Всё возвращается
– Здравствуйте.
– Можно к вам? – опять робко спросила Тоня.
– Заходите, что там у вас? Только быстро, а то у меня времени нет.
– Валерий Маркович, – начала она, – вы меня помните, я ещё у вас работала?
– Помню, голубушка, помню, только имя ваше запамятовал.
– Антонина Прохорова, – обрадовавшись, ответила она.
– Да вы чего там, у дверей, стоите, подойдите ближе, я не кусаюсь. Неудобно разговаривать на таком расстоянии.
Тоня медленно подошла к столу.
– Садитесь, а то, наверно, стоять тяжеловато?
– Да нет, так гораздо лучше.
– Ну ладно, выкладывайте, что вас привело сюда.
– Валерий Маркович, я на работу пришла устраиваться, – с надеждой глядя на врача, сказала Тоня.
– Вот так, да? – удивился тот. – А как же учёба, а, ну-ну? – О чём-то догадавшись, поднялся из-за стола главврач. – Нет, нет, и ещё раз нет! – Категорично отрезал он. – Ты подумай, какой из тебя работник? Куда тебе с таким животом? Да и потом, меня накажут или просто уволят за это. Ладно бы ты работала и, что бывает, естественно, забеременела, то я не имел бы права тебя уволить, а обязан был дать тебе лёгкий труд. Но тут всё – наоборот. Нет, даже не проси. Тебе сейчас любой труд уже противопоказан.
– Что же мне делать? – задрожавшими губами прошептала она.
– Не знаю. Дома должны же тебе посоветовать, как быть. Родители же у тебя есть?
– Да, – беззвучно прошептала она.
– Ну вот, а отец ребёнка, он что? Неужели все они тебя не поддержали, и ты вынуждена искать работу? Что касается родов, то я готов посодействовать, у меня ученик хороший акушер. Так что, как только начнутся, сразу звони, голубушка. А на счёт этой своей просьбы уволь, не могу помочь. Всё, мне некогда, всего хорошего. – И Валерий Маркович, сложив какие-то бумаги в стопку, взял их под мышку и собрался уходить.
Тоня отпустила спинку стула, за которую держалась, стоя возле стола. И, повесив голову, повернулась уходить.
– Ну, ну. Не надо так переживать, в вашем положении, девочка, нельзя работать. И не я это придумал. Вы сами подумайте, а вдруг что-то случится? Кто будет отвечать?
– Спасибо, – сказала она и пошла из кабинета. Главврач вышел следом, закрыл двери на замок и быстрой походкой пошёл по длинному коридору.
Пришедшая с занятий Рая застала сидящую в одежде подругу.
– Ты куда-то собралась или только пришла? – раздеваясь, спросила она. Потом поглядела внимательней, увидела рядом с Тоней её чемоданчик и с тревогой спросила. – Уезжаешь?
– Да, Раечка. В больницу не взяли из-за беременности. Здесь нельзя жить в общежитии. Куда я в таком виде пойду, кому я нужна?
– А там, Тоня, в колхозе, разве легче будет? Там ведь у вас, кроме тебя, ещё три сестрёнки, малые.
– Там всё же дом. На улицу не выгонят. Да и денег немного есть, на первое время хватить должно. Поеду я, Рая, я уж всё решила. Здесь мне никто не поможет, а там всё же мать.
– Ладно, когда поедешь?
– Сегодня, проходящий поезд идёт. Там я на разъезде выйду и с километр доберусь пешком или на попутке до нашей деревни.
– Хорошо, я тебя провожу. Только ты обязательно мне пиши, а то я беспокоиться буду. Хорошо?
– Ладно, – вставая ответила Тоня. – Надо идти. Я ведь раньше хотела на вокзал уехать, но не смогла. Ты мне как сестра, Раечка, поэтому я и хотела с тобой попрощаться. Сказать спасибо за всё, что ты для меня делала. Я за всё тебе, милая моя подруга, благодарна.
– Ну пойдём, – потерев глаза, одевая пальто, сказала Раиса.
Усадив Тоню в вагон, Рая увидела, что проводник мужчина, и, выходя, попросила его помочь беременной девушке с высадкой.
– Там ведь поезд стоит всего минуту, а она вон – тяжёлая, – заботливо сказала она ему. – Проводник вы, сразу видно, бывалый.
– Отчего ж не помочь, я всегда стараюсь, – добродушно ответил тот, шуруя кочергой в жарко горящем котле. – Да вы идите со спокойной душой, я понял. Всё сделаю в лучшем виде.
Рая вышла из вагона и, подойдя к окну, стала глядеть на печально сидящую подругу. Потом состав дёрнулся и медленно поплыл. Рая, сняв варежку, пальцем чертила в воздухе, напоминая Тоне, чтобы та писала, а затем помахала ей вслед.
Выгрузилась Тоня без сложностей. Проводник, как и обещал, помог. Он оказался очень порядочным и заботливым. Когда поезд остановился, он, взяв чемодан первым, вышел на низкую платформу. Затем, протянув девушке руку, осторожно помог ей спуститься. Локомотив издал свисток, и поезд тронулся. Поставив чемодан у ног девушки, проводник легко запрыгнул на первую ступеньку и, улыбаясь, поехал. Тоня, махая ему, крикнула «спасибо» и, взяв свой чемоданчик, пошла мимо казармы в направлении своего колхоза.
Зимой, как всегда, смеркается рано, а темнота наступает мгновенно. Выйдя на просёлочную дорогу, Тоня поняла, что здесь не город, где снег чистят, да и люди быстро его притаптывают. В поле снега лежат долго. Даже в марте, когда солнышко вовсю начинает припекать. В полях снежное покрывало, отражая девственной белизной солнечный свет, бережёт от внезапных морозов бойкие и нетерпеливые ростки. Тоня медленно шла по заснеженной дороге. Вдоль правой стороны стояли столбы и тянулись провода. Сколько раз она здесь проходила либо одна, либо с матерью. А бывало, и с подружками бегали на поезда смотреть. Ох, и жутко было. Стоят они стайкой, взявшись за руки, а поезд гудит, а затем мимо них как вихрь пролетают вагоны. Малые были – страх бежал ознобом по спине. Но потом попривыкли, и уже пропал интерес к проносящимся и тревожно гудящим поездам.
Выдохшись, Тоня встала. Поставила свой чемоданчик и глубоко вдохнула чистый, морозный воздух. Варежкой вытерла вспотевшее лицо и посмотрела вдаль. Там светились несколько огоньков, один прожектор – она знала – на ферме, другой – на столбе возле сельсовета, а другие… «Интересно, – подумала она, – другие вроде двигаются, или мне мерещится уже?» – Потерев глаза, она и правда увидела, как два огонька двигаются. Через какое-то время она услышала звук мотора. Навстречу шла машина. Поравнявшись с ней, автомобиль остановился, и из опустившегося стекла появился Гришка Петухов.
– О, старые знакомые? – воскликнул он. – Привет! Куда путь держишь, мадам? – Тоня обрадовалась: это их машина и водитель колхозный.
– Здравствуй, я домой.
– Ну, так ты погодь, я вот агронома на поезд провожу и обратно поеду, и тебя захвачу.
– Хорошо, – радостно ответила она.
Машина, надсадно гудя, будто везла полный кузов тяжестей, тронулась. Тоня осторожно села на свой чемодан. Дожидаясь обратно Гришку, она стала замерзать. Распаренное тело, медленно остывая, начало зябнуть. Она хотела встать, чтобы походить, подвигаться и согреться, но не смогла. Она попыталась ещё раз, но живот не давал ей возможности подняться с низкого чемоданчика. Подъехавший Гришка так и застал её, сидящую. Открыв дверь кабины, он, вытянувшись со своей стороны и выглядывая, крикнул:
– Давай быстрей залазь, а то холоду щас напустим в кабину.
Сквозь гудящий мотор Тоня крикнула что было сил:
– Не могу! Помоги-и встать! – Гришка, видя, что девушка не встаёт, кричит и машет ему рукой, закрыл дверку и вылез из кабины. Подойдя к Тоне, удивлённо встал.
– Ну ты чё? Давай, поехали, некогда мне.
– Помоги встать!
Парень подал ей руку, и когда девушка встала, удивился ещё больше.
– Вот так раз?! Ничего себе?! Ну ладно, давай подсажу. – И Гришка, открыв дверку, стал помогать Тоне забраться в кабину. Усадив её и поставив ей в ноги чемодан, он быстро заскочил на своё место и нажал на газ.
Некоторое время ехали молча. Потом Григорий, удивляясь и как бы сам с собою разговаривая, произнёс:
– Вот же как оно получается, стоило ради этого в город ехать. У нас, штоль, нет специалистов в этом деле?
Тоня покосилась на него. Она знала, что Гришка давно уж поглядывал на неё, ещё когда в школе учились. Он, правда, на два класса старше был.
– Я вот не пойму, – опять начал тот. – Ты в город учиться поехала? – Тоня молчала. Она поняла, куда он клонит. – Молчишь?! Молчи. – Гришка, нервно дёргая рычаг переключения передач и нажимая на педали, ещё что-то бубнил. Но Тоня, отвернувшись, смотрела в пассажирское стекло. Вот машина, завывая от натуги, преодолела небольшой овражек и выехала на первую улицу их села. Домик у Прохоровых был небольшой, всего две комнаты и кухня с большой русской печью. Из сеней можно было пройти сразу в сарайку, в которой зимой жили несколько куриц с петухом и поросёнок.
Гришка молча подъехал к калитке и остановился. Навалившись на руль, он уставился в лобовое стекло, будто что-то высматривая впереди. Тоня молча открыла дверь и, развернувшись, стала задом пытаться слезть с оказавшейся вдруг высокой подножки. Не будь у неё такого живота, она б легко спрыгнула и – поминай как звали, а теперь… Взявшись за ручку одной рукой, она встала на колени и стала спускать одну ногу, нашаривая ей землю. Вторая нога, соскользнув с ледяной ступеньки, увлекла её в сторону и, не удержавшись одной рукой, Антонина полетела на землю.
Гришка, услыхав крик, выскочил и подбежал к лежащей девушке.
– Чего ж ты так неаккуратно? – стоя над ней, буркнул он. – Давай помогу, – и он подал ей руку. Подняв её, он вытащил из кабины чемодан и поставил у её ног. – Не ушиблась? – Тоня молчала. – Ладно, поехал я, мне ещё везти солому. – Захлопнув дверку, он сел в машину и уехал.
А Тоня, взяв чемодан, привычным движением открыла калитку и стукнула в светившееся ещё кухонное окно. Дёрнулась занавеска, и показалось лицо матери. Женщина вглядывалась в темноту улицы, пытаясь понять, кто там стоит.
– Это я, мама! – крикнула Тоня.
Услыхав знакомый голос, мать закрыла занавеску, пошла открывать. Вошедшая с улицы, с темноты, Тоня поставила чемодан у порога и, обняв мать, заплакала.
Третья глава
Мать, не видавшая дочь около года, была потрясена увиденным. Когда та прижалась к ней, то она всё поняла без слов. У матери от увиденного тоже выступили слёзы. Тоня разулась и, расстегнув пальто, села на лавку, стоящую вдоль печи. Из комнаты радостно выбежали сёстры, но, увидев плачущих, остановились, и радость померкла на их личиках.
Мать стояла возле стола и, глядя сквозь влажную пелену, не могла сообразить, что же надо делать, что сказать, какое сделать движение, чтобы обстановка пришла в движение. Она стояла, теребила полотенце, и вдруг зарыдала. Подскочившие девочки стали её обнимать.
– Мама! Мама! Не надо, у тебя ж сердце! Перестань!
Она, покачиваясь, прошла до табуретки и, опершись на стол, села. Утерев лицо полотенцем, она всхлипывая, спросила:
– Ну, что дочка, выучилась?
– Не надо, мам! – сказала побелевшими губами Тоня.
Развязав тугой узел, она сняла платок, затем медленно встала, скинула пальто. И все увидели. У девочек раздался вздох удивления.
– Мама, давай завтра обо всём поговорим. Сегодня поздно. Тебе ведь завтра вставать рано. Успокойся. Я тебе всё объясню.
Всю ночь Прасковья Михайловна проворочалась без сна. Только перед рассветом задремала. Встала, вся разбитая. Кое-как расходилась и, в глубокой печали, ушла на работу.
В маленьких городках слухи распространяются быстро, а уж в деревнях тем паче. Тем более, если сплетня была рассказана живописно, самим автором увиденного своими глазами того или иного события. Так и здесь. Не успела Прасковья появиться, как мать Гришкина на весь колхоз воскликнула:
– Говорят, твоя Тонька с дипломом приехала?! Теперь, поди, всех учить будет, как коров правильно доить, сеять и пахать!
Прасковья, наклонив голову, молча стала заниматься привычным делом. Другая доярка, моргнув, Гришкиной матери, спросила:
– И чё, правда штоль? А ну, признавайся, Парасковья, твоя Тонька вернулась учёныя?! Поди, таперича, дилектором будить?! Чаво молчишь, как словно в рот воды набрала? Давай порадуй обчество тружениц. Вон Семёныч, и то усы навострил, гляди, как заинтересовался, ажныть папироска перестала дыметь. Правда, Семёныч, антиресно? Ведь это не быкам хвосты крутить, чему ты здеся научился? Это в городе! Там всяким наукам учат, нам здеся неведомым.
Прасковья, взяв подойник, ушла в дальний конец фермы.
На следующий день всё повторилось. Языкастые бабы продолжили донимать и без того переживающую Прасковью. Но на этот раз у них оказался бригадир, который, поняв злобные насмешки, строго пресёк их. И пообещал, что если они не прекратят свои издевательства над бедной женщиной, то он поднимет этот вопрос на собрании и устроит им проработку.
Явные и открытые издёвки прекратились, но между собой сплетницы продолжали шушукаться и криво усмехаться. Прасковья молча терпела. Осунулась, замкнулась. А ночью, как будто кто открывал кран, слёзы текли сами собой. Она закрывалась с головой одеялом, чтобы никто из детей не видел, и беззвучно плакала.
Последние дни февраля пятьдесят восьмого выдались ненастными. Февраль будто вспомнил, что он всё же ещё зимний месяц, и завьюжил. Откуда-то налетела пелена, затем стала сеять мелкая крупа, а потом повалил снег. Двое суток бесновалась непогода. Казалось, что зима хочет показать людям, вот, мол, глядите, как я умею. А то разбаловались, изнежились. Вот какая сила у меня.
– Наверно, весь снег решила высыпать, что остался, – сказала Прасковья, входя в дом. Похлопав себя рукавицами спереди, она сняла телогрейку и встряхнула её, чтобы очистить со спины. Обмела кирзовые сапоги и вошла в кухню.
– Вот задери её, эту непогоду, – чертыхаясь, она сняла сапоги, размотала платок и, присев на лавку, оглядела присутствующих.
Антонина шурудила кочергой в печке, а на лежанке уже стояла кастрюля с дымящейся картошкой.
– Ну, что, не передумала? – спросила мать.
– Нет, мам, уеду. Здесь мне житья не будет. Одни издёвки.
– Ладно, только пообещай мне, что как только приедешь к нему, сразу мне письмо напиши, чтобы я не волновалась.
– Хорошо, мама. Ты очень-то не расстраивайся, я всё сделаю, как и обещала.
– Да чего не расстраиваться, – вдруг всхлипнула мать, – вон куда едешь. За тридевять земель. И никого там нет, чтобы помочь.
– Ладно, мам, всё, хватит, не начинай.
– Я с Николай Васильичем договорилась, он раз в месяц в райцентр ездит, так обещал, что тебя возьмёт. Только непогода уляжется.
– Хорошо, мам, умывайся, я на стол сейчас соберу. И будем ужинать.
Прасковья горько вздохнула, подняла натруженные руки, вытащила из волос гребешок и, расчесав поредевшие, ещё не совсем седые, пряди и закрутив их в узел, снова закрепила гребнем. Встала, подошла к жестяному рукомойнику и, умывшись, вытираясь, снова спросила:
– Ты вот что мне скажи, ты учёбу-то совсем бросила или как?
Чтобы успокоить мать, Тоня бодрым голосом сказала:
– Мам, я всё решила. Как только родится ребёнок, сразу же пойду работать, а учиться стану заочно, – сказала и сама себе не поверила. Потому что не знала, как там всё сложится. – Он человек хороший, я думаю, поможет первое время.
Мать покачала головой, вытерла рукой пробежавшую по щеке слезу и сказала:
– Я думаю, какая же ты, доченька, у меня наивная. Она думает. Да если он за это время не написал тебе, значит его не интересует ни твоя судьба, ни судьба будущего ребёнка.
Сосед, Николай Васильевич Уткин, мужик крепкий, хотя и в серьёзных годах, был пчеловодом. Притом потомственным. Когда началась эпопея с раскулачиванием, его отец поступил очень мудро, что впоследствии спасло жизнь не только его семье, но и многим деревенским жителям. Когда пришли в зажиточный дом Уткиных и потребовали отдать припрятанные припасы, Василий Иванович сказал просто: «А у нас нет припрятанных припасов. Все запасы в кладовках и погребах, вот ключи, можете забирать. Только сначала подумайте, а стоит ли всё изымать сразу, может, лучше брать по мере необходимости? Вот и пасека у меня, я готов поставлять мёд для вашего вновь созданного колхоза за ту цену, которую вы назовёте». Местные мужики, знавшие покладистый характер пасечника, заступились за него при реквизиции. И приехавшему продотряду немного перепало из богатых закромов. Всё пчелиное хозяйство активисты объявили колхозной собственностью, а пасечник Василий Иванович стал колхозником. Правда, комиссар, сопровождавший обоз, был недоволен, но мужики в драных штанах и поддёвках насмерть встали на защиту. Пчеловод, видя, что сейчас сопровождавшие продотряд солдаты применят силу и, вполне возможно, прольётся кровь, предложил разделить поровну, и конфликт был исчерпан.
Так и стали они колхозными пчеловодами. И выручали крестьян рачительным своим трудом и прибылью. И в годы войны и разрухи всегда у них в хозяйстве не было недостатка в целебном продукте. А сына Николая почему-то прозвали Гоголем, то ли за схожесть имени и отчества со знаменитым писателем, то ли за схожесть лица. В молодости Николай был черняв и с таким же носом, но в течение жизни подрастерял схожесть. Поседел, облысел, ссутулился, только и остался нос гоголевский.
Жил он уж давно один, если не считать собаки по кличке Матрос и кошки Маруси. Супруга давно померла. Как померла! Вроде здоровая баба была, никогда ни на что не жаловалась, а тут… Ведь говорил ей: «Хватит уже в колхозе спину гнуть, пора уже и на покой. Дома вон работы непочатый край». Нет же. В колхозе на огородах в наклон, может быть, где и от солнца спрятаться надо, ан нет, всё в передовицах. Вот, поди, от удара и сковырнулась. Пришла с поля – нет чтобы передохнуть – давай свой огород полоть, поливать. За день там упарилась, изжарилась, полежи, попей холодного молочка, остынь. Но не такова была Татьяна Петровна. Всё ей нужно было сделать сейчас, немедленно. Только забыла, грешная, что лет то уж не восемнадцать, а седьмой десяток.
Короче, приехал Николай Васильевич с пасеки уже к полуночи, а хозяйки нет дома. Темно в окнах. Ну, думал, уж спит, умаялась. Глядь, в доме нет. Зашёл в сарай, гуси загоготали от его фонаря. Осмотрелся, нет и тут. Пошёл весь двор обходом. И вот видит – лежит его Татьяна, головой в картофельный куст уткнулась, а в руках тяпка. Схватил он её, перевернул, а она уж холодная.
Дочь-то к тому времени уж несколько лет как в райцентре жила. Как замуж вышла за агронома, так туда и переехали. Вот Николай Васильевич каждый месяц и ездил проведать её да внучат. Соберёт гостинцев своих, уложит в бричку, а зимой так в сани – и айда по большаку. Всего каких-то двадцать километров.
Собрал он в этот раз довольно приличный набор. Ведь скоро праздник женский. Вроде бы всего понемногу, а всё равно полные сани выйдут, а тут ещё попросила Прасковья дочку подвезти до райцентра, уезжает вроде. Вот же и баба неплохая, а что-то не ладится у ней. Вот и старшая с пузом приехала, студентка. Николай Васильевич жалел соседей. Нет-нет, да поможет чем: то мёду даст просто так, то ещё чего. Прасковья благодарит его, чуть не в ноги кланяется. А он махнёт рукой да и скажет, «Брось, соседка, у меня всё есть, мне что, много надо? Детям и внукам тоже хватает. С собой в могилу всё, что есть, не заберёшь, а вам всё какое подспорье».
Думая про себя разные свои думки, Николай Васильевич, с утра, ещё темно было, накормил всё своё хозяйство и, выйдя за ворота, стал чистить лопатой замёты. Ветер утих, снег перестал, но морозец щипал кончик носа. Убрав у ворот огромный сугроб, он вывел ровный проезд к заметённой дороге.
Вернувшись, Николай Васильевич развернул сани и, подняв оглобли, пошёл в конюшню за своим любимым рысаком. Выведя фыркающего, застоявшегося Огонька, стал запрягать. Конь негромко заржал. Видно было, что обрадовался предстоящей прогулке.
Выехав из ворот, Николай Васильевич остановился у ворот соседей. Зашёл в калитку и постучал в окно. Не дожидаясь ответа, вышел и пошёл закрывать свои распахнутые ворота. Услышал, как у соседей хлопнула дверь, а когда вернулся, то увидел у саней Прасковью и Тоню. Поздоровались. Женщины обнялись. Николай Васильевич указал, куда садиться. Распахнул рогожу, там была кошма, а под ней полушубок. Помог девушке удобней примоститься, укутал её, а фанерный её чемодан поставил ей в ноги. Сам же, не садясь, тронув лошадь, пошёл рядом.
Снежный буран, бесновавшийся двое суток, засыпал некоторые дома почти с крышей. Подъехали к мосту, что был перекинут через небольшую речку. Вместо моста красовался красивый белый утёс в два человеческих роста. Почесав кнутом подбородок, Николай Васильевич повернул лошадь влево. Он знал, что раз снег намело на препятствие, то на юру, наоборот, будет чисто да гладко. Так оно и вышло. Подъехав к пологому склону, где речка разливается и скотина обычно приходит на водопой, они увидели совершено гладкое тырло, а лёд на речке блестел под лунным светом. Не спеша, перешли на другой берег и стали забирать снова вправо. Чтобы не заблудиться, пока не рассвело, Николай Васильевич, ориентируясь на столбы вдоль дороги, пошёл споро, временами объезжая перемёты.
Дорога, местами чистая, но, где росли деревья и кусты вдоль обочины, была непроезжей. Поэтому он не стал заезжать на неё, боясь потом не выехать. А по старой привычке вел свою лошадку вдоль. Поле до райцентра было ровным, поэтому больших заносов на пути не попадалось. Размявшись где-то с часок, он примостился в передке и, когда уже стало светать поддал ходу. Конь тоже, видно, устал брести монотонно и, обрадовавшись, пустился рысью.
Подъехав к вокзальному зданию, Николай Васильевич остановился и, зацепив узду за фонарный столб, раскутывая сонную и пригревшуюся Тоню, сокрушаясь, будто это его родная дочь, сказал:
– Зря ты едешь в даль далёкую, ой зря. Ничего путного из этого не выйдет, вспомнишь мои слова. Я тебе это говорю, Тоня, поскольку жалко мне всех вас. Ой, намыкаешься ты бедная, и наплачешься. Оставайся лучше дома. Здесь всё ж как-никак, а родные стены.
– Нет, я уж решила. Если я решила, то назад не отступлю. Спасибо вам, Николай Васильич, за всё.
– Ладно, – вздохнул он, – пошли, я тебе чемодан-то в вокзал занесу. Постой, чуть не забыл. Вот же старость не радость. – Он нагнулся и вынул из корзины туесок. – Вот, доченька, мёд тебе. Возьми, вдруг заболеешь, так он тебя на ноги поднимет.
– Спасибо вам, Николай Васильич. – Улыбнулась Тоня и, прижав подарок к груди, пошла в здание вокзала.
Без всяких проволочек Тоня купила билет до Москвы. До прибытия скорого поезда ещё было больше часа, и она решила перекусить. Разложила на свободном сиденье тряпочку, вынула две варёные картофелины, яичко и кусок хлеба.
«Вот же кулёма, соль-то забыла. – вздохнула она. Посмотрела по сторонам, увидела буфет, но он ещё был закрыт. – Ладно, – махнула она рукой, – будем так есть. Небось не подавлюсь». – И она с аппетитом стала уплетать холодные свои закуски.
В Москву Тоня приехала 2 марта в воскресенье после обеда. Подумав, решила переночевать на вокзале, а уже с утра ехать по своему делу.
Найдя место среди людского столпотворения, она притулилась на шатающемся кресле. Пододвинув свой чемодан к ногам, стала смотреть на мельтешащих людей. Через некоторое время ей это надоело, и она решила выйти на улицу, подышать свежим воздухом. Рядом сидели на вид благообразные дед со старушкой, и Тоня попросила присмотреть их за своим чемоданом. И со спокойной душой пошла на выход.
Её толкали люди с баулами, мимо протискивались спешащие пассажиры. Чтобы не мешать никому, она отошла подальше и встала, оглядывая всю эту кишащую многоголосую сутолоку. Светило яркое мартовское солнце, под ногами чавкала снежно-ледяная каша, а местами даже уже образовались лужи.
Подставив ласковому солнышку своё лицо, Тоня, закрыв глаза, наслаждалась долгожданным теплом. Подышав воздухом с выхлопными газами, понежившись под первыми лучами весеннего солнца, Тоня вернулась в вокзал.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Здесь и далее текст публикуется в сокращённом варианте в соответствии с Кодексом РФ.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
