Дивизия без вести пропавших. Десять дней июля 1941 года на Лужском рубеже обороны

Гальдер: «Сведения о противнике:

а) Сохранение боеспособности действующих на фронте дивизий становится для противника все более трудно разрешимой задачей. Снова получены сведения об укомплектовании разбитых дивизий необученными контингентами.

б) Русское верховное командование поставило во главе фронтов своих лучших людей: Северо-Западный фронт возглавляет Ворошилов, Западный фронт – Тимошенко, Юго-Западный фронт – Буденный. <…>

На фронте группы армий “Север” сильные арьергарды противника при поддержке танков и авиации оказывают упорное сопротивление танковой группе Гепнера. Свои главные силы противник, по-видимому, отводит в восточном направлении. <…>»[151 - Франц Гальдер, Военный дневник. Ежедневные записи начальника Генерального штаба сухопутных войск. М. ОЛМА-ПРЕСС Звездный мир, 2004. СС. 107–109.]

Лееб: «10.00. Разговор с генералом фон Роже, командующим тыловым районом группы армий “Север”. Организованных отрядов противника не отмечено, имеются лишь разрозненные небольшие группы вражеских солдат. Поэтому от 291-й пехотной дивизии можно забрать еще один полк».[152 - Лебедев Ю., С. 65.]

Гальдер: «Танковая группа Гепнера отбила атаки противника и завершила подготовку к дальнейшему наступлению в район юго-восточнее Ленинграда, сосредоточив основные усилия на правом фланге».[153 - Гальдер, Русская кампания…, с. 72.]

Таким образом, главным направлением удара и в нашем штабе и в главном штабе немцев считалось движение на Новгород. И вдруг в такой момент немецкие генералы снимают с этого направления целую танковую дивизию!

Тот, кто принял это решение, явно не думал о том, что может произойти далее – уже 12 июля. Неожиданный поворот 6-й танковой дивизии на 90° имел свои неизбежные последствия.

Манштейн, который был явно не в восторге от последних перестановок, вполне разумно объяснял свое недовольство:

«Как бы ни была важна эта задача, такая группировка сил означала новый большой разрыв между обоими танковыми корпусами. В этом крылась опасность, что и та и другая группировка не будет обладать необходимой ударной силой. Усугублялась эта опасность тем, что сильно заболоченная и в значительной части покрытая лесом местность, отделявшая нас от Ленинграда, была не очень-то благоприятна для действий танковых корпусов».[154 - Манштейн. C. 201.]

Тем не менее, правый фланг немцев, на котором остался теперь лишь LVI моторизованный корпус Манштейна с 8-й ТД, продолжал двигаться вперед.

Интересен также следующий фрагмент из Боевого дневника 6-й танковой дивизии за этот день:

«Вскоре после полудня у перекрестка взорвались 3 временные мины. В 19.00 приказ по корпусу, предусматривающий бросок к южной окраине Ленинграда. Оценка врага в этом приказе примерно соответствует представлениям дивизии, так как ясное представление о силах врага необходимо для обеспечения собственной безопасности…»[155 - NARA T 315 R 323 f 083.]

Здесь особенный интерес представляет упоминание о временных минах. Это явное свидетельство о неутомимой деятельности Бычевского. Вероятно, имеется в виду перекресток у Дубровно, недалеко от которого в это время находились основные силы дивизии. Но речь, по всей видимости, следует вести не об одном, а о нескольких взрывах, и в разных местах. Мне пока не удалось точно установить, где именно были заложены фунасы. Алексей Федоров полагает что «взрыв мины был у перекрестка в д. Николаево, а не у Дубровно. Вероятнее всего радиомины были заложены на перекрестках дорог в Стругах, Николаево и Городище».

Впрочем, есть одно любопытное свидетельство.

«Возле ж.д. станции “Струги – Белая” до 1917 года находилось имение богатого швейцарского подданного Самуила Бехле… На берегу Черного озера среди соснового бора стоял барский дом… Перед домом были разбиты дорожки, газоны, клумбы цветов, альпийские горки… После Октябрьских событий 1917 года Самуил Бехле покинул Россию. В бывшем имении организовали народное хозяйство, позже в барском доме разместилось Управление военного полигона, а в начале 1930-х годов – клуб полигона. 12 июля 1941 года здание вместе с сотней танкистов 56-го механизированного корпуса вермахта было взорвано радиоуправляемой советской миной “Беми”. Усадьба не сохранилась. Сейчас здесь растут лишь кусты шиповника».[156 - Розов Н. «Мир дворянских усадеб». Изд-во Сергея Маркелова. Великие Луки, 2015. С. 553.]

Взрыв бывшего усадебного дома С. Бехле, скорее всего, следует считать событием достоверным. Однако упоминание о сотне танкистов, да еще и 56-го мехкорпуса, двигавшегося в этот момент к Новгороду, вызывает большие сомнения. Возможно, здесь произошла путаница и сотню погибших надо искать среди пехотинцев 56-й ПД. Вообще само по себе отсутствие в немецких документах резонанса от серии радиоуправляемых взрывов 11 и 12 июля может свидетельствовать либо о малой их эффективности, либо о чрезвычайной насыщенности этих дней другими драматическими событиями.[157 - Подробнее об этом см.: Федоров А. Книга памяти… С. 46–49.]

Журнал боевых действий СЗФ № 1 (201)

«11 А на правом фланге продолжала отход, левый фланг вел упорные бои за Порхов, утром противнику удалось овладеть городом.

41 ск в беспорядке отходил вдоль шоссе на Луга, командиры штарма и фронта приводили корпус в порядок и задержали на рубеже: Щир, Струги Красные и Залазы; штакор – Николаево».[158 - ЦАМО, фонд 221, опись 1351, дело 20 (201), с. 23.]

Сабский плацдарм

Пока шли ожесточенные бои в предполье, Лужский оборонительный рубеж вовсю готовился к предстоящим битвам. Наше командование прекрасно понимало, что разогнавшуюся машину немецкой армии в предполье надолго не удержать.

В районе Большого и Малого Сабска к исходу дня 11 июля курсанты отрыли окопы и траншеи полного профиля, подготовили огневые позиции для орудий, минометов и пулеметов. Для орудий и большинства пулеметов создали дзоты. Все они были тщательно замаскированы, подготовлены данные для огневых средств, расчищены секторы обстрела.

Какими же силами располагало училище для решения столь сложной задачи? Всего командиров, курсантов и красноармейцев насчитывалось 1906 человек. Артиллерия училища была представлена одним 76-мм орудием и двумя 45-мм пушками, двумя 82-мм и шестнадцатью 50-мм минометами. Гораздо лучше дело обстояло с пулеметами. Их было 117 (8 крупнокалиберных пулеметов ДШК, 28 станковых пулеметов «Максим» и 81 ручной пулемет). Основная масса курсантов была вооружена винтовками: самозарядных винтовок СВТ было 1157 штук, остальные 527 – трехлинейки образца 1891/30 гг. Кроме того, в училище было 32 автомата ППД. Курсанты, подготовленные в качестве истребителей танков, имели достаточное количество гранат и бутылок с горючей смесью. В каждом батальоне была радиостанция РБ, 8 телефонных аппаратов и по 9 километров полевого телефонного кабеля. Боевые действия училища поддерживал артдивизион Ленинградского артиллерийского училища (ЛАУ).

Каждый, кто хотя бы немного знаком с военным делом, понимает, что для создания прочной обороны на широком фронте такими силами и средствами требуется высокое воинское мастерство, беспредельное мужества и отвага, умелое руководство боем со стороны командиров всех степеней и высокий моральный дух всего личного состава.

Хорошо представляя, с кем предстоит в ближайшее время драться училищу, какие силы требуется остановить на дальних подступах к Ленинграду, его командование приняло ряд мер к созданию прочной обороны. Как и требовали уставы Красной Армии того времени, боевой порядок училища состоял из двух эшелонов: в первом эшелоне оборонялись 1-й и 2-й батальоны; во втором эшелоне – 3-й батальон в составе двух рот. Учитывая наличие большого промежутка между 1-м и 2-м батальонами по фронту, начальник училища полковник Г. В. Мухин приказал 9-й роте обороняться между этими батальонами в первом эшелоне. Было принято решение на танкоопасном направлении вдоль дороги Большой Сабск – Редкино заложить фугасы на 10-и километровом участке и занять позицию 120 курсантам – истребителям танков. Имеющиеся в распоряжении начальника училища 3 противотанковых орудия были поставлены на дальность огневой связи друг с другом, организовано взаимодействие с поддерживающим училище артиллерийским дивизионом ЛАУ. Впереди огневых позиций, за рекой Луга, притаилось боевое охранение.

Учитывая то, что училище имело 117 пулеметов, было решено использовать их с максимальной эффективностью: 8 крупнокалиберных пулеметов ДШК заняли огневые позиции на флангах оборонявшихся подразделений, подготовив фланкирующий огонь по противнику в случае его вклинения в нашу оборону. Также было предусмотрено их использование в борьбе против бронемашин и бронетранспортеров. 28 станковых пулеметов получили секторы обстрела на вероятных направлениях действий противника. Имелся лостаточный обзор и для 81 ручного пулемета. Курсанты-кировцы хорошо знали военное дело, умело владели имеющимся у них оружием, знали тактику действия противника, были закалены физически.

КП Ленинградского пехотного училища имени С. М. Кирова

Яков Васильевич Завалишин, батальонный комиссар, начальник отдела политпропаганды училища

«Утром, за завтраком, начальник училища полковник Мухин спросил меня о планах на день. Я ответил, что собираюсь побывать в ротах 1-го батальона, встретиться с заместителем командира батальона по политчасти старшим политруком Синевым…

Полковник Мухин не дал мне договорить:

– Прекрасно! Нам по пути. Я еду к комбату Кузнецову.

Мы доехали до Сабска, разбросанного по берегу Луги, и пошли пешком вдоль переднего края обороны. На берегах Луги вроде ничего не изменилось: те же перелески, высотки – то круто обрывающиеся, то пологие с песчаными отмелями, те же заводи, покрытые зарослями осоки и кувшинок, поля несжатой ржи, подступающие к самому берегу. И только наметанный глаз военного различил и брустверы траншей, искусно прикрытые дерном, и бугорки дзотов.

Курсанты работали днем и ночью. События поджимали. Накануне в батальоне узнали, что противник прорвался к Пскову. При недостатке зенитных и противотанковых средств наше спасение виделось в инженерном оборудовании местности.

Мы часто останавливались, беседовали с бойцами. Настроение у ребят боевое. Но начальник училища справедливо считает, что одним моральным духом врага не остановишь. Он дотошно проверяет готовность кировцев к отражению противника, не гнушается посмотреть стрелковые карточки, поинтересоваться тем, достаточно ли широк сектор обстрела.

Во второй половине дня мы возвращаемся. По дороге Герасим Васильевич говорит: – Пожалуй, я слишком придирчив стал. Наверное, зря лейтенанту выговор объявил. Полковник, необыкновенно человеколюбивый, добрый, был искренне расстроен, когда у одного из командиров взводов обнаружил неисправный пулемет.

– Знаешь, комиссар, – продолжает начальник училища, – в курсантах я уверен. Не дрогнут. Но нельзя же голыми руками! Что сегодня у Кузнецова? Две пушки и два пульвзвода на двенадцать километров фронта!

Поскорее бы обещанный артдивизион прислали. – Задумался, потом спросил: – Комиссар, а сколько у нас коммунистов и комсомольцев?

– Тысяча двести девяносто два! – ответил я.

– Выстоим! Обязаны выстоять! – На переносице Герасима Васильевича появилась упрямая складка. Он прибавил шаг…

В шестой роте, докладывали мне, комсомольское собрание завершилось пением “Интернационала”.

Секретарь партийной комиссии сообщил, что на 11 июля в парторганизации рот и батальонов поступило от курсантов и командиров около 200 заявлений с просьбой принять их в партийные ряды. Вот оно, политикоморальное состояние кировцев накануне решающих боев!»[159 - Кринов, СС. 24–26.]

Ленинград. Смольный

Маркиан Михайлович Попов, генерал-лейтенант, командующий Северного фронта

«Прибывший в Ленинград главнокомандующий Северо-Западным направлением Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов вызвал меня в Смольный. Захватил необходимые материалы и отправился на доклад.

В кабинете Ворошилова кроме члена Военного совета А. А. Жданова и начальника штаба направления генерала М. В. Захарова находился представитель Северо-Западного фронта. После взаимных приветствий маршал приказал доложить ему обстановку. Выслушав меня, а затем товарища с Северо-Западного фронта, Ворошилов уточнил ряд вопросов и стал изучать оперативную карту.

Он сделал несколько замечаний относительно прикрытия флангов и совершенно неожиданно для меня приказал 70-ю, 237-ю стрелковые дивизии и 21-ю танковую, которые мы с большим трудом и даже риском сняли с северного участка и направили на Лужский рубеж, немедленно передать Северо-Западному фронту. Его решение было окончательным. И, как я понял, не обсуждалось ни с членом Военного совета, ни с начальником штаба направления. Мне оставалось собрать документы и, получив разрешение, отправиться в штаб фронта.

Дорогой, размышляя над решением маршала, я несколько успокоился. Положение у генерала П. П. Собенникова, принявшего накануне командование Северо-Западным фронтом, было трудным. Почти все его дивизии вели тяжелейшие оборонительные бои от самой границы, были сильно ослаблены. Еще хуже обстояли дела с боевой техникой. Фронт фактически не имел своей авиации, и мы вынуждены были выделить ему часть наших тоже не весьма крупных сил.

Вернувшись к себе, я поручил штабу изыскать возможности для усиления Лужской оперативной группы, увеличить плотность инженерных заграждений, а сам немедленно выехал в штаб группы, чтобы на месте внести необходимые поправки в организацию обороны. С генералом К. П. Пядышевым и его штабом мы всесторонне обсудили сложившуюся ситуацию и пришли к единому мнению: увеличить назначенные войскам участки обороны».[160 - Кринов, СС. 22–23.]

Приведя эту выдержку из воспоминаний Попова, Кринов никак не комментирует ее. Тем не менее, в свете рассматриваемых нами событий она вдруг приобретает неожиданно важное значение. В сборнике «Оборона Ленинграда» опубликован другой фрагмент из воспоминаний Маркиана Михайловича.