Бронекатера Сталинграда. Волга в огне

– Зачем в фуражке? Она для работы. В бескозырке.

– Жаль. Фуражка хоть и зачуханная, но солидно выглядит. Сразу видно, что командир.

Слово «зачуханная» Тимофею не понравилось. Он недовольно засопел, наладился было нырнуть в машинное отделение, но Серега и Антон в один голос заявили, что фуражка у него нормальная, а бескозырка еще лучше.

– Что дальше было? Любопытно ведь – у нас такого не случалось. В кусты, наверное, ее повел?

– А че, в кустах плохо, что ли? – насторожился Тимоха.

– Хорошо. Лучше некуда. Рассказывай дальше. Трусы она сама сымала или ты помог?

– Ну я, – начал было нескладно объяснять помощник. – А она…

Даже снял инженерскую фуражку, почесывая грязными пальцами затылок, но из трюма его позвал механик дядя Гриша Зотов, самый старший в команде по возрасту, имевший двух взрослых дочерей и не любивший всякие похабные разговоры.

– Тимоха, хватит прохлаждаться, лезь вниз. Я свежим воздухом дыхну.

Воздух и правда был свежий, слегка пахнущий водорослями и неповторимым речным духом. Вода отражала голубое небо с редкими облаками, а за песчаной отмелью ярко переливалась желтыми и оранжевыми цветами гряда осин.

– Красота… – потянулся механик Зотов Григорий Пантелеевич, серьезный и очень уважаемый человек на катере. – На таких отмелях судаки хорошо ловятся. Да и грибов в лесу сейчас, наверное, полно.

Очень многое зависело от его опыта и умения. Того и другого у Зотова хватало, и команда считала, что с механиком ей повезло.

Перекусывали на ходу. Ломоть хлеба, банка каспийской кильки на двоих и кружка горячего сладкого чая. Затеваться с кашей или щами коку запретил капитан. Сейчас пока спокойно, а предыдущий караван раздолбили «юнкерсы». Некогда разъедаться и греметь мисками. Дело к вечеру, ночевка предусмотрена у Светлого Яра, там на берегу можно сварить что-то посущественнее. Например, суп с бараниной. Половинка, присыпанная солью, лежит на льду с опилками в трюме.

Покурили после еды, кое-кто попытался даже вздремнуть. Но почему-то не отпускало напряжение, и для этого имелись причины. Хоть и далеко еще было до Сталинграда, но вокруг как-то все изменилось. И вода стала другая, темная и неприветливая, хотя всего-навсего солнце зашло за облако.

Федя Агеев, снова выбравшийся в открытый башенный люк и убедивший Костю немного вздремнуть, вдруг поднял указательный палец и торжественно объявил:

– Гремит… Слышите?

Может, что-то и гремело впереди, но гул двигателя заглушал звуки. Зато все разглядели, что небо на юго-западе темнее, чем положено, и висит, расплываясь на половину горизонта, пелена, похожая на дым.

– Сталинград горит…

Проплыл обломок то ли большой лодки, то ли баркаса. Смоленые доски были обуглены, а смола застыла мелкими и крупными пузырями. Течением проносило уже вспухшую, глушенную рыбу, покачивался на волне спасательный круг. Надпись разобрать не удалось, брезентовая обшивка порвалась, торчали комки пробки.

– Еще кто-то накрылся, – вздохнул кок, стоявший с ведром возле рубки.

Плыли мазутные радужные пятна, что-то горелое. Пронесло еще один труп в задранной до подмышек гимнастерке и колыхающейся нательной рубахе.

Мужичок на рыбачьей лодке с женщиной, стоявшей на носу, собирали что-то с воды. Увлекшись своим занятием, прозевали корабли. Женщина стряхнула с багра какую-то тряпку, а рыбачок, быстро загребая, поплыл к берегу. Тряпка оказалась обмоткой, которые пехота носила вместе с ботинками.

– Знает, сучка, что за кражу военного имущества может под суд попасть, – проговорил артиллерист Дергач, которому до всего было дело.

Рыбачок работал веслами вовсю, кто-то на тральщике засвистел. Напуганную парочку провожали смехом. Вроде ерунда, солдатская обмотка, а подобрал в воде – считается, что присвоил воинское имущество. А из пары обмоток хорошая юбка получится, да еще детишкам на штаны останется.

Догнали плашкоут, деревянную баржу с цистерной тонн на двенадцать и бочками, судя по всему, с солидолом и машинным маслом. Плашкоут тянул на буксире древний колесный пароход с острой кормой и шпилем на таком же заостренном носу. Высоко торчала мачта с красным флагом, а позади рубки, окрашенной в белый цвет, густо дымила массивная труба. На кожухе колеса виднелось название парохода – «Кубань».

– Угольщик, – определил боцман Ковальчук. – Лет семьдесят старичку, а от парусов одна мачта осталась.

– Он что, с Кубани к нам приплыл? – спросил Федя Агеев.

Строгий насчет морской терминологии, Ковальчук напомнил салажонку, что плавает только дерьмо, а корабли ходят.

– С Астрахани наливник тащит. И без сопровождения, – добавил Ковальчук.

Когда суда поравнялись, с «Кубани» начали сигналить. Просили взять оба судна под охрану. Тральщик и все три бронекатера замедлили ход. Дело в том, что на «Смелом» в качестве пассажиров находился полковник инженерной службы, еще какие-то чины помельче, откомандированные из Астрахани в штаб Сталинградского фронта.

Командир группы бронекатеров Зайцев был всего лишь лейтенантом. Полковник не нравился ему своей чванливостью. Вот и сейчас, не дожидаясь ответа командира группы, он заявил:

– Что, караваном потащимся? Меня в штабе командующий ждет, а эти калоши плывут втрое медленнее. Вы, товарищ лейтенант, под немецкие самолеты хотите нас загнать?

– Не плывут, а идут, – тоже не удержался от машинального замечания лейтенант, который хоть и носил заячью фамилию, но в переделках побывал, воевал еще в Финскую и твердо знал, что старший здесь он, а не какие-то временные пассажиры, хоть и с полковничьими шпалами.

– А это вы видели, – тряс какой-то бумажкой полковник. – Срочное предписание штаба флотилии. Ваш адмирал для вас не указ?

Степан Герасимович Зайцев мельком глянул на бумагу с печатью и размашистой подписью флотского начальства и вдруг цыкнул на адъютанта полковника, отглаженного старлея, значительно поглаживающего кобуру.

– Ты чего тут на палубе толчешься? Всем посторонним в кубрик. – И, приставив рупор, спросил у капитана «Кубани»: – Почему без охраны идете? Сами загружены и танкер с горючим тащите.

– Была охрана – катерный тральщик. Утопил его «Юнкерс», да и нам досталось, троих раненых везем. Помоги, браток. Машина у меня исправная и зенитка имеется.

– Зенитка… – задумчиво проговорил лейтенант. – Вот она вас спасет! Ладно, до Светлого Яра сопроводим. Увеличивайте ход до полного, а мы далеко вперед уходить не будем.

Сигнальщик Валентин Нетреба, в отутюженной форменке и бескозырке с развевающимися на ветру лентами, встав на крышу рубки рядом с пулеметной башней, энергично замахал флажками. Принял ответ и, аккуратно складывая флажки в чехол, с особым шиком козырнул лейтенанту:

– Сигнал принят, ответ получен!

Но уже била рында, небольшой судовой колокол, и выла сирена, которую подхватили все корабли.

– Тревога! Фрицы в воздухе!

– Занять боевые посты! – рявкнул Зайцев и хищно оглядел адъютанта: – Ты еще не в кубрике? Всем пассажирам вниз.

Старшему лейтенанту темный провал люка представлялся едва не гробом, откуда не будет выхода. Он замялся, но лейтенант Зайцев уже шагнул в рубку. Следом за ним, стараясь не уронить достоинство, поспешил инженерный полковник, считавший, что в силу своего высокого звания он имеет право оставаться наверху.

– Приказ командира корабля надо выполнять. Бегом в люк, – небрежно махнул он своему адъютанту.

Адъютант зажмурил глаза, как перед прыжком в воду, и шагнул первым на крутые ступени. За ним спустились и остальные командиры из свиты полковника.

Вражеские самолеты приближались с тыла, со стороны Черного Яра, видимо, сделав круг. Хлопали крышки башен, разворачивались стволы пулеметов и пушек. Корабли были готовы к бою.

Немецких самолетов было пять. Три пикирующих бомбардировщика «Юнкерс-87» и два истребителя «Мессершмитт-109». «Мессеры» пока не встревали, зато заходили в пике один за другим одномоторные «юнкерсы» с торчавшими, как шпоры, шасси. Держа дистанцию, бомбардировщики сваливались один за другим круто на крыло. Пронзительно выли сирены. Их звук заполнял пространство прерывистым, бьющим по мозгам завыванием. Разбегайтесь, мы идем!

Первой ударила старая «трехдюймовка» «Кубани». Зенитку обслуживал разношерстный, но успевший сработаться расчет, который возглавлял старший сержант.

– Выстрел!