Дети войны. Том 2
Но вернемся к тем памятным дням сорокового.
Мой отец решил остаться в Бельцах еще на несколько дней.
В какой-то день мы решили заночевать у родственников – в семье Стопудис. Ночью я проснулся от страшного крика, что-то невероятное творилось в доме.
Из комнаты, в которой мы спали, нас не выпускали. Был предрассветный час. Кто-то приоткрыл ставни.
Сквозь предрассветную мглу я увидел пожилую женщину, которую с двух сторон под руки вели двое военных в форме НКВД. Тропинка от дома вела через сад к калитке. На улице у ворот стояла черного цвета «эмка», в которую втолкнули старую женщину.
На следующий день мы с отцом уехали из Бельц.
Вскоре началась война. Красная армия отступала, беженцы, в основном евреи, устремились вглубь страны, на восток.
Я невольно вспомнил нашу эвакуацию.
Небольшой город, расположенный на берегу Днестра, уже в первые дни войны замер и опустел. Не работала переправа.
Наступил июль. В ясный солнечный день мы вышли из города в южном направлении. Дорога поднималась в гору. На мгновение я оглянулся.
Внизу, в долине реки, я увидел панораму города, утопающие в зелени улицы города, старинную крепость на берегу, нашу школу у подножия горы. С ее склона мы, мальчики, любили спускаться зимой вниз на санях, невзирая на крутой серпантин.
Мы продолжали свой путь. Слева от нас протекал Днестр.
Вспомнилось, как мы приходили сюда в пору весеннего ледохода. Особенно было интересно наблюдать, как по реке спокойно плыли огромные льдины, но затем, достигнув узкой части русла, они теснились, сталкивались, образуя нагромождения и заторы.
А справа от нас открывалась панорама южного склона горы. Здесь она представлялась отвесным обрывом, гладкая и белоснежная поверхность которого сверкала отраженными лучами летнего солнца. Издали хорошо просматривался на белом фоне вход в пещеру. По преданию старожилов в ней когда-то жил монах-отшельник.
Царила тревожная тишина, мы ускорили шаг. Не успели покинуть окраины города, как вдруг лицо ощутило сильный жар от близкого пламени – мы словно вошли в огненный тоннель. По обе стороны от дороги, по которой мы следовали, горели два больших здания. Ускорив шаг, мы вышли из этой зоны.
Шли долго, пока не оказались в местечке Думбравены, где проживал мой дядя. Здесь он надеялся раздобыть лошадей и подводу, чтобы в дальнейшем продвигаться в сторону села
Косоуцы, где, по некоторым слухам, переправа через Днестр еще действовала.
Переночевали у дяди. Рано утром нас бомбила немецкая авиация. В основном, бомбили отступающие части Красной армии.
Как на ладони, видны были на склоне соседнего холма советские танки и разрывы падающих бомб. Перед бомбардировкой самолеты пикировали, слышен был пронзительный свист… Мы прятались в пшенице примыкавшего к деревне поля.
Покинув Думбравены, мы вышли на широкое шоссе и с облегчением вздохнули; но внезапно дорогу нам преградили несколько всадников, вооруженных вилами, косами и топорами – они пытались нас ограбить. Как потом мне рассказывал дядя, он сообщил тогда грабителям, что он оставил дом и имущество без присмотра. В предвкушении более крупной добычи всадники удалились.
А мы продолжили свой путь. Длинная вереница людей двигалась по дороге. Нехитрый скарб, узлы с вещами, небольшие чемоданы погрузили в единственную подводу, дети, как и взрослые, шли пешком, лишь на некоторое время их по очереди усаживали на подводу, чтобы они могли немного передохнуть. Палило жаркое июльское солнце, на бреющем полете пролетали немецкие самолеты и обстреливали колонну беженцев, тогда мы немедленно разбегались в разные стороны и прятались в поле пшеницы или подсолнуха, которые тянулись по обе стороны от дороги.
Колонна беженцев увеличивалась. Внезапно я увидел одинокого извозчика – тоже беженца. Он сидел на облучке. Красивая упряжь и кисточка красного цвета, вплетенная в гриву уставшей лошади, как-то не вписывались в общую картину. Фаэтон двигался медленно рядом с шагавшими людьми. На его заднем сидении сидели дети.
На следующий день, едва только забрезжил рассвет, мы вошли в молдавское село Косоуцы и спустились к реке.
Переправа через Днестр уже не работала, фронт был близок, вокруг царила тревожная тишина. Тысячи людей, измученных длинной дорогой и невыносимой жарой, сидели на своем скарбе, надеясь переправиться на противоположный берег. Мне на всю жизнь запомнилась черная полоса из сплошных черных зонтиков, тянувшаяся вдоль берега. Так люди спасались от беспощадной жары.
К полудню кто-то раздобыл старую лодку, наполовину заполненную водой. Мы забрались в нее, а маму долго не пропускали, так как лодка могла вот-вот перевернуться. Мы уже достигли половины реки, когда я заметил, что мы перестали приближаться к противоположному берегу. Лодка, словно замерла на месте.
Я оглянулся и обнаружил, что к нашей лодке была привязана лошадь, которая плыла вслед за нами и с трудом справлялась с быстрым течением реки. Веревка, с помощью которой она была привязана к лодке, периодически натягивалась, притормаживая движение или задавая ему другое направление.
Не успели мы добраться до украинского берега, как началась стрельба. Моя бабушка со стороны отца и мой двоюродный брат Бецалель остались на том берегу и погибли.
Семья Пинкензон, как мы узнали потом, пробивалась другими дорогами. Спустя много лет в Израиле бельчанин Абрам Пустыльник поведал мне следующее.
В начале войны он был мобилизован в ряды Красной армии и в дни отступления – недалеко от железнодорожной станции Гура Каинар – он встретил дядю Володю.
Встреча была недолгой, люди торопились, спасаясь от наступавшего врага. Молодой солдат запомнил, что дядя Володя держал в руках мусину скрипку, которой еще предстояло сыграть свою роль…
Мы продолжали свой путь: впереди были многие километры по дорогам Украины. Долгие дни и недели под бесконечный стук колес поезд уносил нас вглубь страны. Бесконечная вереница товарных вагонов, где не было удобств, питьевой воды и других элементарных условий.
Поезда обычно останавливались не на железнодорожных станциях, а посреди поля или в лесу, не известно было и время стоянки. Слабый гудок паровоза, извещавший об отправлении эшелона, почти не был слышен.
Запомнилась знакомая картина, когда поезд внезапно отправлялся, и люди, опасаясь возможной разлуки со своими семьями, с криками ужаса пытались догнать уходящий состав. Однажды на какой-то станции я отправился набрать в чайник кипяток, который, разумеется, должен был нам заменить и чай, и горячий обед.
Когда я уже возвращался, увидел, что поезд отправляется. Я начал его догонять, чьи-то крепкие руки помогли мне вскочить на подножку последнего вагона.
После нескольких недель трудных переездов мы оказались на Северном Кавказе.
На одной из крупных железнодорожных станций, не помню – в Армавире или на станции Тихорецк – наш эшелон с беженцами почему-то долго не отправляли. По обе стороны от нас стояли воинские эшелоны, на платформах мы видели танки и орудия.
Внезапно начался авианалет немцев. Рев пикирующих самолетов и ответная стрельба установленных на воинских эшелонах зенитных пулеметов запомнились на всю жизнь. Вскоре самолеты были отогнаны, наступила тишина.
Мы остались на Северном Кавказе. Здесь, в станице Усть-Лабинская, Краснодарского края, мы встретились с семьей Пинкензон.
Жили недалеко от них, но все реже я встречался с Мусей, фронт стремительно приближался. Наша семья успела покинуть станицу до прихода фашистов.
Муся с родителями, дедушкой и бабушкой остались, так как его отец работал в госпитале, где было много раненых, которых он не мог оставить.
Мы тогда еще не знали, что больше никогда не увидимся.
Наша семья оказалась в Махачкале.
Жили в деревянных бараках. Началась вспышка дизентерии.
Поток беженцев продвигался дальше вглубь страны. Вскоре мы покинули Махачкалу. Поднялись на пароход, который отправлялся в Красноводск.
Беженцев с маленькими детьми пропускали к лестнице, которая вела вниз, в трюм парохода. Мне и сестре было соответственно 9 и 11 лет, и нашу семью разместили на палубе.
Была глубокая осень, Каспийское море разбушевалось, сильный холодный ветер каждый раз захлестывал на палубу гребни огромных волн.
Борт парохода, края палубы покрывались коркой льда.
Было голодно и холодно. Эпидемия сыпного тифа и дизентерии косила людей. На палубе стояли кабинки туалетов и к ним тянулись вереницы очередей. Не раз я видел, как за борт в море сбрасывали какие-то мешки. Потом я узнал, что так хоронили умерших.
Из Красноводска, проехав всю Туркмению с запада на восток, мы переехали в город Чарджоу, где обосновались до возвращения на родину.
В памяти остались и лечение по поводу отмороженных на пароходе пальцев ног, и несколько тяжелых лет, когда утром мы съедали весь дневной паек хлеба, а затем весь день, – и так каждый день, – ощущалось мучительное чувство голода.
Не было молока, овощей и других элементарных продуктов питания.
Осенью 1944 года наша семья вернулась в родной город Сороки, когда фронт был близко, и Кишинев еще не был освобожден.
Наступил долгожданный День Победы, радость и ликование. Мы с ребятами отправились на экскурсию по родным местам, забрались в знакомую нам пещеру и высекли на белом камне дату – 9/V-45 г.
После войны мы узнали, что вся семья Пинкензон – Муся с родителями, дедушка и бабушка – была расстреляна фашистами в 1943 году у обрыва над Кубанью.
Они разделили участь многих евреев, казненных в ту страшную пору.
Здесь и проявил Муся те черты, о которых я рассказывал.
В тот последний день скрипка была с ним, он бережно прижимал ее к сердцу. Перед расстрелом немецкий офицер приказал ему сыграть…
Он заиграл «Интернационал» (в то время это был гимн Советского Союза). Опомнившись, немцы открыли огонь. Муся упал.
Это был его вызов врагу, а оружием была скрипка.»
Спустя много лет – в 1975 году – дети Усть-Лабинской школы, в которой Муся учился в годы войны, приехали в Молдавию, на его родину.
Они подарили нам альбом, в котором были интересные рисунки, исполненные детьми, стихотворения, посвященные Мусе, а также свидетельские показания его учителей и одноклассников, в которых рассказывали о юном герое и его подвиге.
Вот некоторые из них.
Воспоминания Владимира Федоровича Забашты, одноклассника Муси:
«Впервые я увидел Мусика, когда его ввела в класс директор нашей школы Г. В. Петровская. Мальчик небольшого роста, в светлой рубашке, в коротких штанишках смело вошел в класс. Шел урок географии, вела урок Е. П. Сахно.
Мусю посадили за третью парту. На перемене все окружили мальчика, нам интересно было узнать, как его зовут, кто его родители. Я сразу же подружился с ним, и домой мы пошли вместе. Он жил на той же улице, что и я. После занятий мы часто играли вместе, я бывал у него дома, а Муся – у меня.
Я хорошо знал его родных, бабушку, дедушку, отца и мать. Отца я видел редко, так как он отдавал большую часть своего времени работе в больнице.
Муся часто играл на скрипке у меня дома. На мой вопрос «Кем ты хочешь быть?» он твердо отвечал: «Только музыкантом!».
Из воспоминаний учительницы Елены Петровны Сахно:
«Запомнился он мне в коротких серых брюках, такого же цвета курточка, поверх которой развивался алый пионерский галстук. На уроках Муся работал с увлечением, всегда давал отличные ответы по всем предметам.…
Он часто спрашивал, что можно дополнительно почитать по материалу того или иного урока.
Брал рекомендованные книги в библиотеке и читал их дома. Вот почему ребята, затаив дыхание, слушали его ответы у карты.
Муся охотно и постоянно помогал товарищам в учебе. Он принимал активное участие в экскурсиях, походах в окрестности станицы Усть-Лабинской. Я помню, с какой любовью он вместе с другими ребятами готовил наглядные пособия, которые были помещены в географическом кабинете. Особенно удачно был сделан макет рельефа станицы. К сожалению, эти пособия не сохранились»
Из воспоминаний одноклассницы Муси Анны Никитичны Бакиевой:
«Вскоре нашу школу закрыли, и в ней оборудовали госпиталь для советских военнослужащих.
В госпиталь стали прибывать раненые. Мы старались хоть чем-нибудь помочь им, облегчить их боль словом или прикосновением руки.
Мы часто дежурили у постелей тяжелораненых, писали письма их родным. Затем решили подготовить концерт, чтобы выступить перед ранеными.
Ведущая роль в концерте принадлежала Мусе. Бойцы с большим вниманием слушали произведения, которые исполнял он на скрипке. Я очень любила петь под аккомпанемент Муси, Он очень умело играл, в его репертуаре было много различных песен».
Из воспоминаний Банной Надежды Антоновны: «Нам не хотелось быть в стороне от тех событий, которые проходили у нас на глазах. Мы всячески старались хоть чем-нибудь помочь. Работали в поле, собирали урожай наравне со взрослыми.
Когда мы узнали, что в Усть-Лабинске есть госпиталь для раненых бойцов, то решили обязательно навестить раненых. Собрали продукты, принесли, кто что мог, ведь тогда уже было трудное время, и пешком отправились в госпиталь.
В госпитале был как раз концерт, там я впервые и увидела маленького скрипача. Мы, деревенские мальчишки и девчонки, очень редко могли слышать скрипку и поэтому были очарованы исполнением. Впоследствии я узнала, что мальчика звали Муся Пинкензон».
А. Н. Бакиева: «Но вот уже шли бои на окраинах станицы, раненых эвакуировали в тыл, в город вошли немцы.
Страшно вспоминать о тех зверствах, которые чинили они. Каждый день был полон арестами и расстрелами. В одну из таких страшных ночей был арестован и Муся с семьей».
В. Ф. Забашта: «Когда в станицу вошли немцы, я стал реже видеть Мусю. Помню всего несколько встреч.
Всякий раз я предлагал Мусе уйти из станицы на хутор, к нашим знакомым. Но он отклонял мои просьбы и говорил: „Погибать – так всем, всей семьей!“.
Последний раз я его видел в конце декабря.
Встретились мы на улице, и разговор наш был краткий и прежний, о его судьбе. Муся и на этот раз отказался от помощи. На память он предлагал мне свою скрипку, но я сказал, что играть не умею, а ему она нужнее».
А. Н. Бакиева: «Через некоторое время мы встретились с ним в тюремной камере, куда я попала вместе с родителями.
Мы были все приговорены к расстрелу.
Я помню, как Муся был сдержан, не по возрасту серьезен. В руках у него постоянно была скрипка. Мне с родителями чудом удалось спастись.
А все остальные 378 советских граждан были расстреляны. После их расстрела я узнала о подвиге Муси, маленького героя-скрипача».
В. Ф. Забашта: «Вся станица заговорила о стойкости и мужестве Муси, заигравшего „Интернационал“ и не просившего пощады.
Я часто выступаю перед пионерами школы, где я учился, где учился Муся, стараюсь донести смысл подвига до юных сердец. Помните о маленьком герое, чтите память о нем».
Очевидец расстрела: Новиков Борис Иванович
https://collections.ushmm.org/oh_findingaids/RG-50.653.0009_trs_ru.pdf
Contact reference@ushmm.org for further information about this collection
Вопрос: Я прошу Вас назвать свою фамилию.
Ответ: Новиков Борис Иванович. Вопрос:
В каком году Вы родились?
Ответ: В 1930 году. Вопрос: Где Вы родились?
Ответ: В городе Севастополе, 4 июля.
Вопрос: Где Вас застала война, и что происходило с Вами?
Ответ: Война меня застала в городе Ялта в 1941 году. И в том же году мы с бабушкой были эвакуированы на Кубань.
С тех пор я и проживаю на Кубани в станице Усть-Лабинской. В 1942 году, в начале апреля, наши войска, теснимые мощной немецкой группировкой, отошли за Кубань.
Дня три было полное безвластие.
Когда немцы зашли, не встретили никакого сопротивления. Видимо, этим и сказывается ихнее лояльное отношение к мирному населению. Никаких насилий, никаких угроз не было.
Через несколько дней появились объявления, что все жители станицы обязаны в такой-то срок пройти регистрацию в комендатуре.
Именно в тот период оккупационные войска, видимо, смотрели тех, кто приходил регистрироваться, кого из них можно назначить старостой, а кому предложить место полицейского. Станица была разделена на отдельные микрорайоны, и в каждом микрорайоне был староста.
После того, как были назначены эти лица, без их ведома нельзя было переехать с квартиры на квартиру.
Они вели полный учет: семья коммуниста там, комсомольца. Все, что в анкете было записано, они старались выполнить.
Были моменты, когда через этих старост немцы собирали жителей трудоспособных и на машинах их увозили в станицу Воронежскую.
Там был противотанковый ров, который делали еще наши войска, и которым наши не воспользовались.
И вот эти рабочие там работали.
Они расширяли, укрепляли его.
А ближе к осени впервые было такое как бы насилие на труд принудительный: немцы в воскресенье окружили рынок и, на их взгляд, тех, кто был трудоспособный, погрузили в машины и увезли в станицу Воронежскую.
Это было первое такое впечатление.
В то время я уже был один, бабушки в живых не было. И мы, мальчишки беспризорные, совали нос туда, куда, может, и не следовало.
Но любопытство брало верх над страхом. Мы обычно собирались около моста. Там недалеко была Суворовская крепость.
Это была как бы нейтральная зона – там ни наших, ни немцев не было. Там мы моли собраться покурить, пошалить.
Ну и сверху смотрели, как немцы переправлялись сначала через паром, а потом по мосту за Кубань. Со временем мы заметили, что стали появляться машины, которые со стороны Кавказских гор возвращались с красными крестами.
Видимо, раненых возили. А ближе к осени пошли по станице слухи.
Вот, например, ребята рассказывали, что у них были соседи евреи, эвакуированные из Ленинграда, из Бессарабии.
Приехали полицейские, подвода была, погрузили все их вещи и забрали. В общем, слух пополз по станице.
А однажды, почти уже в сумерках, мы с ребятами после перекура в нейтральной зоне возвращались. И увидели, что шла большая колона, человек 100, может, и больше. Шли пеши, сзади на подводе везли вещи, и сидели старики и женщины преклонного возраста. Причем оружие не наготове было, чувствовалось, что люди шли покорно.
Видимо, им говорили, что куда-то будут их перевозить. Мы проследили: их провели в тюрьму, они скрылись за высоким забором, и больше мы их не видели.
Но, как говорили соседи, не одна такая колона была.
И так до поздней осени.
А однажды, после очередной вылазки на эту нейтральную зону, мы стали возвращаться и услышали автоматную очередь.
Мы испугались, переглянулись, но потом любопытство восторжествовало, и мы побежали на эти выстрелы.
А вовремя, когда мы бежали по лощине, еще мощные выстрелы были. И вот мы, пятеро мальчишек, выскакиваем на поляну.
И перед нами такое зрелище: сверху – крепостной вал, поверху ходят немцы, а внизу, в углу, вырыта небольшая яма, и вокруг ямы – трупы. И помню, как немец за руки или за ноги тянул в яму убитого уже. Но это было все так неожиданно, что не только мы оторопели от увиденного, мне кажется, что немцы тоже оторопели.
Они не думали, что появятся какие-то свидетели. Какое-то время мы стояли, смотрели как околдованные, покамест он там что-то крикнул. Стрелял он в нас или нет – но нас как ветром сдуло! И мы убежали.
Но трупов было очень много! Стонов я не слышал, видимо, они были просто добиты этими контрольными выстрелами.
После этого мы уже на крепость не ходили. Я там появился уже после армии. Прошло много времени, там уже стали дома строить. И рельеф изменился. И мы с ребятами спорили, где то место было.
Я тоже считал, что запомнил хорошо, потому что детская память впечатлительная. И хоть время пребывания там было незначительным, но что мы пережили! До этого мы уже видели людские смерти.
Вот когда бомбили мост, и попала одна бомба в колон, где шли наши военнослужащие. Но они в форме, казалось, что солдат служит, и или его убьют, или он должен кого-то убивать. А вот когда мы увидели мирных как убивают, не в бомбежке, а вот так, без всякого сопротивления… Ну, это конечно, отложилось…
Тогда, после этого, у меня появились первые седые волосы. Вот до сих пор в памяти эта картина расправы над мирным населением.
Вопрос: Вы упомянули, что первые аресты были на рынке.
Ответ: Не на рынке. На рынке забирали людей, которых гнали на принудительную работу. Вопрос: Вы видели это?
Ответ: Да. Вопрос: Как это происходило? Ответ: Приехали машины вокруг рынка, оцепили. Машины крытые. Потом автоматчики.
И они пошли по рынку. С ними были и полицейские. И вот он пальцем показывает, что вот этого, вот этого, вот этого.
И прямо в машину, и в Воронежскую увезли. Как рассказывали, их вернули после проделанной работы.
Вопрос: А Вы где были в это время?
Ответ: На рынке. Где можно что-то выпросить, что-то украсть. А потом, уже насытившись, бежали к мосту смотреть, какая там воинская техника идет. Или на железнодорожный вокзал. Там был чудесный парк столетний!
Немцы его вырубили и построили четырехэтажное здание. Как говорили железнодорожники, они хотели проложить прямую железнодорожную ветку Усть-Лабинск – Майкоп, чтоб нефть майкопскую коротким путем доставлять.
Вопрос: А кто на рынке отдавал команду, кого забирать?
Ответ: Никто! Просто немцы визуально определяли, если молодой или молодая, то забирали.
Вопрос: Немцы?
Ответ: Д, немцы.
Вопрос: А полицейские там были?
Ответ: Были и полицейские.
Вопрос: Это один раз такое происходило?
Ответ: Я помню только один раз. А до этого добровольно, через старост. Он приходил в семью и говорил: «Вот от вашей семьи на работу надо будет с лопатой выйти».
Вопрос: Сколько человек забрали с рынка?
Ответ: Трудно сказать, потому что машин с десяток было. Может, они и не все были заполнены. Но те, кого они определяли работоспособным, забирали. Не насильничали, особого крика, ажиотажа не было.
Говорили: «Поработаете, а потом привезем вас назад».
Вопрос: А теперь еще раз о том, как Вы видели колону людей. Вы сказали, что оружие было наготове.
Ответ: Нет, наоборот, не наготове! Люди шли покорно. Оружие висело у них на спине. Вопрос: У кого?
Ответ: У немцев и полицейских.
Вопрос: У сопровождающих колону?
Ответ: Да, там были немцы и несколько человек в гражданском.
Вопрос: Сколько?
Ответ: Человек пять, а может, и больше
Вопрос: А в колоне кто был?
Ответ: Были и молодые, и мужчины, и женщины. А вот стариков и немощных везли на подводе. Но колона шла покорно. С вещами шли. Может, им сказали, что переселение.
Вопрос: Кто были эти люди?
Ответ: Это были евреи.
Вопрос: А откуда Вы знаете?
Ответ: Женщины говорили. Уже когда колона прошла, мы подошли и женщины говорили, что там были такие-то, кто жил там—то. Но забирали их не в один вечер! Тоже, видимо, чтобы не напугать, чтоб не разбежались.
Вопрос: Вы сколько раз видели такие клоны?
Ответ: Я видел одну. Но по разговорам, их была не одна. Их в течение недели-две постоянно свозили, может, даже с периферии.
Вопрос: Вы кого-нибудь узнали в том колоне?
Ответ: Нет. Среди моих друзей были, в основном, беспризорники.
Вопрос: А вообще евреев Вы знали?
Ответ: Я видел одну семью с Молдавии, но там молодых не было, были пожилые или средних лет, даже не призывного возраста был мужчина, а в основном, старушки, женщины. Вопрос: И какова их судьба?
Ответ: Наверное, все, кто был в этой тюрьме, попали под расстрел.
Вопрос: А вот эта семья куда-то уехала или осталась в Усть-Лабинске?
Ответ: Я их больше не видел.
Вопрос: На каком расстоянии Вы находились от этой колоны?
Ответ: Метров 70–80. А вот когда мы прибежали к яме, где расстреливали, это метров 50–30. И я хорошо помню, как немец тащил труп в ту яму.
Вопрос: Это какой год был?
Ответ: 1942, месяц я не помню. Это была осень, холодно уже было. Мы были одеты так… в пальтишках, в жакетах.
Но, по крайней мере, до этого они так не пугали население. И, мне кажется, они старались сделать так, чтоб свидетелей не было.
Я удивляюсь, как они по нам очередь не пустили. Но то, что мы там увидели!
Это было, практически, первое прикосновение к войне, что же она из себя представляет. Даже не к войне, а к фашизму. Я ж говорю, когда гибли солдаты, мы совсем по-другому реагировали.
Вопрос: Сколько времени прошло между тем, как Вы увидели колону, и услышали выстрелы?
Ответ: Может, неделя или две.
Вопрос: И за это время Вы видели еще какие-то группы?
Ответ: Нет, больше не видели. Вот те ребята, которые приходили, рассказывали, что через дом от них вечером приехали и забрали.
