Тайна буланого коня

Я начал хохотать и протягивать руки к небу…

– Да нету тебя! – крикнул я ещё раз в небо и упал на землю, сгрёб её пальцами, сжал и продолжал беззвучно плакать.

Боль разрывала мне сердце. Сколько лежал – не помню. Шальная мысль овладела мной: только я один могу ещё выжить… Я зашёл в дом, в сенях взял топор и зашёл в избу, где была русская печь. Жена была с детьми на печке. Увидев топор в моей руке, она спросила:

– Ты чего задумал? Бог и без тебя их возьмёт.

Я глянул на неё, на топор, опомнился и сказал:

– Надо дров нарубить, печку затопить, а то холодно вам там. Пойду я, притолоку в сарае изрублю да печку затоплю.

Я ещё не дошёл до сарая, как вдруг услышал приглушённый детский крик: «Мама!» Я остановился как громом поражённый, бросил топор и кинулся в дом. Зачем жена начала слезать с печки? Она не удержалась, упала и виском ударилась об угол сундука, в котором был наш скарб. Когда я кинулся к ней, она была уже мертва. Я закрыл ей глаза и прислонился головой к её груди. Мне кажется, что она это сделала специально, с умыслом. Потому что видела в моей руке топор, и поняла, что я мог их всех убить. И поэтому она исполнила свою волю: как бы по нечаянности ударилась головой об угол сундука. А я стоял над ней, слёзы не текли из глаз: «Нет, я не буду тебя варить детям…» Нести её на лавку я не мог, кое-как взгромоздил на сундук… Её ноги свисали с него… Я накрыл её занавеской, которой задёргивалась печка, чтоб дети не видели. Я не плакал. Дети заплакали, но я шикнул на них. Их оставалось у меня четверо.

…Когда похоронил жену, почувствовал радость и ужаснулся: до чего дожил! Я вспомнил её слова, когда приходили в наш дом похоронщики: «Трое должны жить!»

А на другой день вечером я увидел всполохи в небе, словно далёкие птицы махали крыльями. Моё сердце забилось учащённо: хлеб, хлеб вызревает! Я зашагал к своему другу Николаю, что жил через пять дворов от меня. Пришёл к нему, а он еле живой.

– Хлеб зреет, – сказал я ему. – Всполохи в небе бесятся.

– Ну и что? – безучастно спросил он. – Чему радуешься? Власти нам его не дадут.

Но я решительно сказал:

– Я выполню наказ жены – сам хлеб возьму.

– А объездчик? – спросил Николай.

– Все мы под Богом ходим. Не вечно же его бояться! Не умирать же нам с тобой!

– Это ты прав! Я думал, ты баба, а ты мужчина, – тихо сказал Николай.

– Сегодня в ночь пойдём, колоски нарежем, – шёпотом промолвил я.

– Приходи к вечеру, – согласился Николай, достал из-под подушки горсть колосков – ячмень, и протянул мне. – Я уже приспособился… Мне-то одному что надо? А у тебя детей вон сколько, кормить надо. Так что вечером приходи.

И я поцеловал его руку, он отдёрнул её:

– Не бабься…

Я зажал в руке драгоценные колоски, засунул руку за пазуху, чтоб никто не видел, и пошёл домой. В сенях остановился, половину колосков растёр в руках и проглотил сладковатое, ещё не совсем созревшее зерно. Потом растёр оставшиеся колоски и зашёл в избу. Дети выглядывали с печки – четверо, и я разделил эту горсточку зерна на четверых. Сказал:

– Ешьте, не спешите.

Они съели, и один из них – Ванятка – спросил:

– А ещё есть?

– Скоро будет! – решительно ответил я.

На другой день ночью я не зашёл за Николаем, а пошёл в поле. Оно находилось за гумном, за посадками. Когда прошёл посадки, услышал топот и храп лошади. Я снова нырнул в посадки, затаился и увидел: на рыдване, который тащила лошадь, лежала тёлка, голова её свисала, а на шее словно кровавый галстук. Я узнал в кучере объездчика нашего колхоза, он объезжал поля и днём, и ночью. Жестокий человек был: если кого ловил на поле, бил кнутом. Может, он не хотел убивать, но голодный, обессиленный человек сам отдавал богу душу. Объездчика потаскают в милицию, а затем отпускают.

…Я понял, что ему сегодня не до меня, вышел в поле и нарезал колоски… Набрав как можно больше в большой платок, я понёс их детям. …На другой день Николай сам пришёл ко мне:

– Вот что, Василий, надо нам зерно набирать с полей, и побольше. Когда хлеб обмолотят, приедут энкавэдэшники и хлеб заберут.

– Хорошо, – согласился я, и ночью мы пошли с ним на поле.

Он взял с собой бадик.

– Зачем? – спросил я.

– Для спроса. А кто спросит, – тому в лоб. Если он захочет нас взять, я постою за себя и за тебя, – ответил Николай.

Мы зашли в рожь… Но мы воры-то мы были не ушлые: тропиночку и протоптали. Зайдя почти на середину поля, мы стали резать овечьими ножницами колоски, собирая их в мешки. И вдруг услышали крик:

– Эй, где вы там?

Мы присели…

– Не прячьтесь! Я вас всё равно найду – по следу, – опять раздался крик.

Было слышно, как лошадь приближается к нам. Николай приказал мне:

– Беги! А я его встрену здесь.

Как на грех начал всходить месяц… Я побежал… «Стой!» – раздался крик за моей спиной. Через некоторое время я услышал стук, как будто палкой ударили по камню, и что-то шлёпнулось на землю. Я понял, что кто-то бежит за мной, и попытался оторваться от него. И тут услышав голос Николая: – Подожди, не беги!

Я, задыхаясь, остановился. Подбежал Николай, он был как пьяный.

– Гад ползучий! Кнутом меня, понимаешь, кнутом! Кажись, я ему черепок проломил бадиком, – громко сказал он, наклонился и стал утробно рыгать, потом прошептал: – Домой – ни зёрнышка! В следующий раз сходим. А сейчас нельзя.

На другой день наехала милиция и стала искать, куда делся объездчик. Везде искали, на конях скакали – не смогли найти. Подъехали они к одному мальчику, который рыбачил, и спросили у него:

– Ты тут дяденьку на лошади не видал?

– Нет, не видал, – ответил мальчик и вылез к ним.

– А что там среди поля вороны и сороки летают?

– Да может, зайчишку поймали, едят.

Милиционеры переглянулись и поскакали туда. Они нашли объездчика, вернее, его труп, и начали искать, кто это сделал. И нашли – Мишку-рысачка. В гражданскую, когда красные захватили власть в нашем селе и в соседнем, тёмные крестьяне из соседнего села решили защитить владения графа Львова, который отгрохал им церковь красивейшей архитектуры. Но красные, узнав об этом, засели на колокольне. Крестьяне отправились к церкви, впереди на белом рысаке ехал Мишка, гордо посматривая вокруг. Вдруг с колокольни ударил пулемёт, и сразу – визг, крик! Мишка, прижавшись к коню, развернул его и галопом помчался в своё село. Люди, конечно, потом приврали, что он будто бы залетел к себе в сарай и даже там в запале и в страхе орал на коня: «Но-о, пошёл! Красные на хвосте!»

И орал так долго, пока жена не прибежала и не сняла его, полубесчувственного, с коня. А милиционеры всё-таки поймали тогда убийцу объездчика – отца пацана, который показал им место скопления птиц над полем, Мишку-рысачка. Видимо, милиционеры не захотели долго разбираться и схватили его, известного на всю округа защитника помещика, а значит, врага. Мишку посадили в тюрьму, а мы с Николаем продолжили добывать зерно.

А через некоторое время я вступил в колхоз…

КАК Я БЫЛ НА ТОМ СВЕТЕ

(рассказ друга)

Это было со мной на задании, когда наш отряд прикрывал нелегалов. Нас стали преследовать, но догнать не смогли. Мы поднялись на каменное плато, на нём лежали валуны, как стадо коров. На машине не проедешь, чтобы нас догнать, с самолёта-вертолёта нас не увидишь, потому что мы прятались под них. А бегать мы могли, как борзые собаки. Но зная, в каком квадрате мы находимся, они решили достать нас снарядами.

Когда я услышал свист снаряда, залез под валун, закрыл глаза ладонью, чтоб взрывной волной не выдавило их, открыл рот, чтоб звуком взрыва не порвало перепонки. При каждом взрыве чувствовал, как у меня от страха мороз по шкуре бегает. Обстрел длился долго. Свистели снаряды, и камушки стучали по моему валуну. Потом свист снарядов прекратился.

Я долго лежал: ждал, что снова начнётся обстрел, но его не было. Я чуть-чуть высунулся из-под валуна, чтобы оглядеться. Вдруг снова послышался свист… Я вжался в землю с закрытыми глазами… Свист был прямо надо мной, но взрыва не было. Потом снова свист, и снова взрыва нет. Меня залихорадило. Пронеслась мысль, что я умер, и это душа моя слышит свист, а взрыва не слышит. Я хотел открыть глаза, но не было сил взглянуть на свою смерть. «Где я – в аду или в раю? – размышлял я и ругал себя. – Ты же мужчина, открой глаза! Что случилось, того уже не изменишь».

Наконец я открыл глаза. Низко надо мной летал коршун, это его писк я принял за свист снаряда. Я истерично захохотал. Вдалеке снова раздались взрывы снарядов…

Как же я был рад этим взрывам вдалеке и тому, что я живой и смерть не достала меня!

ЗАГАДКИ УЖА

Однажды летом я решил искупаться, приехал на пруд, поплавал, сел на берегу и увидел лягушек, которые сидели на берегу и, видимо, принимали солнечные ванны. Ветер волну нагонял на них, волна их омывала и откатывалась назад, лучи солнца грели их. Минут пятнадцать наблюдал за ними. Вдруг вижу, ползёт к ним медленно уж, быстро высовывая свой язычок-двухвостку. Одна из лягушек, посмотрев на ужа, как загипнотизированная, поскакала ему навстречу и прямо перед его носом квакнула… Уж тут же схватил её и стал есть. Мне было видно, как изо рта ужа вытягиваются ноги лягушки… Я от удивления раскрыл рот. Через некоторое время она вся была в уже, а возле его головы появилось утолщение. Тут сверху раздался свист: над прудом кружился коршун. Уж вдруг перевернулся, изогнулся, открыл рот, высунул язычок и притворился мёртвым. Я пошёл к нему, но неприятный запах остановил меня. Я вернулся к машине и продолжил наблюдение за ним. Коршун покружился и улетел, видно, был сытый. Уж ожил и довольно быстро пополз по траве к камышу. Но тут на берегу появился хорёк. Все лягушки сразу же попрыгали в воду…

Мне было интересно, что же будет между хорьком и ужом. Хорёк был не лесной, а домашний гибрид, из тех, что живут у людей. На берегу пруда была сторожка, и он, видимо, уходил из неё путешествовать по берегу, а теперь возвращался. Уж и хорёк встретились и остановились друг против друга. Уж немного приподнял голову, раскрыл рот и зашипел. Хорёк прижался к земле, как для прыжка… Уж сделал выпад в сторону хорька, но тот отпрыгнул.

Если бы это был дикий хорь, то борьба была бы обязательно. «Почему этот хорёк не был загипнотизирован ужом, как лягушка, которая смело пошла в его пасть и перед смертью даже квакнула?» – думал я. А хорёк тем временем убежал, уж тоже уполз… Я сидел и думал о том, что в природе гипнозу поддаются только приматы. «Неужели и лягушка была загипнотизирована ужом?» – долго размышлял я.

Потом я даже написал басню о том, как уж съел лягушку и пополз дальше, а навстречу ему – хорёк, он распугал всех лягушек, и уж укусил его. Хорёк спросил: «За что ты меня укусил?» А уж ответил: «За то, что ты не дал моим верноподданным быть счастливыми, поэтому и накормил меня своим телом». Вывод басни был следующим: есть люди, которые считают, что другие люди ради них пойдут на смерть, хотя это бывает часто и со многими. Но меня не покидала мысль: неужели лягушка действительно была загипнотизирована? Я разговаривал позже с биологом, и он сказал, что в природе такого не бывает.

Разгадка пришла через много лет. Один лётчик, мой друг, объяснил мне, что уж ползёт очень медленно, а у лягушки зрение устроено так, что медленные движения она не видит, а быстрые мгновенно улавливает и не упускает их из поля зрения. Язычок ужа высовывался очень быстро, она подумала, что это насекомое, и прыгнула, чтобы поймать его. Но вблизи она увидела ужа и от страха квакнула, но было уже поздно: уж схватил её. Этим и объяснялся весь гипноз ужа и его власть над лягушками. Как сказал лётчик, прибор наведения самолёта работает по принципу строения глаза лягушки: слабо двигающиеся предметы или вообще обездвиженные он не видит, но как только увидит быстро летящую цель, не выпускает из своего поля зрения.

ЗАРПЛАТА -

ДЕЛО БОЖЕСТВЕННОЕ!

Как-то раз подвозил я женщину в церковь… Она была там певчей. Вот подъехали, а возле храма стоит батюшка. Я остановил машину и стал наблюдать такую картину. Певчая подошла к батюшке и говорит:

– Батюшка, зарплату надо прибавить, а то горло дерём, а зарплата маленькая.

– Что ты говоришь, отроковица?! – отвечает батюшка. – Песни поёте, Бога хвалите, во имя Бога можно и маленькую зарплату получать, раз Бога славите. Ты что, Бога не любишь, мзду требуешь?

– Бога я люблю всей душой, но и зарплату не меньше. Зарплата – дело божественное! Будь добр, батюшка, прибавь, – настаивала певчая.

– Души в тебе, отроковица, нет! – укорил её батюшка.

– Конечно, батюшка, от такой зарплаты она у меня истощала, лёгкой стала и вылетела из меня. Будь добр, батюшка, сделай так, чтобы она потяжелела и в меня вернулась. Зарплата – дело святое!

ВЕСЕННИЕ МЕТАМОРФОЗЫ

Однажды ранней весной я ехал по дороге. Был небольшой морозец. Сбоку от дороги мелькали причудливые очертания зверей из снега. Вот недалеко от дороги возник белый медведь. Он лежал, открыв пасть, и смотрел на меня. Далее стоял белый гриб. Видимо, осенью кто-то обронил клок соломы у дороги и его накрыл снег, а когда солнце пригрело, снег растаял, ветер обдул его и оставил плотную ложку с гигантской соломенной шляпой. Далее я увидел снежную горку с собачкой на её вершине – грязно-белую и кучерявую. Она задрала голову вверх и, словно что-то там увидев, разинула пасть от удивления. А может, она пыталась выть по-волчьи. «Это потрясло бы меня, если бы она завыла», – подумал я.

Но проехав ещё немного по дороге, я сам раскрыл рот от удивления и остановил машину. Сбоку от дороги стояла причудливая птица на одной ноге, сделанная наполовину из снега, а наполовину из грязи. И держала эта птица палку с набалдашником – тоже из грязи и снега. С носа птицы время от времени капала вода. Всё это природное скульптурное изображение обледенело под солнцем и ветром: палка была похожа на грязное крыло птицы, а сама птица – на парусник с птичьим лицом. Мне захотелось выйти из машины и толкнуть эту причудливую птицу, но я поехал дальше.

Через какое-то время я вдруг заметил необычные снопы соломы на поле: сверху рыжие, а внизу – белые. Видимо, кто-то вывозил солому с поля и растерял её. Она осталась лежать клочками на поле, а потом превратилась в небольшие рыже-белые копны. Вокруг них виднелись замёрзшие лужи с прозрачными кусочками льда, а между ними кое-где блестела синим цветом вода. «Как ледяное поле из мрамора. Настоящая весна уж близко», – подумал я. А дальше мой взгляд выхватывал белые очертания козлов и баранов, лежавших на поле и вдоль дороги, а также быков. Или, может, это моя фантазия разыгралась?

Когда возвращался на машине обратно, всё изменилось. В течение тёплого солнечного дня снежные фигуры растаяли, поле рябило на ветру синей чешуёй рыбы, в мелких лужах вдоль дороги купались воробьи. Они быстро-быстро били своими крыльями по воде, и брызги покрывали их маленькие тельца. Я побоялся остановить машину и вспугнуть их. По правде говоря, они мне порядком надоели на хуторе своим гомоном, разборками с громким чириканием и воровством зерна. Они всегда бойко прыгали рядом с нами, когда мы ели, и нахально хватали упавшие крошки хлеба, вырывая их друг у друга.

Я проехал мимо купающихся воробьёв и увидел, что впереди на дороге в большой луже лежит на боку, словно подстреленная, большая птица и машет одним крылом. Остановив машину, я стал рассматривать её через стекло. Она была ярко-фиолетовая, с длинным хвостом, умными глазами и телом, похожим на большую картофелину. Птица повернула голову и посмотрела на мою машину. Я ждал, что будет дальше. Она перевернулась на другой бок и заплескала по луже другим крылом, потом встала, отряхнулась и быстро улетела.

– Будь благословенна, как путник в пути, спешащий домой! – сказал я ей вслед. – Будь благословенна земля, напитавшаяся водой от большого снега, и будь благословенно всё, что растёт на этой земле!

СИНЕЕ МОЛОКО

Семён шел по улице села, вдыхая вечерний воздух, наполненный ароматами трав и цветов, запахами оттаявшей земли… И тут он увидел свою соседку, которая шла впереди. Он догнал её и пошёл рядом с ней.

– Хорошая ты женщина, Валя, – сказал он ей, поздоровавшись.

– Что, завидки берут? – весело спросила она.

– Одна ты, без мужика живёшь… Тяжело хозяйство держать? – воровато оглядываясь, тихо сказал Семён. – Может, мне на чаёк к тебе прийти?

– Некогда мне чай с тобой пить! – отрезала Валя. – Скоро муж мой Гришка с Камчатки приедет. Он там какую-то рыбу горбатую ловит.

– Ты веришь, что он приедет? – с усмешкой спросил Семён.

– А как же! Посмотри на меня! – сказала Валя и в упор посмотрела на Семёна своими прекрасными чёрными глазами.

– Да, женщина ты хоть куда! Поэтому и прошусь к тебе на чаёк. Да и тебе, наверное, ласки хочется…

– Не хочу я свою душу поганить, хоть и нравишься ты мне, – резко ответила Валя. – Да и ответ держать перед мужем придётся, если что случится со мной.

– Что же это он на Камчатке, совсем заморозился, что ли? – спросил Семён, еле успевая за быстро идущей женщиной.

– Если и заморозился, то я его отморожу, своим теплом душу его отогрею…

«Ну-ну, посмотрим, как ты запоёшь, когда… – подумал Семён и остро почувствовал, как ему захотелось обнять её. – Уломаю я тебя, заколдую…»

Валя пошла быстрее, потом оглянулась и увидела, что Семён остановился и смотрит ей вслед. Она понимала, к чему вёл такой разговор её одинокий сосед, и с тоской подумала: «Господи, дай ума моему мужу! Он там за длинным рублём охотится, а того не понимает, что он мне сам нужен!» Вечерами она чувствовала ломоту во всём теле, кровь горячей струёй бегала по её телу сверху вниз. В такие минуты она ругала мужа, и нехорошие мысли лезли ей в голову: «Может, с соседом сойтись? Господи, прости меня, грешную! Господи, дай мне терпения!» Она металась по кровати в беспокойстве и долго не могла заснуть.

На следующий день после встречи с соседом Валя подоила корову и с ужасом увидела, что молоко синего цвета. Она сразу же побежала к Семёну:

– Смотри, сосед, молоко синее. Наверное, кто-то порчу на мою корову навёл.

Семён глянул в подойник, молоко было действительно синевато-белым.

– Да, плохо дело, – сказал он. – Помогу я твоему горю, только это будет стоить тебе час любви.

– Да ну тебя с твоими намёками! – расстроилась Валя. – Я к ветврачу пойду.

– Иди! Только он не поможет. Это навет плохого человека. Может, пригласишь меня на чай? – снова спросил Семён, глядя на соседку с любовью.

– Да не хочу я приглашать тебя на чай! Я замужем… – гневно ответила Валя и посмотрела на него глазами цвета сизого торна с фиолетовым отливом зрачков в белой оправе.

– Да твой замороженный камчадал врёт, что вернётся. Небось, вмёрз в лёд и никак из него не вылезет. Сколько годков его нет? А ты всё одна маешься, мешки ворочаешь, огород сажаешь… Для кого? Детей-то у тебя нет… Пригласила бы меня на чай, я мужик серьёзный… А там, глядишь…

Валя вспыхнула, стыдливый румянец заиграл на её лице: польстило ей, что мужик к ней липнет. «Может, и правда ласки от него принять? – подумала она и тут же одёрнула себя: – Нет! Ни с какого бока рядом с собой его не вижу! Мне мой нужен». Она сердито хлопнула дверью и ушла.

Через неделю Валя, когда доила корову, опять заметила, что молоко синее.

– Чего это ты нажралась, ведерница? – зашумела она на корову.

Та повернула к ней голову с рогами, похожими на две ливерные колбаски, и с завитками на лбу, и попыталась лизнуть её плечо.

– Му-у-у-у! – замычала корова, выпуская пар изо рта и облизывая свою морду длинным языком, а потом как бы закашляла: – Кхы-кхы-кхы!

– Ты что, заболела? – встревожилась Валя и снова потянула за коровью сиську.

Корова посмотрела на неё большими печальными глазами и начала жевать серку. «Дзинь!» – раздался звук ударившей в подойник струи синеватого цвета.

После этого корова целую неделю стояла во дворе, а Валя даже похудела от дум и печали.

– В лабораторию на анализ молоко отправлять надо, – сказал ветврач, осмотрев корову. – Но кому там нужно одной корове анализ делать? У них дел по горло и без этого. Ты её на мясо сдай, с директором колхоза поговори. А тебе другую корову дадут.

– Ты что – мою кормилицу на колхозную променять?! – закричала Валя. – Да никогда!

– Ну тогда ничем помочь больше не могу, – сказал ветврач. – Твоя корова здорова.

Валя пошла к бабке Прасковье, известной в селе лекарке-знахарке.

– Чем кормишь? Чем посуду для молока моешь? Выжариваешь ли на солнце подойник, банки? Как относишься к корове? – начала выспрашивать бабка.

– Всё делаю, – ответила Валя.

– Ну тогда пойду покроплю твою корову святой водицей да молитву пошепчу над ней. Если есть сглаз, всё как рукой снимет.

Проделав около коровы всё необходимое, бабка Прасковья собралась уходить.

– А чем заплатить тебе, бабуся? – спросила Валя.

– Если литровую банку масла дашь, то я буду рада, мне для лечения надо. А молоко у твоей коровы через неделю должно быть нормальным.

Она взяла банку масла, перекрестила её и ушла. Прошла неделя… Молоко не стало белым… Валя со слезами опять побежала к бабке. Та забеспокоилась, потому что её престиж как знахарки в селе мог пострадать, и сказала:

– Пошли, милочка, к тебе, я ещё раз попробую полечить твою корову.

Бабка Прасковья опять проделала около коровы свои «процедуры» и на этот раз заглянула в кормушку. Там лежали остатки стеблей гречихи… Она взяла один и понюхала – пахло тестом.

– Чем ты её кормишь-то? – спросила она Валю. – Хлебом, что ли, или муку замешиваешь?

– Да какое там!

– Значит, хлебом не кормишь…

Прасковья задумалась, рассматривая стебель гречихи своими подслеповатыми глазами и время от времени оглядывая Валю внимательным взглядом. И тут её осенило…

– Женщины ты, Валя, красивая, в соку, – сказала Прасковья. – Живёшь одна…Мужички не пристают?

– Бывает, – ответила Валя. – Сосед вон проходу не даёт…

– Так-так, – закивала головой бабка. – Значит, говоришь, хочет прилабуниться… Вылечу я твою корову, дай срок.

Бабка вышла на улицу и – прямиком к соседу Вали.

– Хозяин! – крикнула она, зайдя во двор Семёна.

В ответ – тишина. Она обошла двор, заглянула в открытый сарай и увидела там таз, облепленный по краям тестом. Рядом лежали стебли гречихи…

– Так и знала, – сказала бабка Прасковья, поджав губы. – Вот кто синее молоко делает!

Она подошла к дому и постучала в окно…

– Войдите, открыто, – послышался голос Семёна.

Бабка вошла в дом, поздоровалась… Семён предложил ей стул и с тревогой в голосе спросил:

– Зачем пожаловала?

– Нужда меня к тебе привела, – ответила Прасковья и внимательно посмотрела на Семёна. – Ну-ка ответь мне: ты соседку Валю любишь?

Семён опешил, потом с трудом проглотил сухой комок в горле и уставился на бабку, соображая, что ей ответить. Через некоторое время он изрёк:

– Если ты пришла мои сердечные дела вершить, то обойдусь и без тебя!

– Без меня ты не обойдёшься! – категорично заявила бабка Прасковья. – Ну-ка признавайся, зачем ты в сарае гречиху держишь? Зачем она тебе?

– Блины люблю из гречневой крупы в русской печке жарить! – ответил Семён. – Они такие ноздреватые получаются! Вот и запасся с осени гречихой.

– Ты мне тут сказки не рассказывай! – сказала бабка и грозно посмотрела на Семёна. – Авторитет мой на селе хочешь пошатнуть?! Ты зачем молоко коровы соседки синим делаешь?

– Это как же я могу сделать молоко синим? – ответил Семён и покраснел. – Я что, вымя ей крашу?

– Нет, не красишь. Ты даёшь ей стебли гречихи, намазанные тестом…

Семён долго смотрел на бабку расширенными от удивления глазами, а потом спросил:

– Как ты догадалась? Кто тебе сказал?

– Корова на языке принесла, – насмешливо ответила бабка. – Говори, зачем ты это делаешь?

– Хочу через корову заставить Валю любить себя.

– А по-другому не пробовал? Через слова или ласки?

– Да не хочет она меня любить, своего замороженного мужа ждёт. Помоги, бабушка! По гроб жизни буду тебе обязан!

– Ну в этом деле я тебе не советчица, – отрезала Прасковья. – Тут моя сила бессильна. Скажи, откуда ты узнал, что от гречихи молоко синим становится?

– В книге вычитал…

– Вот она, грамотность! – воскликнула бабка. – А я всю жизнь до всего своим умом доходила. Знаешь что, я могу сказать Валентине, что нужен мужчина-колдун, чтобы вылечить её корову. Ты, видно, действительно любишь её…

– Да я с молодости в неё влюблён! – радостно закричал Семён. – Возьми вот деньги…

– Спасибо, не надо. Мне хватает… Деток-то у меня нет… Хоть и хотели мы с Николаем – царствие ему небесное! – их иметь, да не сподобились, – с грустью сказала бабка Прасковья, идя к двери…