Спецназ Сталинграда

– Спасибо, но не надо было приносить. Мы же недавно обедали.

Женщина, тоже не голодная, с розовым лицом, всплеснула руками:

– Два часа прошло с обеда. И чего вы там ели? Суп да две котлетки.

Меня эти две котлетки чуть не добили. В каше попадались темные волокна, может, от мяса, а может, остатки рогожи, мы сметали, не разбирая вкуса. Справедливости ради скажу, что голодный период длился недолго. Курсанты начали возмущаться, порядок навели, кормить стали получше. Кстати, лейтенант Рогожин именно в голодное время, разделив с нами тяготы, заслужил среди курсантов уважение.

Ближе к концу занятий создали три группы по десять курсантов для учебы, максимально приближенной к боевой обстановке. В одну из групп попал я. В лесу мы кочевали с места на место, проводили учебные взрывы объектов, играли по очереди роль часовых и диверсантов. Оружие было боевое, имелось по пять патронов. Нашей задачей являлось также научиться уходить от преследования. В первый раз мы благополучно просочились через цепь красноармейцев и милиционеров, которые пытались нас поймать, а во второй раз в руки преследователей попал Гриша Черных.

Все было настолько приближено к реальной обстановке, что Гриша едва не начал стрельбу и оказал отчаянное сопротивление. Его избили, связали и допрашивали прямо на месте. По результатам учений я получил звание младший сержант. Над Гришей посмеивались, хотя парень он был подготовленный и попался в руки условного неприятеля случайно. После ночевок в холодном лесу долго мучила боль в суставах, один из ребят застудил почки. Тренировка получилась настоящей, мы чувствовали свою силу. Такие занятия собирались проводить и с другими курсантами, но война внесла свои коррективы. Учебу резко свернули.

В мае сорок второго года Красная Армия потерпела тяжелое поражение в Харьковской операции, которое обернулось мощным немецким рывком на юге страны. Эти события коснулись непосредственно меня. На базе учебного полка сформировали отдельный батальон, куда я попал в качестве командира отделения. Батальон являлся хорошо подготовленным и неплохо вооруженным подразделением, весь личный состав был обут в сапоги. Красная Армия весны и лета сорок второго года носила ботинки с обмотками, не слишком практичная и удобная обувь. Даже младшие лейтенанты в пехотных полках, которых мы видели по дороге на фронт, щеголяли в зеленых обмотках.

Нашей третьей ротой командовал старший лейтенант Рогожин Иван Терентьевич, имевший опыт польского похода тридцать девятого года. Взводным назначили лейтенанта Кравченко, он окончил полный курс военного училища, воевал под Смоленском и Москвой, затем учился на десантного командира.

Я тоже считал себя подготовленным десантником, и на это имелись основания. За пять месяцев учебы в Яблоневом Овраге окреп физически, научился владеть оружием. На стрельбище выпустил из винтовки, автомата ППШ и нагана сотни две пуль по мишеням. Такую подготовку имели очень немногие бойцы и сержанты пехотных частей.

Мы даже освоили броски боевых гранат РГД-33, что являлось редкостью. В обычных учебных подразделениях командование очень неохотно разрешало учебу с применением гранат, опасаясь несчастных случаев. Бойцы, попадая на фронт, боялись сложных в обращении РГД-33, основной «карманной артиллерии». Все, что положено, я усвоил, был хорошо экипирован, имел в качестве личного оружия легкий карабин (с сильной отдачей) и шагал к фронту с уверенностью в себе. А идти нам пришлось шесть суток от Борисоглебска до речки Чир. Кстати, немцы именовали 62-ю армию, куда мы вошли, сибирской. Ей предстоял долгий путь до Берлина.

После боя в степной балке шли всю ночь. Умерли двое раненых, в том числе боец с переломанной ногой. Еще два человека дезертировали или отстали, точно никто не знал.

В наших краях дожди в июле большая редкость. Если июнь еще более-менее прохладный, то к середине лета погода на огромной территории от Саратова до Астрахани стоит жаркая, дует юго-восточный ветер, а в небе видны редкие облака. Хорошее время для многочисленной немецкой авиации, танков, двигающихся на восток.

Эта гонка осталась в памяти. Плен казался страшнее смерти, хотя от усталости подкатывало полное равнодушие. Выбрасывали шинельные скатки, которые раздирали кожу на лице и шее. Потихоньку избавлялись от гранат и патронов, оставляли всего шесть обойм в подсумках. Раненых тащили, меняясь через четверть часа. Когда в очередной раз ломались носилки, порой валились сразу четверо носильщиков.

Июльская жара в безводной степи – явление особое. Это не совсем то, что представляют многие люди. Солнце безжалостно печет целый день, некуда скрыться от его лучей, и все с нетерпением ждут вечера. Но даже когда солнце склоняется над горизонтом, температура практически не спадает. Слишком нагрелись за долгий день земля, воздух, каждая частица. Лишь к полуночи начинается прохлада, а через час после рассвета снова висит многочасовой зной. Такого пекла не выдерживают ни люди, ни лошади. Люди оказываются выносливее. Если лошади бессильно ложатся у дороги, то люди продолжают шагать, совершенно одуревшие, мало что соображая, желая лишь одного – пусть скорее заканчивается пытка.

Несмотря на жару, очень хотелось есть. Мы срывали на ходу недозревшие колосья, жевали зерно молочно-восковой спелости (запомнились слова из школьного урока ботаники), искололи рот колючими остяками, но хоть чем-то заполнили желудок. Затем набрали колосьев и варили по приказу Рогожина в котелках. Полусырые зерна выуживали ложками, это напоминало подобие каши. Можно сказать, наелись.

Пшеничные поля укрывали нас, но они же становились смертельной ловушкой. Однажды мы едва сумели выбраться из гигантского костра. Бежали, задыхаясь от желтого дыма, стоило глотнуть воздуха, как горло перехватывало. Подгонять никого не приходилось, особенно когда стали свидетелями страшной картины.

Прямо на нас выскочили несколько красноармейцев. Человек пять пробежали мимо, один свалился. У него сгорели, вплавились в ноги штаны, он шел по кругу, вытянув перед собой руки, наверное, ослеп. Рогожин приказал дяде Захару осмотреть его. Фельдшер доложил, что человек получил смертельные ожоги и помочь ему нельзя. Все напряженно ждали, какое решение примет командир роты. Тащить чужого бойца мы были просто не в состоянии, но и оставлять брошенного своими товарищами человека Рогожин не хотел. Это могло сказаться на дисциплине, которая пока поддерживалась крепко. Он велел двум рослым десантникам из второго взвода вести обожженного под руки.

Куда он потом делся, не знаю. Скорее всего, его потихоньку оставили, чтобы не замедлять марш и дать возможность обреченному бедолаге умереть спокойно. Но в момент наибольшего напряжения Рогожин повел себя правильно. Все поняли, что и нас не бросят в тяжелый момент.

В другой раз сидели на холме под деревьями. Рогожин дал нам возможность отдохнуть в тени, и я хорошо разглядел, как люди, одетые в военную форму, поджигали хлеб. Делалось это таким образом.

Исполнители на двух повозках определили направление ветра, наломали пучки колосьев и подожгли. Вначале поле не загоралось, ручейки огня расползались неохотно. Вскоре пламя, чувствуя хорошую пищу, очень быстро набрало силу. Ветер, верный друг огня, раздувал его. Пламя неслось с огромной скоростью. За несколько секунд вспыхнул участок с гектар, раздался утробный рев огня. Высоко в небо взмыли скрученные, как спираль, языки, а густой желтый дым приобретал диковинные формы: грибовидные, двойные и тройные облака, дымовые кольца, словно баранки.

Жуткое зрелище завораживало. Пламя, выходя из повиновения, совершало огромные прыжки, легко перескакивая с одного поля на другое. Дороги и вытоптанные обочины не являлись помехой. В одном месте, вопреки физическим законам, пламя понеслось в противоположном от ветра направлении.

– О, бля! – матерились творцы огня, едва успев отскочить.

– Люди с голода подыхать будут, – сказал ефрейтор Борисюк. – Все подряд сжигают.

– Лучше, если фрицам достанется?

Спорить дальше не стали. Кое-как поднялись и зашагали. Трое тяжело раненных стали для нас неподъемным грузом. Разжимались пальцы, а раненые страдали от боли и толчков. Из-за этого переругались Рогожин и политрук Елесин. Старший лейтенант ставил своей целью спасти роту, а Юрий Матвеевич Елесин считал, что, оставляя раненых, мы делаем шаг к развалу дисциплины, превращаемся в толпу убегающих людей. Все же нашли решение. Когда сломались очередные носилки, а мы едва плелись, наткнулись на большой обоз. После спора из нескольких повозок выбросили груз, вычерпали котелками пшенку из разорванных мешков и погрузили наших раненых. Какое-то время двигались вместе, жевали пшенную крупу, затем обоз ушел южнее, а мы добрались до хутора Верхняя Бузиновка.

Здесь, примерно в сорока километрах от Дона и ста километрах от Сталинграда, организовали узел обороны. То, что мы нашли остатки своего отдельного батальона, не стало случайностью. Рогожин знал место сосредоточения, поэтому не пошел вместе с обозом, а развернул нас в другую сторону. Встреча с батальоном стала первым радостным событием за последние дни. Название хутора, попавшего на топографические карты верховных штабов, мало что говорит. Поэтому я уточню, что он находится в тридцати километрах южнее райцентра Клетский, где снимался знаменитый фильм Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину».

Батальон переподчинили другой дивизии, впрочем, нам было безразлично, кто нами командует. Главное, всех накормили кашей с бараниной, мы напились чистой холодной воды из колодца и часов десять поспали. Западнее хутора заняли оборону. Рядом с нами окапывались бойцы из 40-й, 166-й танковых бригад, курсанты военного училища из Орджоникидзе, сводные роты, сформированные из разных подразделений. Над бойцами из танковой бригады зубоскалили:

– Где ваши «тридцатьчетверки»? Потеряли, пока драпали?

– На себя гляньте. Чего лопаты гнутые?

Действительно, саперные лопатки не выдерживали даже часа работы, гнулись, ломались пополам. Почва на высотах оказалась тверже, чем на прежних позициях. Известняк, мелкие камни и огромные глыбы. Пешим танкистам подвезли кирки, ломы, штыковые лопаты. Долбили они окопы быстрее, чем мы. На просьбу поделиться инструментом ответили отказом, пообещав дать позже. Несмотря на эти мелочи, чувствовали мы себя неплохо. Все люди были заняты делом, бесцельно не слонялись, времени для пустых разговоров не оставалось.

Линию обороны укрепляли основательно. В землю закапывали пушки разных калибров, это уже не напоминало прерывистую цепочку разрозненных воинских частей возле Чира. Окутанные облаком белесой известняковой пыли, подошли штук двенадцать танков: «тридцатьчетверки» и легкие Т-60 необычной конфигурации, с башнями, смещенными влево, и тонкими автоматическими пушками. Танки постояли возле нас, затем куда-то укатили. Я бы мог сказать, навстречу врагу, но мы толком не знали, откуда он появится.

Получив наконец от хозяйственников батальона нормальные лопаты и кирки, долбили норы в известняке. Рота сократилась до двух взводов, не хватало командиров и бойцов. Питание толком не наладили, вместо обеда и ужина выдали селедку с хлебом, после которой я выпил литра полтора воды. На закате выползли на траву, размышляя, что будет завтра. На должности помкомвзвода я пробыл недолго, в Бузиновке снова стал командиром отделения. В помощники лейтенанту Кравченко дали сержанта поопытнее.

Своим понижением я остался доволен, так как взвод казался слишком большой единицей, а отделение за эти дни стало родным. Земляк Гриша Черных, бронебойщик Ермаков с помощником Ваней Погодой, ефрейтор Борисюк, другие ребята. Получилось так, что к нам присоединился фельдшер Захар Леонтьевич. Разговор вели старики: дядя Захар и Борисюк. Ефрейтор жаловался на отсутствие шинели, которую в спешке выбросил, а спать в одной гимнастерке холодно. Фельдшер, в свою очередь, рассказал, как служил в тридцатых годах в Средней Азии, там было очень тепло, и кормили рисом. Потом Борисюк чесал спину и предположил, что надорвал поясницу. Ермакову надоели пустые разговоры, и он невежливо перебил стариков:

– Бронебойное ружье в степи – хренота. Таскать тяжело, а танк к себе близко не подпустит, разнесет из пушки за полкилометра.

Другие заспорили. Тогда он предложил поменяться с ним местами и завтра утром караулить с ПТР вражеские танки. С противотанковыми ружьями дела никто не имел, меняться с Ермаковым не пожелали. Разговор показался мне еще более пустым. На правах командира я заявил, что здесь достаточно артиллерии, а бояться нам следует немецких самолетов. Возражать никто не стал, выкурили еще по цигарке. Вяло перебрасываясь отдельными фразами, рассматривали ночное небо.

Свежий ветерок приносил знакомый с детства запах полыни, мерцали крупные звезды. Светящаяся полоса Млечного Пути (у нас его иногда называли Бахмутский шлях) перекинулась полукружьем через весь небосвод. Северный край горизонта внезапно замигал далекими вспышками, так бывает при грозе. Я ощутил головой и плечами слабые толчки, однако не доносилось ни звука. В толчках угадывалась смертельная мощь падающих где-то бомб или тяжелых снарядов. Бродившие потоки воздуха переламывали и доносили до нас отблески пожара. Что может гореть в степи? Пшеничные поля, хуторские дома, скопление военной техники?

– Вот, гады, такой вечер испортили! – возмутился Ермаков. – Так и поспать не удастся.

– Отсюда далеко, – определил расстояние бывалый фельдшер Захар Леонтьевич. – Километров сорок или пятьдесят.

– До Клетской тридцать, – подал голос и я.

На вспышки обратили внимание командиры. Политрук Елесин и взводный Кравченко прошли мимо, постояли, прислушиваясь. Затем позвали меня.

– Мальков, посты проверяешь?

– Конечно. Полчаса назад обошел.

– Завтра воевать придется. Как настроение у ребят?

Я не стал кривить душой и сказал, что настроение так себе. Ничего хорошего. Все видели вспышки на горизонте, наверное, немцы готовят очередной прорыв.

– Ты не кисни, – строго сказал политрук. – Здесь фрицы точно нарвутся на встречный удар. Техники много сосредоточено.

– Что-то наших самолетов не видно.

Командиры невесело посмеялись, что слишком быстро удираем и самолеты за нами не поспевают. Угостили меня хорошими папиросами «Эпоха», ободрили и ушли к себе. По-прежнему висела тишина, и мерцали непонятные вспышки. Земля слегка вздрагивала, мы потихоньку заснули. Лишь негромко переговаривались часовые.

Рано утром прилетели три «Юнкерса-87», бомбили хутор. В разные стороны неслись повозки, убегали люди. Эвакуировали штабы, тащили на руках ящики. Маленькая черная автомашина «эмка» сумела отъехать метров сто и скрылась в гигантском облаке взметнувшейся земли. От нее остался лишь исковерканный двигатель, остальное исчезло. Дома, сделанные из самана (необожженного кирпича), разлетались от прямых попаданий на мелкие куски. Загорались камышовые и деревянные крыши. Огонь желтым языком ввинчивался в небо, толкая перед собой дым. Мы стояли в окопах, наблюдая, как гибнет хутор. На смену трем пикирующим бомбардировщикам прилетели еще два. Я машинально отметил, что третий самолет, наверное, сбили, так как «Юнкерсы» чаще летали тройками.

– Глянь, вдвоем, сволочи, прилетели, – поделился своими мыслями с сержантом Ермаковым. – Третий, наверное, накрылся.

– С нас и двух хватит, – ответил бронебойщик.