В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)

– И ещё говорят, – сказал Лобсын, – что на озере Алаколь есть остров с каменной горой, а в горе большая пещера. Из этой пещеры Ибэ-ветер со страшной силой вылетает. Однажды киргизы целым аулом собрались в тихий день, вход в эту пещеру заложили бычачьими шкурами и завалили камнями, чтобы Ибэ больше не вылетал оттуда. Очень надоел им этот Ибэ. Но пришло время, и Ибэ рассвирепел, вырвался, камни отбросил, шкуры разметал и дует по-прежнему.

– Ну, это уже басни! – говорю ему. – Мне консул как-то рассказал, что лет сорок назад какой-то учёный из России приехал, чтобы осмотреть эту пещеру на острове, про которую такие слухи ходят. И никакой пещеры в горе не оказалось, гора каменная сплошная. А Ибэ вовсе не с острова начинается, а дует по всей широкой долине от озера Эби-Нура. Это холодный воздух из Джунгарской пустыни по долине между горами Майли и Барлык с одной стороны и Алатау – с другой на север стекает в виде Ибэ.

– Здешний ветер называют Кулусутайский Ибэ, – пояснил Лобсын. – Из-за него в горах Джельды кочевники также не живут. Только у самого подножия Уркашара прячутся китайские заимки. Там и идёт зимняя дорога из Чугучака, чтобы путник, застигнутый Ибэ, мог укрыться от него. Только непонятно мне, почему люди от Ибэ замерзают, а снег тает.

– Потому что ветер хотя не морозный, но холодный и при своей силе пронизывает человека до костей; человек не замерзает, а коченеет, – пояснил я в свою очередь Лобсыну.

Часа два мы ехали по этому проходу чёрных ветреных горок, а затем выбрались в широкую долину, где трава стала выше и гуще.

– Это место называют Долон-Турген, – сказал Лобсын.

– Здесь зимние пастбища хорошие. Как только кончится Ибэ и сгонит снег со степи, сюда со всех окрестных улусов пригоняют скот кормиться.

– А я думал, что Ибэ дует всю зиму.

– Нет, он дует в холодные месяцы день, два, три, редко неделю, а потом несколько дней погода тихая.

Впереди уже выступал хребет Джаир в виде длинной почти ровной стены, далеко протянувшейся с востока на запад. Справа от нашей дороги вскоре показался длинный красный яр; вдоль его подножия серебрилась речка.

– Это Май-кабак, – пояснил Лобсын.

«Сальный откос», мысленно перевёл я и спросил, почему его назвали так.

– Не так давно здесь погибло целое стадо баранов. Они паслись в степи над этим яром. Налетел сильный буран, стадо бросилось по ветру вниз по откосу, завязло в глубоком снегу и замёрзло. Весной снег стаял, солнце пригрело трупы, из курдюков стало вытапливаться сало и пропитало всю землю. С тех пор и зовут это злополучное место Май-кабак.

– Что же, многие калмыки потеряли всех своих баранов и обнищали? – спросил я.

– Нет, стадо принадлежало богатому баю. Разве у рядового кочевника может быть столько баранов! А бай заставил своих пастухов, когда снег стаял на откосе, снять с дохлых баранов шкуры с шерстью и подобрать протухшее мясо, чтобы кормить своих собак.

По мере того как мы приближались к Джаиру по степи Долон-турген, его ровная стена начала распадаться на отроги, разделённые глубокими долинами. Мы спустились в одну из них. По дну струился чистый ручей; вдоль него росли кусты тала, черёмухи, боярки, кое-где тополя. Одна лужайка манила к себе для отдыха. Развели огонёк, повесили чайник; коней, немного выдержав, пустили пастись, а сами прилегли в тени переждать жаркие часы.

Потом поехали дальше вверх по этой долине. Местами она представляла ущелье между красно-лиловыми скалами. Одна скала походила на огромную голову с пустыми глазницами, из которых вылетела пара диких голубей. Дальше на склонах появился молодой лес, подъём стал круче, и долина превратилась в широкий плоский луг с хорошей травой и журчащим ручейком. Пологие склоны представляли хорошие пастбища. Это были джайляу – летовки.

Впереди несколько киргизов развьючивали верблюда. Женщины в белых колпаках ставили решётчатые основы кибитки (юрты). По склону уже рассыпалось стадо овец, несколько коров и лошадей. Кричали и бегали дети, лаяли собаки.

Когда мы подъехали к киргизам, прибывшим на летовку, пришлось начать обычный разговор, обмен новостями, спросить о здоровье скота, сообщить, откуда и куда едем. Я, конечно, не сказал, что мы едем искать золото, а сказал, что едем на охоту за архарами в горы Кату.

Из верховьев этой долины мы выехали на поверхность Джаира. Я был удивлён, что этот хребет имел совершенно ровный, широкий гребень, сплошь покрытый мелкой, но довольно густой травой. Нигде не видно было скал, и по этому гребню можно было ехать не только верхом, но даже в телеге в любом направлении. Лобсын повернул на восток, и мы ехали около часа по гребню, местами представлявшему плоские холмы и ложбины. Потом гребень свернул на юг, и мы спустились в плоскую широкую долину, подобную той, на которой застали прибывших на летовку, но только расположенную на южном склоне Джаира.

В этой долине стояли три юрты, и Лобсын направился к ним.

– Вот и мои перекочевали на джайляу, – сказал он. – Мы у них переночуем, а завтра поедем на ближний рудник. Но, Фома, не говори, зачем поехали!

– Само собой, болтать нечего! – согласился я.

Одна из юрт принадлежала семье Лобсына, другая – его родителям. Нас встретили приветливо, окружили, засыпали вопросами.

– Вот, я приехал к вам со своим хозяином Фомой, – сказал Лобсын родителям, – мы завтра поедем дальше на охоту, а сегодня погостим у вас.

Юрта Лобсына была чистая и хорошо обставлена благодаря его заработкам у меня. Войлоки были белые, толстые. Вдоль стен стояли сундучки, а в одном месте полочка с бурханами и перед ними медными стаканчиками для курительных палочек. На стенках висела одежда, бурдюки с маслом, тарасуном, чюрой (сухим творогом).

Посреди юрты – очаг с чугунной треногой, на которой в большом котле варился чай, заправленный молоком, солью и маслом в виде супа. Мы достали сухари, сахар и баурсаки, чайные чашки. Нам предложили варёную баранину на деревянном блюде, сушёные пенки на другом.

Население всех трёх юрт собралось в юрту Лобсына, и разговоры за чаепитием были очень оживлённые. Потом курили маленькие монгольские трубки, а меня угощали нюхательным табаком, который из маленького пузатого флакона высыпают на ноготь большого пальца, чтобы поднести к носу.

Ночевали в этой юрте на войлоках, разостланных вокруг очага. Но ночь не была такой спокойной, как накануне в степи. Рядом храпели люди, снаружи доносилось блеяние овец, лай собак, фырканье лошадей, рёв верблюда. Проснулись рано, но нас не отпустили без чая, который варили целый час.

Долина, в которой стояли юрты, составляла верховье одного из истоков реки Дарбуты. Мы поехали вниз по этой долине, она мало-помалу врезалась в горы глубже и, наконец, соединившись с другой, подобной же, вышла к старому золотому руднику Ва-Чжу-Ван-цзе.

– Это был самый западный из рудников Джаира, – сказал Лобсын. – Попробуем проверить приметы, которые в книжке написаны.

Правый склон долины был крутой и скалистый, а левый – более пологий и поросший травой. В нескольких местах на нём серели стены брошенных фанз рудокопов, все без крыш, оконных и дверных колод, давно уже взятых кочевниками на топливо. На дне долины среди галечных площадок и зарослей кустов извивалось русло довольно большой речки Дарбуты; там же белели кучи песка. Это были отвалы размолотого кварца золотоносных жил. Рудокопы добывали его в шахтах на склоне и носили вниз к реке, где его дробили и промывали в воде речки.

В самой нижней из фанз мы сложили свои вещи, расседлали лошадей и пустили их пастись по склону. Я встал внутри фанзы, достал книжку с планом и, поворачивая его, смотрел, не попадут ли нарисованные на нём две стрелки на горные вершины, похожие на изображённые. По направлению одной стрелки на гребне склона была видна плоская вершина, но форма её не такая, как на плане; по направлению второй стрелки никаких вершин не было видно.

Лобсын стоял возле меня и с большим вниманием следил за моими действиями. Он быстро сообразил, в чём дело, и мы согласились, что в фанзе, в которой мы находились, золото не зарыто. Затем мы обошли развалины десятка фанз на склоне, в каждой прикидывали план, но ни одна не оправдала ожиданий; по направлению то одной, то другой стрелки, а иногда и обеих, не было вершин, похожих на нарисованные.

– Лобсын, – заявил я на самой верхней фанзе, – этот рудник, очевидно, не тот, который нам нужен. Где находятся другие рудники?

– Три ближайшие – это Чий-Чу. Они недалеко отсюда, за речкой Ангырты под горами Кату. Потом в горах Кату были рудники Бель-Агач. Эти я тоже знаю. А на самых дальних я не бывал: там ни воды, ни корма нет.

– Поедем на рудники Чий-Чу.

– Сперва надо пообедать. На Чий-Чу речки нет, пришлось бы брать гнилую воду в старой шахте. И корм там плохой для коней. Пусть они попасутся здесь.

Совет был правильный. Мы спустились к нижней фанзе. Лобсын побежал к речке за водой, я набрал аргалу и хвороста. Пока грелся чайник, мы осмотрели разработки возле этой фанзы.

По жиле белого кварца, которая тянулась наискось по склону, чернели друг возле друга глубокие ямы. Это и были китайские шахты. Они уходили вглубь круто и далеко, а отделялись друг от друга стенками кварца, т. е. участками жилы, оставленными для того, чтобы поддерживать висячий бок жилы от обрушения. Никакого крепления не было, как не было и чего-либо похожего на лестницу. Только в лежачем боку, т. е. в породе под кварцем жилы, были выбиты выемки или площадки; ставя на них ноги, рудокопы спускались в глубь шахты итак же поднимались наверх с грузом выломанного кварца в мешке или корзине на спине.

Ямы – шахты были так глубоки, что дно их скрывалось в темноте. Камень, брошенный туда, катился несколько секунд прежде, чем мы услышали плеск от его падения в воду. Судя по этому, шахты имели не менее 10 сажён глубины.

Я внимательно осмотрел кварц жилы в стенке, оставленный между двумя соседними ямами, но не нашёл в нём видимого золота. Очевидно, рудокопы углубляли свои ямы по тем участкам жилы, где в кварце было видимое золото, оставляя участки, где его не было видно, хотя и в них, наверно, тоже было золото, только невидимое неопытному глазу.

Напившись чаю и отдохнувши, мы поехали дальше. Тропа поднялась по левому склону мимо шахт и перевалила в сухой лог, который открывался в долину Дарбуты ниже рудника. Мы проехали вверх по этому логу, ещё два раза переваливали в другие лога, кое-где видели неглубокие старые ямы. Но фанз при них не было. Часа полтора спустя мы выехали в довольно широкую долину с лужайками, рощами, зарослями по берегам чистой речки Ангырты.

– Здесь надо напоить коней, – заявил Лобсын. – На руднике Чий-Чу речки нет. Мы там до ночи, может, и не управимся и придётся ночевать без воды.

Мы напоили коней, напились сами и наполнили ещё большую бутылку, которую Лобсын захватил из своей юрты. За речкой пошли плоские, почти голые холмы. Слева от них поднимались крутые склоны гор Кату; видны были ущелья, скалистые вершины. Горы тянулись вдоль дороги на восток.

– Вот первый рудник Чий-Чу! – сказал Лобсын, указывая на развалины фанз, белевшие на плоских холмах, когда мы проехали версты 4 от речки.

Местность здесь была мало привлекательная. На холмах росла только полынь и другой бурьян мелкими кустами, травы почти не было. Вдоль и поперёк тянулись китайские шахты, т. е. те же ямы по жилам, а возле них то тут, то там стены фанз, опять без крыш и с пустыми оконными и дверными отверстиями.

Мы остановились у первой попавшейся фанзы и спешились. Коней нельзя было отпускать – в поисках корма они могли уйти далеко. Лобсын держал их, а я, вынув книжку, начал прикидывать план с рисунком фанзы и стрелками. На плане не было стрелки, указывающей полуденную линию. Я, конечно, держал его перед собой так, чтобы фанза стояла крышей вверх и при этом сам смотрел на север.

При таком положении плана в моих руках стрелки от фанзы шли на юго-запад и юго-восток. Но в этих направлениях никаких заметных горных вершин не было. Местность к югу от рудника Чий-Чу представляла однообразные плоские холмы.

– Ничего не выходит! – сказал я Лобсыну, стоявшему рядом. – Видишь, никаких гор в той стороне, куда идут стрелки, нет. И в других фанзах будет то же самое. Видно, золото не на руднике Чий-Чу.