрьму города Брааса. Вот там я и научился сюсюкать, то есть, говорить по-французски. Два года, конечно, уплыли в океан без меня, зато теперь я без проблем хожу на канадских лесовозах.

Я вижу какую-то штуковину на столе у прохода. А ну-ка! Похоже на спиннинг. Действительно, спиннинг. «Фишерман». Как увижу спиннинг – сразу вспоминается рыбалка. Большая рыбалка. Холодные воспоминания.

Бр-рр! Россия. Где здесь водка? Вот она. Двойная порция. Как меня учили? Надо резко выдохнуть. Ху! Глт, глт. Ogourets! A-a-nna! Blet. Zjvatchka yest? Zadarie djynsy. Matros. Otdaite Alyasku! Malboro! Все. Больше никаких русских слов не помню.

Кто мне скажет, что такое не удачно потонуть? Это значит – спастись, а не пойти на дно со свежими охотскими крабами. Наш «Alife» имел гнилые борта, а его владелец – неплохую страховку. Думаю, именно по этим двум причинам сейнер и треснул пополам на пятибалльной волне Берингова моря. Я, конечно, неохотно покинул палубу после того как на баке стало по колено и вот что вам доложу: ванна со льдом – всего лишь теплый чай на five’o’clock у английской королевы по сравнению с Беринговой водой. Естественно, и челюсти свело – поэтому я так долго не мог отдать жвачку советскому капитану, который спас всю команду на фанерном баркасе.